Глава 28
Чертовка
Голоса доносились из гостиной, где стены затянуты алым сафьяном. И Мещерский поразился: дом-дворец снова позволил слышать, что происходит. Как будто пожелал, чтобы кое-что предали огласке, а остальное по-прежнему осталось в глубокой тайне. Эта странная особенность дома-дворца включать и выключать звук словно по собственной прихоти показалась Мещерскому чем-то совершенно живым. Словно дом-дворец тоже принимал участие во всем происшедшем и готовил новые неожиданные и страшные сюрпризы.
Однако пока ничего страшного не происходило. Двое просто беседовали. Точнее, одна пела как сирена, а другой бурчал.
– Артемий Ильич, что вы на меня так смотрите? – пела Евдокия Жавелева.
Голос ее Мещерский узнал сразу. Он подошел к неплотно прикрытой двери галереи, полковник Гущин последовал за ним на сладкий женский голос, звучащий в гостиной.
– И так жутко до ужаса, Артемий Ильич, а вы меня прямо насквозь взглядом прожигаете! Я ночью уснуть не могла. Такая жесть! И они нам не разрешают отсюда сделать ноги. Пальцы измазали какой-то дрянной краской. У меня изо рта мазок брали ваткой на палочке. Словно я сифиличка какая-то… или сифилитичка… как правильно, Артемий Ильич, а?
– Понятия не имею, – огрызнулся Артемий Клинопопов.
Мещерский и его голос тоже узнал.
– А у вас брали мазок? – невинно спросила Евдокия.
– Да. Они сказали – это для каких-то экспертиз.
– Ищут, на кого из нас повесить убийства. Но это ведь няньку прикончили. А мальчишка… что-то я не слышала, чтобы он умер. Горничные молчат. Феликса нет. А Гарик каков, а? Я вот все думаю: с чего он топиться побежал ночью? Может, совесть заела, а? Может, он мальчишку и придушил? Так ведь все состояние ему достанется. А Феликс больше никого не родит, я думаю.
– Все это вообще не мое дело. Я хочу уехать отсюда как можно скорее.
– И я. А вы назад в Питер, да? А это правда, что вы хотели засудить Мадонну за то, что она на концерте у кого-то там возбудила какие-то чувства? Или оскорбила?
– Это не я. Но я всецело поддержал идею.
– Какой вы смелый! – восхитилась Евдокия. – Надо же! Мадонна бы вас как липку ободрала в суде, у нее такие адвокаты! Голым бы вас в Африку гулять пустила, голеньким. А вы не побоялись, Артемий Ильич.
– Собственно, это не моя инициатива. Но я горячо ее поддержал, – сказал Клинопопов уже несколько иным тоном.
– Я люблю смелых мужчин, – пела сирена Дуся. – Это редкость по нынешним временам. Да… значит вы такой… это восхищает.
– Я делаю лишь то, что должен, Господь свидетель.
– Полиция бар прикрыла, – заговорщически сообщила Дуся. – Пить не позволяют. И что теперь наш клуб? Я столько денег за расслабуху заплатила, и что, все коту под хвост, что ли? Голова трещит, ночью глаз не сомкнула. Сейчас бы выпить… Сволочи! Мол, вы нам трезвыми нужны. А на наше душевное состояние плевать. Вы ведь тоже похмельем мучаетесь, Артемий Ильич. Я вижу. Глазки вон какие у вас, как у кролика, красные.
– Я тоже всю ночь не спал. Я молился, – сказал Клинопопов. – О невинной детской душе и о нас, грешных.
– Но я две бутылки у бармена тихонько стибрила, – не слушая, щебетала Дуся. – Так что имейте в виду, у меня есть. На опохмел. Бутылка джина и бутылка шампанского Клико. Могу поделиться.
– Я… нет, не нужно.
– Да бросьте, какие церемонии, мы все сейчас в одной лодке. Так что могу поделиться. А, Артемий Ильич?
– Нет.
– А? – голосишко сирены звенел, как хрусталь.
– Ну ладно… рюмашку… Голова как чугун.
– Можем у меня, а лучше пойдемте поплаваем в бассейне и выпьем там потихонечку. Полицейские в бассейн не сунутся. А мы шампанского с утра дернем.
– Я… Евдокия… я…
– Помогите мне подняться с дивана, Артемий Ильич. Я такая слабая. Да возьмите же меня за руку, помогите мне.
В этот момент полковник Гущин, решительно отстранив Мещерского с дороги, направился в алую гостиную.
Клинопопов, держа Евдокию за руку, как-то очень неловко, по-деревянному, помогал ей подняться. Она была великолепна: темные как ночь волосы струились по плечам. На Евдокии было что-то вроде хламиды из шелка, покроем и цветом напоминающей лепестки чайной розы. Ножки ее оказались босы, она сучила ими по паркету и словно невзначай касалась ботинок Клинопопова.
Мещерский подумал: она словно с Кати берет пример, которая вчера ночью тоже разгуливала по этому дорогому паркету босая.
– Одну минуту, задержитесь, пожалуйста, – громко сказал полковник Гущин и обратился к Клинопопову: – У вас какие-то претензии к деятельности полиции?
– У меня никаких претензий. Но вы могли бы обращаться со столь известными людьми, как мы, более вежливо.
– Вам недостает нашей вежливости в ситуации, когда убили женщину и пытались убить трехлетнего ребенка?
– Я не имею к этому никакого отношения.
– Это нам пока неизвестно, – заметил полковник Гущин.
– Вы что, обвиняете меня?!
– А вы не кричите.
– Я не кричу. Но это… наглость!
– Вы не кричите. Вы не в Питере.
– Я требую ответа: когда мне будет позволено вернуться домой? Покинуть это место? Вы не имеете права меня задерживать. Я политик и общественный деятель. У меня масса работы, и я не могу по какой-то вашей прихоти, по полицейскому произволу сидеть тут и…
– Хотите, чтобы стали известны ваши тесные связи с клубом «Тайный Запой»?
– А вы этого никогда не докажете.
– Неужели? – удивился Гущин. – Этого мы, может, и не докажем. Зато докажем вам кое-что посерьезнее.
Мещерский видел: Гущин нарочно задирает Клинопопова и делает это весьма грубо, видимо, наблюдая его реакцию. Мещерский ожидал взрыва – визга, проклятий, угроз. Но ничего этого не последовало. Напротив, лицо Клинопопова внезапно стало бесстрастным. Словно он усилием воли заставил взять себя в руки. Более того, вид его стал отрешенным, он словно ушел в себя. Взгляд сделался каким-то пустым, сосредоточенным.
Мещерскому показалось – ваньку валяет, медитирует или молится напоказ. Но он ошибся.
Артемий Клинопопов, как всегда, когда попадал в неприятную ситуацию, когда чувствовал скрытую угрозу, мысленно отрешался от сиюминутного и уносился далеко-далеко. В тот самый день, когда в школе его, маленького и тщедушного, тиранили старшеклассники. Чуча… Чуча незабвенный… А он ведь имел маленького братца – недомерка лет пяти. И это случилось на следующий день после макания в унитаз в школьном туалете. Да, такое давнее дело…
Клинопопов видел себя – маленького, восьмилетнего – снова удивительно ясно. Он вышел погулять во двор после того, как приготовил уроки. Мать разрешила. В футбол его играть не взяли – вали отсюда, Клинопопый. И он понуро побрел на детскую площадку, где в песочнице вози-лась мелюзга.
Дети тогда играли во дворах одни, вполне спокойно, без присмотра взрослых. Гоняли в салочки, играли с мячиком в «ляги». Малыши качались на качелях.
Там он и увидел братца Чучи – пятилетнего Вовку. Тот качался на качелях и визжал от восторга и страха как поросенок.
Артемий Клинопопов… маленький Артюша наблюдал за ним исподлобья довольно долго, а затем, словно на что-то решившись, шагнул к качелям, взлетавшим высоко-высоко.
– Простите меня, – сказал Клинопопов тихо. – Я согрешил, вспылил.
Лицо его и лысина покрылись красными пятнами.
– Можно мне поговорить с вами, полковник, наедине? – спросила Евдокия Жавелева. – Артемий Ильич, ступайте туда… ну, о чем речь шла, я приду скоро.
Гущин кивнул, смерил ее взглядом и повернул назад в галерею. Мещерского он с собой не позвал – разговор-то приватный.
Однако когда Мещерский покинул алую гостиную, он приметил, что двери галереи – умышленно ли, случайно – но снова прикрыты неплотно. И прильнул ухом к двери. Ему хотелось услышать, что же имеет сказать Дуся-сирена.
– Полковник Гущин? Я запомнила вашу фамилию сразу, как услышала от ваших сотрудников, – сказала Евдокия. – Вопрос у меня тот же, что и у нашего питерского: как долго вы нас тут продержите?
– У нас пока не готовы исследования образцов ДНК, это занимает несколько дней.
– Но мы здесь не у Феликса в гостях. Это клуб организовал наш отдых.
– Пьянку, в результате которой кто-то пытался убить ребенка.
– Да, неприятная история. – Дуся вздохнула. – Я понимаю, в таких случаях сразу вываливается все дерьмо, какое есть. На всех. И на меня тоже. Немало дерьма вывалили вам, полковник, на нас и про нас, да?
– Идет следствие. Как видите, за сутки мы пока не докучали вам ни допросами, ни очными ставками.
– А что толку допрашивать? – хмыкнула Евдокия. – Кто сам признается-то? Нет, это такое дело… я понимаю. Но я никого не убивала, поверьте мне.
– Я приму ваши показания к сведению.
– А я видела вас там, у детской, когда вы схватили мальчишку на руки и побежали с ним к машине, – сказала Евдокия. – Такой поступок! Феликс в ступор впал – он всегда так. В тех случаях, когда надо действовать по-мужски, решение принимать, он ни бе ни ме. Такой уж характер. Тряпка. А вы… герой, полковник! Вы мальчишку спасли.
– Я никого не спас.
– Промедление смерти подобно, разве не так? – спросила Евдокия.
Она стояла перед полковником Гущиным на фоне картин Юлиуса фон Клевера, повернувшись к ним спиной. И приняла изящную вычурную позу. Хламида – роза из шелка – словно распустила лепестки вокруг ее хрупких плеч и тонкого стана.
– Вы бывали в этом доме раньше? – спросил Гущин, чувствуя, что не может отвести от «чертовки» глаз.
– О да, я приезжала. Но это было давно, полковник. Потом много лет я избегала этого дома как чумы.
– В каких отношениях вы с Феликсом Саниным?
– Сейчас, на данный момент, ни в каких. Просто один круг, одна светская тусовка. Ах, полковник, сейчас и от «света» мало уже что осталось. Все разбились на кучки по интересам. Все друг друга ненавидят. Полный раздрай.
– А раньше у вас с Феликсом был роман?
– Нет. – Евдокия, прищурившись, уставила на Гущина свои зеленые глаза. – Возможно, на какой-то миг мне показалось, что кроме пиара получится что-то большее. Но я быстро уразумела – нет, только не с ним.
– Почему?
– Знаете, я себе тоже этот вопрос задавала, – Евдокия усмехнулась. – Вас – такого опытного зрелого мужчину – не удивляет тот факт, что Феликс получил свое чадо в результате ЭКО и суррогата? Ни одной бабе не сумел это самое, а? Вдуть? – Евдокия сделала к Гущину маленький шажок, заслоняя собой «Пейзаж с чудовищем». – Сколько пересудов на эту тему в сети! И он не гей. Никто за ним этого никогда не замечал. Он вот такой у нас.
– Какой же?
– Никакой. Меня это огорчило, когда мы с ним общались. И я с ним порвала.
– У меня есть сведения, что вы угрожали его ребенку.
– Я не угрожала малявке.
– Свидетель утверждает обратное.
– Кто? Юлька Смола? Она компру на всех собирает, Гарика женить на себе хочет хоть как – хоть шантажом, хоть ворожбой. Дура набитая! – Евдокия поморщилась. – Это ее кулинарное шоу никто не смотрит, всех тошнит. Или, может, вам горничные про меня наговорили? Они вообще дебилки, Феликс их обеих на помойке подобрал. И Капитолину он из тюряги вытащил, она не знает, на ком зло сорвать. Так вот на мне – если это она ваш свидетель. Не верьте, полковник. Мне глубоко безразличен и Феликс, и его чадо. Я женщина обеспеченная, свободная. Я знаменитость. Мне нужен в качестве супруга яркий, достойный человек. А не тот, над кем в сети потешаются, что у него вялый конец. Ах, полковник, сейчас вялые концы – это просто повальная проблема. Ни у кого из мужиков не стоит. Уж сколько я искала, а я человек искушенный. – Она приблизилась к полковнику Гущину еще на шажок. – Среди кого я только не искала – среди всех! Среди государственников, анархистов, либералов, коммунистов, русофилов, евроскепитков, русофобов, русофигов, еврофигов, ура-патриотов, гудбай америкосов, православных сталинистов, нацбольшевиков, монархистов – везде увы, увы, увы. Одни слова, как понос, и в постели тоже – одни высокопарные речи, а потом храп. И ваших коллег-силовиков завлекала, все без толку – все на стероидах, все супермены. А сунешь руку в гульфик – вялый сморщенный дружок, годный лишь для пи-пи. Ах, полковник, я знаю, что обо мне говорят – развратом корят, в Инстаграме обзывают по-всякому. Я кротко терплю все наветы и напасти. Я ведь хочу так мало: найти себе мужика – не шизоида, и не оратора, и не борца с хрен его знает чем. А мужа, с которым можно строить крепкую семью, родить ему детей. Без всяких пробирок и донорства яйцеклеток.
Гущин видел: она издевается и печалится одновременно.
– Что вы хотели мне сказать? – спросил он.
– Не подозревайте меня в убийстве, пожалуйста, – совсем по-детски, сложив губки бантиком, попросила сорокатрехлетняя Евдокия. – Я этого не перенесу. И клянусь вам, что никого не убивала. Я вообще не знала, куда клуб нас пить привезет. Для меня оказалось гадким сюрпризом, что мы приехали в Топь к Феликсу.
– Идет расследование, мы опираемся на факты, а слова проверяем, – ответил Гущин.
– Конечно. Но я хотела вам сказать одну вещь. В ту ночь я, конечно, выпила прилично, но зрение у меня острое, я хорошо вижу вдаль.
– И что?
– Я видела его. Он шел по коридору в сторону спальни… то есть я хотела сказать – детской.
Гущин ждал, что она назовет имя. После всего сказанного – возможно, Феликс. Или – чего ему втайне очень хотелось – Артемий Клинопопов. Но Евдокия лишь смотрела на него загадочно и выжидательно.
– Кого? – спросил он, так и не услышав имени.
– Ракова, – сказала Евдокия. – Что ему было делать в хозяйских апартаментах ночью? Он обслуга, они спят наверху, где горничные и шофер.
– Во сколько это было?
– Ох, не знаю, я не очень хорошо соображала в тот момент. И о времени не думала совсем. Поздно, очень поздно… Я рано не ложусь. Видела его издали – этаж такой большой. Но это был он. Противный тип. Капитолина небось рада, что подцепила этого отставника. Но знаете, полковник, не мне вам говорить, какие порой у старых хренов-вояк бывают нездоровые фантазии. Почитайте мой Инстаграм, они там такое пишут!
Она нежно улыбнулась Гущину и сделала такие невинные круглые глаза, что трудно было воспринять оскорбление на свой счет.
Глава 29 Нераскрытое убийство
Когда Катя, вернувшись в Мытищинский УВД, сообщила его начальнику об убийстве двадцатилетней давности некоей Софьи Волковой – медсестры и бывшей сиделки покойного адвоката Фаворова, совершенном в подъезде дома на улице Карла Маркса в Старых Мытищах, он распорядился немедленно все выяснить.
Его несказанно уязвило, что замглавы местной администрации знает и помнит такие факты, а вот местная полиция абсолютно не в курсе. В УВД началась тихая заполошная суета – как обычно. Кинулись поднимать архивы. В результате оказалось, что от столь давних событий в местном полицейском архиве ничего нет, кроме номера уголовного дела «висяка», поскольку убийство так и не было раскрыто, и справки, что «висяк» «по установленной форме» направлен в областной полицейский архив.
В УВД такого дела не помнили. Начали обзванивать ветеранов службы, но и те сведениями не располагали. Предшественник начальника вроде бы вспомнил, что – да, было убийство на Карла Маркса в подъезде. Женщину убили и ограбили. Дело так и осталось нераскрытым. Но никто никогда не связывал это убийство со смертью адвоката Фаворова, и никто не знал, что женщина работала у покойника сиделкой. Тем более никто никогда не связывал все происшедшее с именем Феликса Санина.
Катя решила сама немедленно поехать в областной архив и поднять дело. Начальник УВД сделал встречное предложение: пока вы находились в городской администрации, трое сотрудников розыска уехали из Мытищ в Главк – по своим делам. Они уже в Москве – свяжемся с ними и попросим отправиться в архив, запросить дело, запрос официальный пошлем по электронной почте. Пока вы, коллега, едете, они там дело для вас найдут и изучат.
Катя согласилась. Полковнику Гущину она пока звонить не стала – ничего еще толком не ясно со старым нераскрытым убийством.
Она попросила своего водителя сначала – пока суд да дело – отвезти ее домой и самому ехать обедать, но вернуться через час и доставить ее в архив.
Им повезло с отсутствием пробок, видно, попали в такое «свободное окно». И до своего дома на Фрунзенской набережной Катя добралась относительно быстро.
Дома царил тот же самый хаос, что и вчера утром, когда она металась по квартире, собираясь на срочный вызов Гущина. Катя быстро разделась, сунула часть вещей в корзину для грязного белья, часть в мешок для химчистки и сразу же пошла в душ.
Ей казалось невероятным, что она покинула свой дом всего сутки назад, – словно вечность миновала. И столько событий, столько событий!
После душа она, завернувшись в полотенце, привела в порядок лицо, причесалась. Открыла холодильник, нашла холодный отварной рис, скучавший в ожидании хозяйки, полила соевым соусом и съела вместе с нарезанными ломтиками яблоком и грушей. Напилась крепкого чая и начала одеваться. В сумку сунула пару чистых футболок и белье. Кроссовки сменила на кожаные мокасины. Оделась в черный льняной брючный костюм, но куртку и черную шерстяную водолазку тоже взяла с собой – вдруг у воды похолодает.
Водитель вернулся с обеда и позвонил, Катя спустилась с сумкой, и они поехали в архив.
Всю дорогу она прокручивала в голове полученные сведения. Что-то не складывалось.
Чего добивалась Юлия Смола, давая им эту путеводную нить в Мытищи? Если ее частный детектив так хорошо работал, то, собирая сведения о давней кончине адвоката Фаворова и наследстве в виде картин, он вряд ли прошел мимо того факта, что сиделка адвоката была убита через две недели после похорон старика, тем не менее Юлия Смола об этом умолчала. Давала им возможность самим выйти на старое убийство? Но с какой целью?
Катя вспоминала ночной разговор с теледивой – та явно защищала Гарика и нападала на Капитолину Касаткину. Все сведения относительно наследства адвоката Фаворова излагала так, чтобы бросить тень на домоправительницу.