– У меня все это в голове не укладывается, – пробормотал Мещерский. – Я, Федор Матвеевич, что-то растерялся совсем.
– Убийца последовал за няней Светланой Давыдовой, когда она шла по дороге от дома к воротам проходной. Нагнал где-то в безлюдном месте – в том же леске, – задушил и бросил труп в воду. Вещи ее – у нее, свидетели показывают, сумка с собой была – видно, где-то в лесу спрятал. А на следующую ночь, в разгар попойки, решил убить мальчика, проник в детскую и душил его подушкой.
– А няня точно направлялась в зубную клинику к дантисту? – спросил Мещерский. – Как-то все это странно… Я тот скандал постоянно вспоминаю. Все как-то странно, слишком спонтанно.
– Я дал задание обзвонить в Истре все зубные клиники, – сказал Гущин. – Узнать все о срочных визитах с острой болью без записи. Но нигде в Истре фамилия Давыдовой не всплыла.
– Может, она в московскую клинику записалась?
– Этого мы уже не узнаем. Попытаемся сейчас узнать другое. – Гущин начал звонить патологоанатому.
– Я уже направил вам заключение судебно-медицинской экспертизы, – ответил тот. – Выводы, в общем-то, подтвердились: причина смерти – асфиксия, в легких воды нет, значит, она в воду попала уже мертвой. Вы о ранах и повреждениях на теле спрашивали – так вот, нет ни ран, ни повреждений, ни заживших шрамов. Версию с садомазо я бы не рассматривал. Нет никаких признаков того, что Давыдова была изнасилована. Так что это не убийство на сексуальной почве.
– А дантиста в роли эксперта вы приглашали, как я просил?
– Да, это мы сделали. Дантист осмотрел вместе со мной ротовую полость. Тело пробыло в воде больше суток, так что трудности понятны. Врач не обнаружил в ротовой полости какого-то ярко выраженного гнойного воспаления. Но он нашел у потерпевшей несколько пломб и два незалеченных зуба.
– То есть в тот вечер накануне смерти она действительно могла испытать приступ острой зубной боли?
– Дантист затруднился сказать наверняка – по состоянию ее зубов это можно и утверждать, и опровергать. Флюса он у нее не нашел, но сказал, что вполне мог воспалиться неубитый нерв в одном из разрушающихся зубов. Так что и да – и нет.
– А насчет родов, суррогатного материнства – то, что я просил особо проверить?
Мещерский насторожился, услышав этот вопрос. Вот о чем, оказывается, думал Гущин…
– Нет. Никаких признаков. Потерпевшая никогда не рожала. Никаких признаков ЭКО и кесарева сечения. И я проверил ее ДНК…
– Да?
– Вчера из НИИ хирургии мы получили образец крови ребенка. Светлана Давыдова – не его мать и ни в каком родстве с мальчиком не состояла.
– Значит, и правда – она всего лишь няня, – подытожил Гущин.
– Я еще продолжу исследования, – сказал судмедэксперт. – Если потребуется, напишу дополнительные отчеты к заключению экспертизы.
– Вы решили, что няня – мать Аякса? Настоящая, биологическая, или была суррогатной матерью? – спросил Мещерский.
– Версию следовало проверить. По таким причинам порой убивают.
– Здесь причина, как видно, не та.
– Что там с картинами из собрания Феликса? – неожиданно спросил Гущин.
– С какими картинами? Юлиуса фон Клевера?
– Нет, вроде эта баба из кулинарного шоу – Юлия – другие фамилии называла. Из наследства, что Феликсу якобы от дяди когда-то досталось.
Мещерский вспомнил, что рассказывала ему ночью до предела усталая Катя.
– А, вы об этом. В галерее Феликса немало картин. Левитан есть и Бакст, кажется.
– Покажи-ка мне их, проводи меня в галерею.
Они дошли до дома. Он казался сонным, тихим. Спящим. Или мертвым?
Хозяин был в больнице, его маленький сын-наследник тоже в больнице, его брат после неудавшегося суицида спал, накаченный успокоительными таблетками, у себя (а может и не спал?).
В гулком вестибюле – никого. В залах, в гостиных – никого.
Они прошли по анфиладе. В этот ранний час дом-дворец, оставленный хозяевами без призора, словно потускнел, в одночасье растеряв всю свою кичливую роскошь и гламур.
Мещерский привел Гущина в галерею. Утренний туман сочился из окон, делая краски полотен блеклыми.
– Вот Левитан… Федор Матвеевич, вы…
Мещерского поразила реакция Гущина. Тот застыл в центре галереи, глядя в ее дальний конец. Ну конечно же, туда, где четыре картины словно сливались со стеной.
– Что это такое? – спросил Гущин.
– Пейзаж с чудовищем. Художник Юлиус фон Клевер, – ответил Мещерский.
И начал рассказывать то, что знал о картинах сам со слов банкира Данилевского и Гарика Тролля.
Особо он выделил одно обстоятельство, о котором в последние сутки думал чаще, чем ему хотелось. Мысли то и дело возвращались к этому обстоятельству.
Убийство ребенка.
Гущин ничего не сказал.
В этот момент они услышали за дверью приглушенные голоса – женский и мужской.
Мещерскому хотелось узнать, кто это бродит возле галереи рано утром. Не тот ли ночной невидимка? Но в эту минуту Гущин спросил его, кто такой мистик Эмиль Ожье, упомянутый Мещерским в связи с трагедией на вилле Геката. И Сергею пришлось напрячь память, выуживая из нее все то скудное, что он знал об этом французском сочинителе комедий девятнадцатого века.
Глава 27 Наследство
– Нет никакого уголовного дела. И не было, – радостно сообщил Кате начальник Мытищинского УВД, когда она – прямо с корабля на бал – явилась к нему для получения информации, о которой среди ночи запрашивал полковник Гущин. – Феликс Санин – такая знаменитость, если бы что было с ним связано, здесь у нас век бы не забыли. К тому же он наш земляк, здесь родился, и в школу ходил, и музыке учился в доме культуры. И родственник его, адвокат Адриан Фаворов, тоже у многих в памяти. Он когда-то был здесь, в городе, заведующим юридической консультацией. Всю жизнь в адвокатуре. Я его, конечно, не застал, не работал с ним. Но я рано утром – раз дело такое срочное – связался со своим предшественником, это наш ветеран, бывший начальник управления. Так вот, он и адвоката Фаворова помнит, и похороны его. Хотя это было двадцать лет назад. Он умер из-за тяжелой болезни. Последние годы страдал от астмы и сердца. Ветеран наш сказал – все это знали. И скончался. Естественная смерть. Никакого дела.
– Фаворов – троюродный дядя Феликса Санина. И он вроде как был известным коллекционером, картины собирал, – пояснила Катя.
– Когда он умер, о Феликсе Санине никто еще не слышал. Двадцать лет назад, подумайте. Он же не Пугачева. Насчет картин – Федор Матвеевич просил поинтересоваться – ветеран наш толком ничего не знает. Квартира у адвоката была трехкомнатная здесь, в Старых Мытищах, антиквариат точно имелся. Но что конкретно, какие картины – ветеран наш не помнит. Да и никто здесь не знает.
– Капитолина Касаткина – о ней Гущин вас тоже просил узнать и о ее судимости.
– Это неприятная история. Которая случилась, к сожалению, уже при мне, – начальник УВД глубоко вздохнул. – Она работала в городской администрации. Занимала должность начальника отдела, вполне уважаемый сотрудник, опытный. И знаете, как бывает – явилась проверка, вскрылись злоупотребления. Хищения не доказали, доказали нецелевое расходование средств. В результате следствие, приговор, судимость. Она уехала отсюда, в городе Капитолины Касаткиной давно нет.
– Она живет у Феликса Санина, она его родственница – как и дядя-адвокат. Двоюродная сестра.
– Надо же, а мы тут не в курсе их родственных связей. Двоюродные – что вы хотите?
– Могу я побеседовать с Аллой Кусковой? Полковник Гущин просил вас разыскать ее по номерам телефонов, – спросила Катя.
Она уже поняла: в УВД ловить нечего. Раз нет никакого уголовного дела по факту смерти адвоката, при чем тут полиция? Здесь никто не в курсе происшедшего двадцать лет назад. Оно и понятно. Теледива Юлия Смола, опирающаяся на розыски своего частного детектива, знает намного больше, чем здешние.
– Аллу Борисовну нечего искать, она в городе человек известный, – степенно ответил начальник УВД. – Она замглавы городской администрации. Сами понимаете, какая должность. Человек занятой. Однако она согласилась принять вас – раз дело такое срочное и касается серьезных преступлений, убийств. Не более десяти минут в вашем распоряжении. – Начальник УВД глянул на часы. – Мой сотрудник вас сам отвезет в администрацию и проводит, поскольку есть договоренность.
– Я уложусь в десять минут, – кротко пообещала Катя.
А сама подумала в эту минуту, что вид у нее не слишком презентабельный – помятый, усталый после суток в деревне Топь. И что вид этот не подходит для посещения подмосковной районной администрации, где явно царит дух благочиния и солидности.
Мытищи, как и Люберцы, Наро-Фоминск – «Нарофома» или Ногинск, славились в Подмосковье «особенной статью». Катя успела их изучить, не раз посещала и не особенно любила. Промышленные города ближнего Подмосковья отличались суетной бестолковостью строительного бума, непомерными аппетитами к расширению, амбициями и локальным бахвальством. Здесь порой общались с чужаками-«москвичами» через губу, искоса поглядывая за МКАД, на спальные столичные районы, хвастаясь «совершенно особым» микроклиматом, инвест-климатом, «совершенно уникальными» сокровищами, как-то: местная вода, местные родники, местные экологически чистые продукты, местный воздух, местные пансионаты и дома отдыха, местные рок-клубы и много чего еще местного, локального, которого ни в коем случае не встретишь на расстоянии следующих пятидесяти километров – в каких-нибудь Павлово-Посадах, Шатурах или Фрязино.
Местные администрации представляли собой этакие цитадели, где думали городскую думу о благе горожан и пытались наивно и вместе с тем очень серьезно строить «свою маленькую Москву» и свой «микро-Кремль». Это касалось стиля офисов, кабинетов, кофейного цвета дорожек в коридорах, где восседали городские клерки, и красных «кремлевских», разостланных возле кабинетов отцов города.
По такой дорожке Катя в сопровождении сотрудника Мытищинского УВД и шла к приемной Аллы Борисовны Кусковой. И была благодарна ей за то, что та согласилась уделить ей время, а ведь могла бы и послать. А что? Разве не правда?
Алла Борисовна оказалась дамой, приятной во всех отношениях: деятельной, полной, громогласной и доброжелательной. Из породы «теток», что уже к сорока пяти годам расползаются как на дрожжах от жирной калорийной пищи, ревностно служат во всевозможных государственных учреждениях, делают ежедневную укладку у знакомой парикмахерши, чтобы выглядеть «не хуже людей», получают хорошую зарплату, но одеваются отчего-то в кургузые деловые костюмы из дешевой смесовой ткани, носят колготки телесного цвета, украдкой сосут карамельки даже во время важных совещаний «у самого», чураются компьютеров и, несмотря на занимаемый чин и должность, обожают сплетни так же, как их старые мамаши, днями и ночами балабонящие по телефону.
Едва взглянув на этого импозантного мытищинского «отца города» в женском обличье, Катя осознала, что ей здесь повезет больше, чем в УВД, если только начать задавать правильные вопросы и заинтересовать даму-градоначальницу, разбудить ее тайный – вечный, чисто женский – инстинкт городской сплетницы.
– Спасибо вам большое, Алла Борисовна, что приняли меня. У нас кошмарное дело об убийствах, и в связи с этим возникли вопросы о делах двадцатилетней давности, о смерти адвоката Адриана Фаворова, дяди известного шоу-мена Феликса Санина. Вы нам можете очень помочь, как мы слышали, – вы ведь когда-то знали их обоих.
– Садитесь, – Алла Борисовна указала на кожаное кресло рядом со своим начальственным столом. – Мне звонил начальник УВД, сказал – что-то очень срочное. Но разве могут быть срочными события такой давности?
– Могут, Алла Борисовна! Еще как могут! – пылко заверила градоначальницу Катя. – Вы ведь когда-то работали у адвоката Фаворова? И знали его троюродного племянника Феликса? И сестру Феликса Капитолину Касаткину?
– Мошенница, – градоначальница поморщилась. – Кто бы мог подумать, а? Такая неприятность, такой скандал! Выставили ее с позором еще до оглашения приговора. А что, она натворила что-то опять по вашей части? Или хуже? Вы сказали – убийства? Она кого-то убила?
– Мы только разбираемся. Пока ничего еще не ясно, но дело очень запутанное. Сейчас нас интересует давняя смерть адвоката Фаворова. Пожалуйста, припомните по возможности, что вам известно. Вы ведь… ухаживали за ним как сиделка?
Катя задала свой вопрос вежливым извиняющимся тоном – градоначальница Мытищ, взлетевшая на социальном лифте, как на орлиных крыльях, так высоко, могла и обидеться, что ей напоминают о столь непрезентабельных вещах, как работа сиделкой.
Но она не обиделась и не надулась, а только вздохнула:
– Я тогда училась в МАДИ, – сказала она, – студентка, что вы хотите? Денег нет, нищая, как церковная крыса. Мы – студенты – подрабатывали где могли. Никакой работой не гнушались. Я жила в доме напротив, ездила в МАДИ к черту на кулички, а по вечерам и между лекциями подрабатывала уборкой офисов и квартир. Мне было двадцать лет. Я и у Адриана Андреевича работала, убиралась раз в неделю в течение года. А потом он заболел. И сильно так, в общем, слег в постель. Сначала все по больницам, лечили его, старого, потом домой выписали. Астма – он задыхался, и приступы становились все чаще. И тут они оба появились – его родственники, очень дальние. И Феликс, и Капитолина. Он сам их разыскал или они его. Этого не знаю. Я, девчонка, не вникала в эти вещи. Капитолина явилась и сразу выставила меня вон. Мол, в твоих услугах больше не нуждаюсь, теперь я сама за дядей буду ухаживать. А сама-то ненамного старше меня. Я не приходила к ним где-то месяца два. А потом сам Адриан Андреевич позвонил и попросил: приходи, буду платить как раньше. И я опять начала приходить туда, к нему в квартиру. Сначала только убиралась. А Соня – медсестра из нашей больницы, она уже в то время работала у Адриана Андреевича сиделкой. И Феликс часто приезжал. Ну, тогда он был просто молодой и красивый. Сейчас-то звезда экрана, рукой не достать, а тогда – просто парень такой, что глаз не оторвать. Адриан Андреевич любил его и гордился им, потому что Феликс уже пел на эстраде и раз его по телевизору показали. Столько было разговоров, помню! Адриан Андреевич его отличал как родственника особо. А Капитолина больше не появилась у него ни разу. Ну а потом Адриан Андреевич умер. Приступ астмы – к этому, к сожалению, все и шло. К печальному концу.
– Он умер при вас?
– Нет, я в тот день к нему не приходила. Была очередь Сони – медсестры. Приступ, что вы хотите? Это астма, да еще он старый был, сердечник. Все в совокупности. Феликс «Скорую» вызвал – мне Соня потом рассказала, но они так и не успели к нему. Скончался старик.
– Когда Фаворов умер, в квартире с ним находился Феликс? – уточнила Катя.
– Ну да, он бывал у него очень часто. И Соне он платил, и со мной расплачивался тоже, потому что Адриан Андреевич уже очень плох был, с постели не вставал, не до денежных дел, не до расчетов.
– Значит, когда старик умер, с ним был только Феликс?
– А что, это так важно? И Соня там была – медсестра. Все без толку, не спасли они его. И врачи ничего не сумели сделать.
– А правда, что Фаворов оставил в наследство Феликсу свою коллекцию картин? – спросила Катя.
– У него картинами были все комнаты завешаны, но это ему дарили, он сам мне говорил, потому что я интересовалась – девчонка, что вы хотите? – его знакомые художники. Он был человек интеллигентный, адвокат. Общался с артистами, художниками, оперу любил, театр очень. Потому он и Феликса отличал, когда тот стал на эстраде выступать. А насчет наследства я не знаю ничего. Незадолго до смерти при мне к нему приезжал знакомый нотариус. Может, как раз насчет того, на кого завещание писать, кому квартиру оставить. Да и так было ясно – Феликса он любил, а Капитолина больше у него не появлялась, значит, отшил он ее, разочаровался. И неудивительно – раз она такая мошенница. Он ее, наверное, еще тогда, в молодых годах, раскусил. – Алла Борисовна снова вздохнула. – Помню, он мне показывал – у него на стене висела картина Левитана и еще, кажется, то ли Шишкин, то ли Айвазовский. Сейчас все за ними гоняются. И тогда уже гонялись. Маленькие такие картины, ничего особенного – вроде лес и лес. Я тогда больше на картины его знакомых художников обращала внимание по молодости – там такой был китч: то алкаши нарисованные в очереди к «Гастроному», то бутылка водки с селедкой на газете – натюрморт. Жаль старика, хороший он был человек. Если он и оставил свое имущество Феликсу, так кому же еще? Не Капитолине же, а больше у него не было никого. У вас все? А то у меня куча дел.
– Да, спасибо, вы нам очень помогли, Алла Борисовна. – Катя поняла, что ей мягко намекают, что пора восвояси. – Последний вопрос: как мне разыскать ту медсестру – вашу подругу Соню? Не могли бы подсказать? Как ее фамилия?
– Соня Волкова. Она не подруга мне была, намного старше, ей уж за тридцать тогда было, это я девчонка-студентка. Она жила там же, на Карла Маркса, в том же доме, только в соседнем корпусе, с дочкой-школьницей. Только вы не сможете…
– Что не смогу? – уточнила Катя, поднимаясь с кресла.
– Расспросить ее вы уже ни о чем не сможете.
– Почему? Она уехала из Мытищ?
– Ее убили, – сказала Алла Борисовна, и на ее лицо легла тень. – Такой ужас! Ее зверски убили. Не успели мы Адриана Андреевича похоронить, а тут эта новость через две недели. Убили в ее собственном подъезде. Размозжили голову.
Глава 28 Чертовка
Голоса доносились из гостиной, где стены затянуты алым сафьяном. И Мещерский поразился: дом-дворец снова позволил слышать, что происходит. Как будто пожелал, чтобы кое-что предали огласке, а остальное по-прежнему осталось в глубокой тайне. Эта странная особенность дома-дворца включать и выключать звук словно по собственной прихоти показалась Мещерскому чем-то совершенно живым. Словно дом-дворец тоже принимал участие во всем происшедшем и готовил новые неожиданные и страшные сюрпризы.
Однако пока ничего страшного не происходило. Двое просто беседовали. Точнее, одна пела как сирена, а другой бурчал.
– Артемий Ильич, что вы на меня так смотрите? – пела Евдокия Жавелева.
Голос ее Мещерский узнал сразу. Он подошел к неплотно прикрытой двери галереи, полковник Гущин последовал за ним на сладкий женский голос, звучащий в гостиной.