Шофер принес из кабины две бутылки водки, ставит их на стол и приятелю говорит:
— А закуску нам вот эта мадам привезла из Москвы. Давай, дорогуша, выкладывай свой дефицит!
Я достала кружок колбасы, немного сыру, три апельсина.
— Вот, ребята. Больше не могу, извините.
— И на том спасибо. Надеюсь, в другом деле ты пощедрее будешь.
Пьют они водку, а я попросила себе чаю — чайник на печурке стоял, хозяин мне налил кружку. Сидим, пьем. Они о чем-то своем беседуют, я о своем думаю.
Выпили они одну бутылку, шофер и говорит:
— Теперь поспим, а вторую после этого прикончим. Глядишь, мадам после-то и разговорчивей станет, и новую закусь подбросит.
Поднимается он со скамейки, подходит к двери во вторую комнату и распахивает ее ногой:
— Силь ву пле, мадам, как говорят в хорошем обществе. Прошу раздеваться и раскладываться. Я вхожу, вижу одну койку и спрашиваю:
— А вы где же ляжете? Или тут еще есть помещение?
— Зачем такая роскошь? Мы со Степой по очереди будем, нам не впервой.
И начинает он раздеваться, поглядывая на меня с недоброй ухмылкой. Тут я окончательно поняла, что он задумал.
— Что вы собираетесь делать?
— Что хочу и сделаю, то и собираюсь. Не одетым же на бабу лезть.
Подходит он ко мне, опешившей, хватает за плечи и швыряет на койку. Я в слезы, прошу отпустить, не трогать. А он сдавил мне горло и шипит.
— Замолчи и не вертухайся! А то сейчас враз прикончу, в лес сволоку и там волкам на съедение брошу, как последнюю падаль!
И такая лютая-лютая в его голосе ненависть ко мне, что я обмерла от ужаса: в жизни меня никто так не ненавидел! Пытаюсь я что-то сказать, объясниться, а он мне подушку на лицо накинул:
— Молчи, а то сейчас задохнешься, падаль!
Сделал он свое дело быстро и будто с отвращением. И это тоже было непонятно, унизительно и страшно. Тотчас встал, оделся и отворил дверь в первую комнату.
— Степа, я ее сделал. Можешь ты теперь идти.
Тут я вскочила и с ревом бросилась к своей одежде, и ору им:
— Негодяи! Насильники! Бандиты!
А шофер хохочет:
— Это ты верно, бабка! Мы для вас и негодяи, и насильники, и бандиты. Все это мы уже слышали и наслушались со Степой, было дело.
Тут этот Степа вдруг говорит:
— Оставь ее, Коля. Что-то меня сегодня на ментовское тело не больно тянет. Давай-ка ты ее и вправду отвези на шоссейку, там подберет кто-нибудь. Да смотри, чтобы она дорогу и номер машины не запомнила! А то приведет еще гостей дорогих, хлопот не оберешься.
— Ладно. Только сначала я в ее «сидорах» пошурую. Надо с нее за работу взять! Не задарма же я ее.
Тут он хватает мои сумки и начинает выкладывать их содержимое на стол. А я стою и жду, равнодушно смотрю на этот грабеж: мне уже все равно. Он же все на две кучи раскладывает и приговаривает: «Это нам, это ментам, это опять нам…» Достает он кусок сала, пакет с чесноком и озадаченно на меня смотрит:
— А ты чего ж это в Барашево везешь из Москвы чеснок да сало? Свое, что ль, кончилось к зиме? Этого-то добра у вас всегда хватало, а не хватало, так из зэковских посылок пробавлялись».
И тут я, поскольку мне уже все равно, отвечаю правду:
— Мужу везу, в лагерь.
— Что?! Так он у тебя сидит?
— Сидит.
— Так ты не ментовка?! Я качаю головой.
— И муж у тебя зэк? Я киваю.
— Погоди. Что же ты соврала, что живешь в Барашеве? Там ведь одни менты живут…
— Я думала, что безопасней назваться местной.
Тут шофер этот, Коля, за голову схватился:
— Ах ты, дура-дуреха! Что же ты наделала и на что меня толкнула? Жену брата-зэка я обидел!
Подошел он ко мне, за плечи взял, в глаза смотрит, а у самого слезы по щекам бегут.
— Прости меня, прости, родная! Сама ж ты меня в заблуждение ввела, я ж с тобой как с ментовкой поступил, не по охоте, а по злобе… Простишь ли меня?
Вижу я, что слезы у него не пьяные, искренние слезы. Поняла я, что все, что случилось со мной, не мне предназначалось… Тут я, конечно, от этого еще пуще заревела. А Степан нас обоих успокаивает:
— Ладно вы, ребята! Птичий грех не грех, а обида ведь нечаянно вышла. Прости ты его, а то ведь он замается. И меня прости, если не то слово сказал или чем обидел.
Простила я их, женщины. Не сразу, а простила. И в слезах уснула на той самой кровати. Больше-то негде было, а я с ног валилась от всего пережитого.
Утром шофер Коля разбудил меня и отвез до самого лагеря. На прощание просил мужу ничего не говорить:
— Переживи уж сама, не расстраивай парня. А меня еще раз прости. Ну, счастливого вам свидания!
Конечно, я Славе ничего не сказала. Решила я это в собственной душе похоронить, одна справиться.
А через три дня, когда кончилось наше свидание и пошла я на ту самую «кукушку», увидела я неподалеку от лагеря Калину машину: поджидал он меня, чтоб довезти до Потьмы к поезду в Москву. «Кукушку» мне еще ждать и ждать пришлось бы. А он с самого раннего утра меня сторожил, хотел этим обиду загладить.
Ближе всех приняла к сердцу Галину историю, конечно, Зина, она даже всплакнула. Но жаль ей было не Галину, а попавшего в такое положение Колю-шофера.
— Хорошо, что ты его поняла и простила, а то бы он мог с собой что-нибудь сделать.
— Да, он потом, уже в дороге, мне признался, что такая была его первая мысль. Ладно, хватит об этом, все-таки вспоминать тяжело. Рассказывайте дальше вы, Ольга!
История седьмая,
рассказанная работницей Ольгой и содержащая бесполезные рассуждения на тему: в какую смену безопаснее работать одинокой женщине
Получили мы с мужем однокомнатную квартиру в новом доме, в районе новостройки за Автовым. Знаете ведь Автово? Так вот, за ним квартал новый выстроили, за лесом. Автово кончается, потом лесок этот идет, а потом уже наши дома. Квартал сами знаете какой, пока весь не достроен: в одних домах уже люди живут, а другие пустыми коробками стоят, без окон, без дверей. Вокруг грязь, канавы, машины всякие строительные, будки. Жуть, одним словом! В темноте здоровому мужику впору ноги переломать.
Отпраздновали мы новоселье. Муж взял отпуск за свой счет, чтобы новую квартиру в порядок привести: где полы перестлать, где двери перевесить, чтобы закрывались, где щели в окнах заделать. Кто в новый дом въезжал, знает, сколько недоделок строители оставляют. Хорошо еще, что мужик у меня рукастый, все сам умеет. Ну, он по дому трудится, а мне на работу надо выходить — на одну зарплату долго не протянешь. И выпало мне ходить в вечернюю смену. Одной. Раньше-то мы всегда вдвоем ходили, в одном цеху работаем и в одну смену.
И вот в первый же вечер возвращаюсь я после двенадцати последним автобусом, выхожу на последней остановке, дальше мне через лес идти. Небольшой лесок, а в темноте боязно. От самой остановки за мной два парня идут. Вот и хорошо, думаю я по простоте, все не так страшно. Народ весь, что этим автобусом приехал, уже в разные стороны разошелся, и как остались мы втроем, так они ко мне и подвалили: «Позвольте под ручки взять, чтоб вам в темноте не оступиться!» Я и позволила да еще поблагодарила: ведь и вправду в темноте опасно, не видать, куда и ступаешь-то. Взяли они меня крепко под руки, идем. Молчат они, а мне от их молчания вдруг тревожно стало: лучше бы трепались, ерунду какую-нибудь мололи. А как вошли мы в лесок, так один мне рот зажал, а другой под ноги подхватил, и потащили меня в кусты, как тушу баранью бессловесную. Но повезло мне, что днем по этой дороге бульдозеры да панелевозы ездили, все изрыли: один впопыхах и оступился, ногу подвернул, тот, который рот мне зажимал и за плечи волок. Уронил он меня головой прямо о землю, а сам за ногу схватился с криком. Второй еще шага два меня по земле проволок, а потом тот, что сидел за ногу схватившись, крикнул ему: «Да брось ты эту суку! Помоги мне!» Видали? Я же еще и сука! Отпустил меня и этот, я подхватилась и бежать.
Домой пришла, мужу пожаловалась, а он и говорит: «Олюшка, не можешь ты бросать работу. Не вытянем. Может, ты в другую смену попросишься?» Так я и сделала: подошла к нашей бригадирше Любе и говорю, так мол и так. Та баба с понятием, поставила меня в ночную: «На работу муж проводит, а возвращаться по утру уже не опасно».
Вышла я в ночную. Отработала. Утром возвращаюсь в седьмом часу и на подъезде к дому вижу, что навстречу-то автобусы переполненные едут, а из моего к Автову почти весь народ уже послезал. Опять мне одной через лес в темноте топать!
Вышла я из автобуса не одна, опять какие-то мужики со мной, трое или четверо. Но на этот раз я похитрее сделала. Из автобуса-то я вышла, а домой с ними не пошла, перешла дорогу, где люди в обратную сторону садились, и постояла, подождала, пока они в лесу скрылись. Потом побежала одна к дому. И что же вы думаете? Через лес-то я благополучно перебралась, даже и не споткнулась, ветерком летела. А вот как вышла на пустырь, тут меня будто заранее поджидали: из пустого недостроеного дома выскочил парень и давай меня тянуть в черный-то проем! Я его сумкой своей хозяйственной по морде отоварила, вырвалась и бежать, и бежать!
Вышла я в ночную. Отработала. Утром возвращаюсь в седьмом часу и на подъезде к дому вижу, что навстречу-то автобусы переполненные едут, а из моего к Автову почти весь народ уже послезал. Опять мне одной через лес в темноте топать!
Вышла я из автобуса не одна, опять какие-то мужики со мной, трое или четверо. Но на этот раз я похитрее сделала. Из автобуса-то я вышла, а домой с ними не пошла, перешла дорогу, где люди в обратную сторону садились, и постояла, подождала, пока они в лесу скрылись. Потом побежала одна к дому. И что же вы думаете? Через лес-то я благополучно перебралась, даже и не споткнулась, ветерком летела. А вот как вышла на пустырь, тут меня будто заранее поджидали: из пустого недостроеного дома выскочил парень и давай меня тянуть в черный-то проем! Я его сумкой своей хозяйственной по морде отоварила, вырвалась и бежать, и бежать!
Прибегаю, реву: «Что делать? Нет никакой моей возможности подвергать себя! И желания нету!» Муж успокаивает и уговаривает попробовать уже теперь в дневную смену выйти. Вышла. Так у меня в автобусной давке по утрянке кошелек из сумки вытащили! Ну, не обидно ли?
На этом самом месте я уже твердую точку поставила, заставила мужика бросить ремонт до отпуска летнего. Стали вдвоем на работу выходить, уже без всяких приключений на мою голову.
Мне-то при мужике спокойно, как говорят, «какой ни есть муж, а за него завалюсь — никого не боюсь!» Но как подумаю я про заводских девушек-одиночек, что по темени, по ночным да вечерним сменам ездят, и из пригородов электричками, и из новостроек автобусами, и в толкучке-то их всякий обжимает как хочет, и всякий обидеть норовит — так вот их-то жалко мне. Мужней бабе от ночных этих хищников и то какая обида, а уж про молоденьких девчушек и говорить нечего!
Погоревали женщины о том, что вот никак власти не додумаются их хотя бы от ночных смен избавить, а потом рассказывать стала Неля.
История восьмая,
рассказанная учительницей музыки Нелей о том, как ее насиловали в трех шагах от мужа
Муж мой об этом не знает и никогда, надеюсь, не узнает. Вы знаете, как познакомились мы с Борисом и как Ленуся, дочь его, нас сосватала. Но была еще причина, по которой мы с ним легко поняли друг друга, а потом и полюбили. Борис тоже был в лагере, в плену, и вышел оттуда живым только благодаря тому, что попавшие вместе с ним в плен русские солдаты не выдали немцам, что он еврей. А внешне он мало похож на еврея, скорее даже как раз на немца — блондин с голубыми глазами.
Бориса все пережитое в лагере искалечило не столько душевно, как меня, сколько физически. Четыре года назад он перенес инфаркт. Я уже думала, что теряю его, но, к счастью, все обошлось. Выписался он из больницы, и мы поехали в деревню, чтобы он окреп на свежем воздухе. И вот там это случилось.
Борис еще плохо двигался, ходил с палочкой, как старичок. Неподалеку от деревни было лесное озеро. Мы выходили из дома с утра, пока еще не было жарко, шли к озеру и там проводили весь день, пока не спадала жара и мы с Борисом могли отправиться в обратный путь. Брали с собой одеяла, еду, книжки. Боря больше лежал в тени, в орешнике, и читал. А я купалась в озере собирала грибы и тоже отдыхала от волнений, пережитых за время его болезни. Там же, у озера, я собирала хворост и разводила костер, грела чай, жарила грибы. И Боря с каждым днем становился все живее, спадала больничная синева с лица, светлели глаза. Иногда я ложилась с ним рядом, и он клал мне руку на грудь. Это было все, что мы могли себе позволить.
Однажды я бродила неподалеку от озера, собирала последнюю чернику. Изредка мы перекликались с Борей, а когда я всходила на горушку, то и видела его в просветах орешника. Он лежал и спокойно читал книгу.
И вот тут на меня напал какой-то парень, по виду городской, не местный. Потом я узнала, что он все же местный, но учится в Ленинграде, в техникуме, а домой приехал на каникулы и живет на соседней улице. Я его несколько раз потом встречала в магазине.
Набросился он на меня, повалил, полез целоваться. Я сначала чуть не закричала, а потом — в одно мгновенье! — представила себе, как на мой крик бежит Борис, позабыв свою палочку, хватаясь за сердце. Как бросается он в драку со здоровым и потерявшим разум насильником — и замолчала. Сама прошептала этому мерзавцу: «Только тихо, ради Бога, тихо!»
И так же молча я дала ему уйти. Потом поднялась, пошла к озеру, вошла в воду и поплыла. Старалась не плакать, чтобы Боря не спрашивал, почему глаза красные? Вот и вся история.
— А что было дальше? — спросила Альбина. — Что ты сделала дальше?
— Дальше? Я сварила Борису грибной суп, покормила его.
— А дальше? — не унималась Альбина. Она сидела в кровати, в упор уставившись на Нелю огромными глазами. — Ты ведь знала, где живет этот парень.
— Знала.
— И молчала?
— Конечно. Со мной был Борис.
— И ты не захотела даже уехать оттуда!?
— Я не могла. Борис очень хорошо поправлялся, а переехать в другое место — у нас не хватило бы денег до конца моего отпуска.
— По-моему, это глупость! — мрачно проговорила Альбина.
— А по-моему, подвиг, — спокойно возразила ей Лариса. И женщины согласились с Ларисой.
И Эмма, чья очередь была рассказывать, прежде чем начать, предложила:
— Давайте мы в один из оставшихся дней поговорим о подвигах женщин, о том великодушии, которое они часто проявляют в жизни.
— Согласны! — ответила за всех Лариса. — Но сейчас вы, Эмма, должны рассказать на заданную тему. Мы ждем!
— Я готова!
История девятая,
рассказанная режиссером Эммой о насилии, учиненном над ней без применения насилия
Это будет рассказ и о том, почему я решила стать режиссером и добилась этого.
Театр я люблю с детства. Если вы помните, то в первый день я не стала рассказывать о своей первой любви, а рассказала о влюбленном в меня художнике. Это потому, что моей настоящей первой любовью был театр. Да и теперь я эту любовь ни на какую другую не променяю. Мужикам я изменяла, театру — никогда. Хотя однажды была на шаг от этого.
Актерский талант у меня был с детства, и это было замечено: с двенадцати лет я занималась в театральном кружке Дворца пионеров и всегда играла главные роли. В театральный институт попала довольно легко, хотя конкурс был чудовищный: что-то человек сто пятьдесят на место. Отучилась первый курс, тут и случилось со мной то, о чем я хочу рассказать.
Кто смотрел кинофильм «Девочка из леса»? Ага, почти все. И что же, вы меня не узнаете, неужели я так постарела? Да-да, это я играла Наташу, дочь лесника. А роль досталась мне таким образом. Пришли в наш институт киношники и стали отбирать девочек с актерского на пробу, на главную роль. Взяли и меня. Дали нам сыграть по сценке, сняли на пленку. Режиссер просмотрел полученные кадры и выбрал меня и еще одну, уже с третьего курса. Разумеется, у нее актерского опыта уже побольше, но внешне я больше подходила к роли.
Режиссер, Гектор Федосеев, дал нам обеим прочитать сценарий, чтобы мы лучше в роль вошли, а потом велел сделать еще одну пробу. После этого приглашает он меня на студию для разговора. Приглашает специальным письмом на институт. Я обрадовалась, думаю: «Моя взяла!» Принарядилась, причесалась, явилась. Принимает он меня в своем кабинете, усаживает в кресло и говорит:
— Вот что, милочка. Дело сложное. Обе вы хороши, обе мне нравитесь, но обе чуть-чуть не дотягиваете до роли — темпераменту маловато.
И начинает он длинную и нудную беседу на тему, что такое женский темперамент и откуда он берется, и как его отсутствие дает о себе знать даже в самой спокойной роли.
— Наш мастер мне никогда не говорил, что у меня его нет! — осмелилась я возразить. «Мастерами» мы звали наших преподавателей актерского мастерства, так главный предмет назывался.
— Вот-вот! Я и говорю, что темперамент — дело тонкое, его сразу не выявишь, хотя, конечно, есть способы…
Догадываетесь? Я тогда не сразу поняла его, хотя у меня уже все было с одним моим сокурсником. Но Гектор был терпелив, он снова и снова заводил свою шарманку, пока до меня не дошло, что он хочет, чтобы я ему тут же, как говорится, не отходя от кассы, отдалась — для обнаружения моего темперамента!
Когда он понял, что до меня дошло, он повел разговор совсем просто:
— Как ты понимаешь, ни насиловать, ни принуждать я тебя не собираюсь. А если ты всерьез думаешь о роли, то вот диван, а вот ключ от двери. Я тебя не тороплю, а ключ кладу вот сюда, на стол. Сиди и думай. Надумаешь — сама запри дверь.