Ну что вам сказать, подруженьки? Фильм-то вы ведь видели, так что знаете — роль я получила. А теперь знаете и то, каким путем. А когда я уже стала сниматься и как-то столкнулась носом к носу со своей побежденной соперницей, она поглядела мне в глаза, усмехнулась и говорит: «Есть такая старая театральная шутка: «Путь к успеху лежит через диван режиссера». Поняла я, что эта девка крепче меня оказалась и не поддалась. Зато роль осталась у меня. На съемках Гектор ко мне не приставал. Он вообще слабак был по части баб, его только на первый раз и хватало. Кроме того, у него был тайный комплекс именно насильника: уж больно жена у него была уродливая, настоящая толстозадая жаба. Звали ее на студии «Императрица Задница». Когда-то его путь к успеху пролег через постель этой Императрицы Задницы — она была дочерью главного режиссера театра. Вот он теперь и отыгрывается на молоденьких актрисочках.
Играть мне было очень трудно: роль у меня была героическая, а я себя продажной женщиной чувствую. Очень трудно она мне далась, эта первая моя роль. Но тогда же я решила, что в актрисах не останусь, а непременно стану сама режиссером. И стала, как видите. Не было бы счастья, да несчастье помогло…
Женщины поговорили о том, что актерская жизнь вообще не такой уж сплошной праздник, как это кажется издали. А еще им очень понравилась фраза режиссера о том, что «ни принуждать, ни насиловать он не собирался».
— Эталон мужской логики! — заметила Лариса. — Так же как Олины насильники кричали, что она «сука».
Поскольку все уже закончили свои признания, за исключением Иришки, то она и поспешила начать свой рассказ.
История десятая,
рассказанная секретаршей Ириной и повествующая о том, как ей хитростью удалось не только избежать насилия, но и перевоспитать насильника
Со мной вот что было. Возвращаюсь я как-то вечером с работы довольно поздно. Живем мы с Сережей в высотном доме в конце Московского проспекта, где «стамеска». Какая «стамеска»? В нашем районе это все знают. Это новый памятник защитникам Ленинграда. Скульптор знаменитый, а такого наворотил, что никто ничего не понимает, только улицу перегородил толпой своих шедевров. А из толпы торчит вверх этакая гранитная фиговина с косо срезанным концом. Вот жители нашего района ее и прозвали «стамеской». А некоторые еще неприличнее зовут, но я не скажу как, потому что тут Неля, а она еврейка и может обидеться.
Так вот, не доходя этой «стамески» или «не скажу как» и стоят по сторонам проспекта два двадцатиэтажных дома, в одном мы с Сережей и живем, на восьмом этаже.
Вхожу я, значит, в лифт поздно вечером, а за мной входит парнишка, совсем молоденький. Входит он и сразу нажимает кнопку с цифрой 22. Я удивленно на него смотрю: на двадцать втором этаже никто и не живет, там чердак. Хочу нажать свою, а он схватил меня за руки и не дает:
— Поедем наверх со мной.
— Это зачем же еще?
— Сама знаешь…
Вижу, что он и насильник-то еще неопытный, а держит крепко. Надо хитростью от него избавляться. И начала я с ним такой разговор:
— И не стыдно тебе? Такой симпатяга, с тобой любая девушка добровольно побежит трахаться, а ты к посторонним женщинам в лифте лезешь, на чердак тащишь. Вот уж удовольствие — на чердаке, где кошками воняет!
— Никакая девушка со мной не пойдет, ты мне зубы не заговаривай.
— Почему не пойдет?
— А я — «пэтэушник» и живу в общежитии, и денег у меня нет.
— Подумаешь! С милым рай и в шалаше. Что, полянок в лесу мало стало? — А лифт уже мой восьмой этаж проезжает.
— А у меня вон прыщи по лицу. Какая девушка со мной пойдет?
— Подумаешь, два прыщичка! Зато глаза у тебя вон какие выразительные!
Глаза у него и вправду очень выразительные были: и хочется-то ему, и страшно, да еще и любопытно — в жизни глупее глаз не видела.
— Ну, уж ты скажешь!.. — вроде как застеснялся он от моего комплимента, и руки мои уже не так крепко держит. Тут я изловчилась и локтем одним по всем кнопкам лифта прошлась — какая нажмется. И как раз вовремя: лифт дошел до двадцать второго этажа, остановился, дверь отворилась, и парень попытался силой меня вывести.
— Погоди! — кричу я ему. — Я же тебе еще не рассказала, как от прыщиков избавляться!
А сама уперлась ногой в стенку лифта возле двери, не даю себя вытащить. Тут дверь закрылась и лифт вниз пошел — сработало, я же кнопки локтем нажимала.
— Ну, теперь отпусти, — говорю парню. — Не удался тебе опыт. Кто-то лифт вызвал.
Он и сам уже понял, меня отпустил, а сам побледнел.
— Не бойся ты! — говорю ему. — Не сдам я тебя в милицию и людям не скажу. Жалко мне тебя. И подумай над моими словами. Тебе-то не к лицу насильно, я тебе это как женщина говорю! Не было б у меня мужа, я бы тебе сама свидание назначила.
— Да ладно… — бурчит он, а сам лицо в воротник спрятал — стыдно ему или обидно, что сорвалось?
А лифт пошел через этаж останавливаться, я ж по всем почти кнопкам прошлась. Я не стала дожидаться восьмого, раньше вышла и спустилась до своего этажа по лестнице: не хотелось мне с ним в кабине оставаться.
Но история на этом не кончилась. Как-то едем мы с мужем в метро, и вдруг заходит на остановке тот самый парень и с девушкой под ручку. Узнал меня, покраснел как рак. Я глазами показываю на девушку: как, мол? Он кивает — все в порядке! А потом такой фокус делает: проходит мимо нас в проходе, будто ему так удобнее к выходу идти, и, поравнявшись со мной, говорит:
— Позвольте пройти!
Мы с мужем даем дорогу, а он смотрит мне в лицо и тихо произносит:
— Большое спасибо!
Будто бы за то, что дали дорогу. А я-то знаю за что… Больше уж я его не встречала.
История Иришки всех немного утешила, хотя и не так, как история Валентины про рукавичку. Уговорились завтра рассказывать истории, связанные с деньгами: многое ли зависит от них в этой жизни? С тем и стали готовиться ко сну, итак кончился шестой день Женского Декамерона.
ДЕНЬ СЕДЬМОЙ, ГЛАВА СЕДЬМАЯ,
в которой женщины рассказывают истории о деньгах
Наступил седьмой день Женского Декамерона, пошли, как было уговорено, рассказы о событиях, связанных с деньгами. Первой принялась рассказывать, как всегда, Лариса.
История первая,
рассказанная биологом Ларисой о пятачке, которому, как оказалось, цены нет, хотя на него много не купишь
У меня особо сложных отношений с деньгами никогда не было: в двадцать пять лет я уже кончила аспирантуру, получила место младшего научного сотрудника и неплохую зарплату. Мама врач, отец строил аэродромы по всей стране, а потом имел отношение к строительству космодромов. Нет, не Байконур, есть еще кое-что, но это не наша тема… Когда я заявила родителям, что замуж выходить не собираюсь, а хочу завести ребенка и жить одна, это для них была катастрофа, которую они с трудом пережили. Но смирились и помогли мне купить кооперативную квартиру, однокомнатную. Но как сын подрастет, я ее сменяю на двухкомнатную, уже деньги начала откладывать. Себе я ни в чем не отказываю, хотя, могу признаться, и потребностей особых у меня нет. За границу я езжу за государственный счет, в плане обмена научной информацией, отдыхаю, где хочу, бриллиантами не увлекаюсь, а машина мне не нужна — возни с ней много. Так что денег мне хватает, даже про запас кое-что отложено, на всякий случай. А больше всего мне придает уверенности то, что почти всем этим я обязана самой себе.
Но был в моей жизни случай, когда моя судьба зависела от пятачка, когда я, атеистка, молила Бога о пятачке — и Бог мне его послал. Просто ничем иным не объяснить этот случай, как не вмешательством высших сил.
Было это когда я еще училась в аспирантуре. Занималась я генетикой, которая тогда еще только недавно из «продажной девки буржуазной науки» превратилась в «передовую отрасль отечественной биологии». Репрессированных генетиков, кто остался жив, реабилитировали, допустили к науке, возвели в ранги. Но не всех. Прослышала я, что в одной автономной республике, где было полным-полно лагерей, в университете преподает один такой «невозвращенец» биологию и потихоньку занимается генетикой. И как раз той темой, которая меня больше всего интересовала тогда, да и сейчас интересует: возможностью предсказывать генетические отклонения в развитии плода в первые месяцы беременности. И решилась я на почти невозможное: заполучить этого упрямого старика себе в научные руководители. Все говорили вокруг, что шансов никаких, что именно ленинградские ученые его в свое время предали и дали посадить, а потому он вообще отказывается приезжать а наш город, даже когда его приглашают на встречи с иностранными учеными.
Написала я старику письмо. Он не ответил. Я написала второе и послала, тезисы своей кандидатской, копии уже сделанных глав. А попросила только об одном — позволить мне приехать в его глушь поговорить с ним. И он разрешил. Вся в волнениях и страхах, как перед первым свиданием, собралась я и поехала.
Местечко он себе выбрал для жизни, то есть ему выбрали в 37-м, мрачнее некуда: за окнами вагона тайга, тайга, тайга, и через каждый десяток километров — лагерный забор с вышками. Уже теперешние лагеря, должно быть. И по вагону какие-то подозрительные личности шастали: в серых ватниках и коротко остриженные. Пассажиры говорили между собой, что недавно была амнистия для уголовников и надо лучше смотреть за вещами. А у меня вещей — одна спортивная сумка да маленькая сумочка с документами и деньгами. Чего бы проще уберечь? А не уберегла. Свистнули и то и другое. И деньги, и паспорт, и пропуск институтский. Подъезжаю к месту, а что делать — ума не приложу! В кармане курточки случайно уцелела пятерка. И это все. Решила — обойдусь как-нибудь, не возвращаться же не солоно хлебавши? Надо хотя бы попытаться! Самое обидное, что пропали мои записи.
Своего научного кумира я быстро разыскала в университете. Жесткий старик. Поговорили мы с ним в перерыве между лекциями и назначил он мне встречу назавтра в своей лаборатории ровно в десять.
Вышла я из университета с ощущением неминуемого завтрашнего провала: за десять минут разговора даже тени улыбки не промелькнуло на его лице. Скорее он смотрел на меня подозрительно и на встречу согласился явно неохотно, предлагал сначала поговорить тут же, в коридоре. Но я настояла хотя бы на получасовом разговоре. И вот теперь я вышла и стала думать: как же мне выкрутиться из этой ситуации? Копии диссертации и статей мне никто не пришлет, даже если я дам телеграмму, значит, приходится рассчитывать только на результат разговора, если он получится серьезным. Кроме того, встают житейские заботы: как добраться назад, где искать украденное и как обернуться сейчас с этой последней пятеркой?
Сходила я в милицию при вокзале, там рассказала, в каком поезде и вагоне ехала, билет показала. Просила непременно прислать мне бумаги и документы, если они обнаружатся: бывает, что воры их подкидывают, оставляя себе только деньги и вещи. Мне это обещали, и надо сказать, действительно, через две недели прислали уже в Ленинград: сумку с бумагами вор бросил в тамбуре того же поезда, и если бы я догадалась спросить о них у проводников, не пришлось бы мне являться к старику с пустыми руками.
Зашла я на почту и дала родителям телеграмму, чтобы срочно выслали денег на почтамт до востребования, а сама пошла в гостиницу, сняла койку в общем номере за полтора рубля, плату потребовали, как всегда, вперед. В комнате — шесть незнакомых женщин, а мне надо подготовиться, с мыслями собраться к завтрашней встрече. Что делать? Вышла я на улицу, часа полтора погуляла по городу. Холодно. Тогда зашла в кафе погреться, заказала кофе, пирожное и просидела над ними час. Официантки стали коситься, пришлось еще заказать. Потом пошла в кино, какой-то детектив смотрела и думала о своем, но и из этого приюта надо было уходить, когда сеанс кончился. Денег уже не оставалось, чтобы еще куда-нибудь спрятаться, купила я на самые последние пачку сигарет и пошла в гостиницу. Легла пораньше, но уснуть не удалось, ворочалась, переживала до утра. В результате утром проспала глупейшим образом, будильника ведь у меня с собой не было. Проснулась в половине десятого, а мне до университета пешком полчаса идти! И пятачка не осталось на автобус от вчерашних моих шатаний по городу. Боже мой, что делать? Вскочила я, кое-как лохмы пригладила, а сама уже на грани отчаяния: ну надо же, как мне не везет со стариком!
Выскочила я на улицу, а возле гостиницы остановка автобуса, который идет к университету, и автобус как раз вот-вот отойдет. Тут меня как что-то подтолкнуло: влетела я в него, когда двери уже закрывались. А ладно, один раз в жизни можно и зайцем!
Еду я, ничего не вижу ни вокруг, ни в окне — вся в себя ушла, в страхи свои. И вдруг, не доезжая одну остановку до университета, вижу я, что в автобус с передней площадки входит мой старик. Прямой, как палка, лицо на утреннем свете серое, ни улыбки, ни живинки в глазах. Входит и садится на переднее сиденье, лицом прямо ко мне, а меня не видит — я в другом конце автобуса. Сижу и думаю: подойти или нет? А потом решила, что не стоит, раз он меня не замечает. Лучше явиться в кабинет, как договорились.
И тут я с ужасом вижу, что вместе с ним, со стариком моим, в автобус вошла контролерша, базарного типа баба, и начала проверять билеты. Все, это уже окончательная катастрофа! Сижу и чувствую, как рушится мир вокруг меня. Дура я, дура! Ну что бы вчера хоть пятачок оставить на дорогу? Сейчас контролерша дойдет до меня и поднимет крик, начнет позорить: «А еще в очках!» или что-нибудь в этом роде. И что он подумает обо мне? Что я авантюристка какая-нибудь? Ни диссертации, ни работ, ну ничегошеньки — так еще и контролер в автобусе без билета поймал… Чувствую, что вот сейчас немедленно разревусь. Сдерживаюсь только потому, что делу это не поможет. А она все ближе, ближе проверяет, а остановка длинная — не выскочить, некуда деться.
И тут я взмолилась: «Господи! Неведомая мирообразующая сила! Пошли ты мне спасение не ради меня, а во имя науки. Ведь говорили у нас и писали, что признать генетику — значит признать существование Твое. Во имя этого хотя бы, Создатель ген и хромосом, пошли пятачок!»
Но поздно, поздно… Неотвратимо, как танк, движется на меня контролерша. В панике я отвернулась и уставилась в окно. И тут я вижу, за резинкой, которой крепится стекло, заткнут пятачок. Живой, медненький, темненький! Я его — хвать! — вскакиваю с места, быстро опускаю в кассу-автомат и отрываю себе билет. И тут меня отпустило, почувствовала я, будто тьма какая-то от меня отошла, отступила — и я спокойно двинулась по проходу навстречу контролеру к передней площадке, где сидит мой кумир. И он на меня смотрит — заметил. Мимо контролерши я проплыла, как облачко мимо утеса, небрежно сунув ей билет на ходу. А тут и остановка.
Вышли мы со стариком из автобуса вместе, он даже раньше вышел и руку мне подал — поддержал. Идем по улице к университету, а он вдруг и спрашивает:
— Скажите-ка по совести, а почему вы пятачок в последнюю минуту в кассу опустили, когда контролер вас чуть не застукал? Всегда так экономите?
Тут я ему всю правду и выложила. Очень он хохотал над моей молитвой «неведомой мирообразующей силе», но сказал, что в этом несомненно что-то есть, какое-то зерно истины — иначе откуда бы пятачку взяться? Я и не ожидала, что он способен так веселиться. Словом, в его лабораторию мы пришли уже друзьями. Остается добавить, что он и по сей день руководитель всех моих работ, хотя из дыры своей так и не выехал. Я к нему езжу.
И могу сказать вам совершенно откровенно, что никогда я так не страдала из-за денег, как тогда, и никогда я больше так не радовалась случайным деньгам, как тому пятачку.
— Ну, вот мы и еще кое-что про тебя узнали, Лариса! — улыбнулась Эмма, когда рассказ был окончен.
— Да, ты уж, Ларочка, не отделывайся больше анекдотами, — поддержала ее Альбина. — Чего тебе от нас броней закрываться? Мы не опасные.
Кто-кто, а я твою самостоятельность очень уважаю. Я тебе, если хочешь, даже завидую.
— Ну, завидовать погоди. Наш Декамерон еще не окончен — мало ли что еще от меня услышите… А теперь давайте послушаем Зину. Зинуля, ты была в лагере. Вот где, наверное, полно страшных преступников из-за денег?
— Хватает, — махнула рукой Зина.
— Вот и расскажи историю пострашнее.
— Ладна, попробую.
История вторая,
рассказанная бичихой Зиной, которую сама она считала самой страшной изо всех, услышанных в лагере
Сидели у нас на зоне мать и дочь, одной восемнадцать, другой тридцать шесть лет, обеих, пока они сидели, лечили от алкоголя — принудительно, конечно. А сидели они за убийство, и обе друг дружку в том убийстве взаимно обвиняли. Держали их в разных отрядах, потому как если они сходились, то пух и перья летели. Очень они здорово дрались. Рассказали мне зэчки их историю, а история вот какая. Жили они в рабочем поселке, где народ весь был приезжий и непросыхающий: пили все и пили всё. Мать с мужиками крутилась, спилась с молодых юных лет и дочку по пьянке родила, сама не ведая от кого. Когда ж эта история с ними приключилась, был у них один сожитель на двоих, мать уже чуть не до белой горячки допилась, и дочь за нею по пятам шла.
И вот как-то является их сожитель с получкой. По этому случаю затевается большая пьянка, приглашаются друзья-подружки, дым коромыслом. Тут же пьют, тут же и спят кто с кем попало. К вечеру на следующий день водка и деньги кончились, гости разошлись, мать с дочерью на преждевременную опохмелку потянуло. И тут кто-то из них вспомнил, что у их сожителя должна была быть тринадцатая зарплата. Стали к нему приставать: «Где тринадцатая? Давай, выкладывай!» А он ни в какую: «Не выдавали еще тринадцатую». Повернулся на бок и дальше спит или вид делает.