— Сколько вас?
— Пятнадцать, сеньор.
— Семь человек — за мной.
Они по одному, через промежутки времени, отмеряемые самим Веларде, вылезают на улицу и бегом устремляются через перекресток Сан-Хосе и Сан-Андрес, где отряд собирается воедино.
— Нас тринадцать, — бормочет Маседа. — Чертова дюжина… Это не к добру.
— Разговоры отставить! Примкнуть штыки!
Волонтеры короны заученно и споро исполняют приказ. Гражданские неуклюже повторяют их отработанные движения.
— А если у кого нет штыков, сеньор офицер? — спрашивает бельевщик Бенито Амехиде-и-Мендес.
— У кого нет штыка — бей прикладом. Вперед!
Веларде впереди, остальные следом за ним одолевают пролет лестницы, ведущей на второй этаж, в щепки разносят дверь, бросаются на засевших в доме французов:
— Да здравствует Испания! Да хранит ее Господь!
В тесном пространстве комнат, под грохот опрокидываемой мебели, крики и выстрелы идет короткая и беспощадная рукопашная схватка. Амехиде получает одиннадцать ран, рядом с ним падает волонтер Хосе Ача, которому штыком пропороли бедро, валится с пробитой грудью лакей Франсиско Маседа. Четверо французов убито, пятерым удается выскочить в окно. В самое последнее мгновение один из них с такого близкого расстояния стреляет в волонтера Хулиана Руиса, что тот умирает раньше, чем успевает погаснуть дымящийся на его мундире пыж.
* * *Неприятельский огонь немного слабеет, испанцы тоже начинают рачительней расходовать патроны. Перед воротами, где наведены на три стороны света пушки — три, потому что у четвертой треснуло запальное отверстие, — лейтенант Хасинто Руис заряжает ту, чье жерло смотрит на улицу Сан-Хосе и дальше — на перекресток Сан-Андреса и Фуэнкарраля. Но стрелять не спешит, ища достойную цель. Ему помогают писарь Доминго Рохо, волонтер Хосе Абад Лесо и двое артиллеристов из команды Монтелеона — второй капрал Эусебио Алонсо и рядовой Хосе Гонсалес Санчес. От лихорадки у лейтенанта слегка мутится в голове, и потому он не вполне сознает опасность, какой подвергается. И двигается так, словно пелена порохового дыма застилает ему не глаза, а самый мозг. И, силясь рассмотреть что-либо сквозь эти клубы, Руис острием сабли указывает на цель, а пушкари наводят, ждут команды, заранее широко раскрыв рот, чтобы не оглохнуть от грохота.
— Вон там, там! Левей!
Капитан Даоис, стоя чуть поодаль и наблюдая за действиями остальных пушкарей, слышит частую череду внезапно грянувших выстрелов, видит, как целая россыпь пуль будто градом осыпает орудие Руиса — лейтенант ранен в левую руку, Хосе Абад и Санчес падают. Капитан в два прыжка подскакивает к ним — у одного размозжен череп, второй ранен в горло, но еще дышит. Капрал Алонсо, которому отскочившая пуля лишь оцарапала лоб, утирает кровь, готовится вернуться к обязанностям заряжающего. У Руиса сильно кровоточит широкая — в пядь — рана.
— Ну как вы? — перекрикивая грохот выстрелов, спрашивает его Даоис.
Лейтенант, пошатнувшись, опирается о ствол. Капрал тяжело дышит, вертит головой.
— Все в порядке, господин капитан, не беспокойтесь обо мне… Я в строю.
— У раны скверный вид. Надо бы перевязать.
— Сейчас… Сейчас пойду.
Трое мужчин и две молодые женщины: одна — Рамона Гарсия Санчес, та, что помогала выкатывать пушки, — утаскивают Гонсалеса и Абада, оставляющего за собой длинный кровавый след, к монастырю Маравильяс. Хосе Пачеко, вместе с сыном-кадетом Андресом принесший четыре картуза пороха, достает из кармана носовой платок, стягивает им руку лейтенанта повыше раны. От близкого грохота пушки у всех закладывает уши. Французы теперь перенесли огонь на ворота парка, и никто из артиллеристов не может прийти заменить выбывших у орудий. Даоису удается подозвать двоих горожан — Хосе Родригеса, хозяина винного погребка на Орталесе, и его сына.
— С пушкой никогда дела иметь не приходилось?
— Нет… Но дело-то вроде не такое уж хитрое — мы смотрели, как солдаты управляются.
— Тогда будете помогать здесь и делать, что скажет вон тот офицер.
— Ясно!
Впрочем, Даоис убеждается, что далеко не все откликаются с такой охотой. Пушкари и волонтеры выкладываются изо всех сил, но каждый раз, как французы усиливают огонь, все больше народу ищет убежища внутри Монтелеона или, оттащив раненых в монастырь, там и остается. Немудрено, отмечает капитан бесстрастно: чтобы сбить патриотический жар, нет средства лучше, нежели приправленная кровью картечь. И мало кто из тех офицеров, что еще сегодня утром рвались в бой, появился сейчас здесь. Так увлеченно ораторствовали в кофейнях, а теперь предпочитают вести себя потише. Даоис вздыхает, как бы с покорностью судьбе принимая неизбежное, и лезвием лежащей на плече сабли чуть поваживает взад-вперед по правому бакенбарду. Да, покуда он сам, Веларде и несколько других продолжают подавать пример, солдаты и добровольцы будут держаться — то ли из-за слепого доверия к офицерским эполетам на плечах у тех, кто взял на себя право вести народ — о, знал бы он, бедолага, куда его ведут! — то ли просто по привычке повиноваться и делать, что скажут, то ли из боязни показаться малодушным. Два слова — «кишка тонка» — по-прежнему производят поистине магическое действие на умы простонародья.
— Наводи! Хорош! Пли!
Руис продолжает распоряжаться у своего орудия. Даоис с удовлетворением отмечает, что и две другие пушки ведут огонь. Пули жужжат кругом, как осы, и севилец удивляется — как это он цел и невредим и почему не валяется на земле, как вон те несчастные с залитыми кровью лицами и широко открытыми, уставленными в никуда глазами. Или вон те, кого тащат к монастырю, чтобы отнять руку или ногу. Рано или поздно, заключает он, такая судьба постигнет нас всех, здесь ли, на мостовой, придется принять смерть или под сводами обители Маравильяс. И от этой мысли губы капитана кривятся в усмешке, горькой и безнадежной. На какое-то мгновение Даоис встречается глазами с Рафаэлем де Аранго — лицо у того почернело от пороховой гари, мундир расстегнут. Лейтенант ведет себя безупречно, делает, что надо, но в глазах его Даоису чудится упрек: должно быть, этот мальчик считает, что я этим всем наслаждаюсь. Странный он какой-то, странный во всем — недоверчивый, настороженный и непривлекательный. Вероятно, сознает, что если выйдет из этой переделки живым, если его не расстреляют и не сгноят в крепости за участие в военном мятеже, то все равно — карьера его испорчена навсегда, причем по нашей вине. Да ну его к черту. У каждого подсвечника — свой, как говорится, огарок. Лейтенанты, капитаны, рядовые — назад пути нет никому. И гражданским — тоже. А прочее — неинтересно.
Такие мысли проносились в голове у Луиса Даоиса, когда, повернувшись, он увидел перед собой Педро Веларде.
— Ты что?
Веларде, за которым неотступно, как тень, следует писарь Альмира, грязен и рван после схватки в доме на углу Сан-Андрес, куда он только что послал на усиление вторую половину отряда Космэ де Моры. Даоис замечает, что на элегантном, зеленого сукна мундире, присвоенном офицерам генерального штаба, не хватает нескольких пуговиц, а эполет на одном плече перерублен саблей.
— Как ты думаешь, к нам подоспеют на помощь? — спрашивает Веларде.
Ему приходится кричать, чтобы слова не заглушал беспрестанный грохот пальбы. Даоис пожимает плечами. Он сам сейчас не знает, что ему сейчас в большей степени чуждо — безмолвная укоризна лейтенанта Аранго или эта вот совершенно беспочвенная уверенность в благополучном исходе, сквозящая в словах Веларде.
— Никак не думаю. Мы одни… Чем богаты, как говорится, тем и рады.
— Но французы ослабили огонь.
— Как ослабили, так и усилят.
Веларде придвигается ближе, чтобы Альмира не слышал, что он говорит:
— Но ведь надежда есть, а? Есть? Твое донесение уже, наверно, доставлено капитан-генералу… Что-нибудь да сделают… поднимут войска… Если не последуют нашему примеру, то просто сгорят со стыда!..
Французская пуля, жужжа, пролетает как раз между этими двоими, глядящими друг другу в глаза. Один, как всегда, возбужден, другой — невозмутимо спокоен.
— Чушь не мели, — отвечает Даоис. — И ступай внутрь, а то убьют.
6
Изводя последние патроны, валлонские гвардейцы Паль Монсак, Грегор Францманн и Франц Велдер в порядке отступают через арку Кучильерос от Пуэрта-Серрада к Пласа-Майор. Они прикрывают друг друга, время от времени прячутся в подворотнях и подъездах и отбиваются, проявляя истинно германское упорство с той самой минуты, как очередная атака кирасир и пехоты вытеснила их с площади Себада, где они присоединились к оборонявшимся там горожанам, среди которых — житель Аргансуэлы Андрес Пинилья, холодный сапожник Франсиско Досе Гонсалес, сторож с Каса-де-Кампо Леон Санчес и ветеринар Мануэль Фернандес Кока. У подворья архиепископа Толедского убили французского офицера с двумя солдатами, и лягушатники ворвались внутрь, перевернули все вверх дном и разграбили. Сейчас, преследуемый кавалерией, отряд рассыпается в разные стороны: Санчес и Кока бегут к площади Кордон, остальные — к Кава-Альта, где пули перебили ноги Андресу Пинилью и наповал уложили сапожника Гонсалеса. Когда уцелевшие — трое валлонских гвардейцев, полковой лекарь Эстебан Родригес Велилья, 33 лет, подсобник Каменщика Хоакин Родригес Оканья и бискаец Кайетано Артуа, служащий у маркиза де Вильяфранка, — сделали попытку закрепиться, использовав для прикрытия две кареты, брошенные у нижних ступеней арки Кучильерос, сверху, от Гвадалахарских ворот появляется, стреляя во все, что движется, взвод императорских гренадер.
— Уходим! Уходим! Живо!
Оказавшиеся в буквальном смысле меж двух огней, гибнут бискаец и каменщик, а Монсаку, Францманну и Веллеру удается уйти по лестнице, Эстебану же Родригесу, раненному в ногу и пытавшемуся скрыться на своем постоялом дворе, нагнавший его кирасир наносит две раны — в голову и в шею. Полумертвый, истекающий кровью лекарь доползает до Пуэрта-Серрада, а там какие-то добросердечные люди поднимают его с земли, вносят во двор гостиницы, куда выбегает его молодая жена Роса Убаго. Но тут же появляются несколько французов, которые шли следом за раненым и теперь намерены добить его.
Солдаты осыпают лекаря ударами прикладов и пинками вперемешку с самой грязной бранью, прогоняют соседей, отбрасывают в сторону жену, грабят дом и уходят, сочтя, что Эстебан мертв. Он, однако, прожил, терпя несказанные муки, еще десять дней, после чего скончался от полученных ранений и увечий. Вдова его, Роса Убаго, вернулась к себе в Галисию и, если верить хранящемуся в семье письму, замуж больше не вышла, «почитая память супруга, погибшего как герой».
* * *— Слава храбрецам! Да благословит вас Господь! Да здравствует Испания!
Все это выкрикивает сестра Эдуарда де Сан-Буэнавентура, которая вместе с игуменьей, еще пятью монахинями строгого обета и четырнадцатью послушницами живет в затворе во внутренней, недоступной посторонним части обители Маравильяс, стоящей прямо напротив парка Монтелеон. В отличие от своих товарок сестра Эдуарда не ходит за ранеными, которых приносят с улицы, не помогает капеллану дону Мануэлю Рохо причащать и соборовать умирающих. Она неотступно стоит у окна, выходящего прямо на ворота парка, и воодушевляет сражающихся, бросая им через прутья решетки ладанки и литографированные образы святых, а горожане и солдаты подбирают их, прижимают к губам, прячут за пазуху.
— Сестра, слезь ты с подоконника, ради бога, — умоляет ее мать-настоятельница Мария де Санта-Тереса, тщетно пытаясь увести монахиню в глубь кельи.
— Слава, слава! — продолжает выкрикивать та, не обращая внимания на уговоры. — Да здравствует Испания!
От пушечной пальбы давно вылетели стекла в окнах монастыря, превращенного в полевой госпиталь. Внутренний дворик, так же как приемная и ризница, переполнен ранеными, прибывающими бесперебойно, а в коридорах и переходах обители теперь стоят обширные кровяные лужи, которые монахини раньше замывали водой и швабрами. Позабыв обет затворничества, решетки и запоры, открыв калитку и ворота на улицу, кармелитки в перепачканном кровью облачении снуют взад-вперед с корпией, бинтами, горячим питьем, едой. Иные выходят даже к самым воротам встречать тех, кого несут или ведут под руки товарищи, кто сам ковыляет, шатаясь, хромая, зажимая чем придется причиненные пулями ли, картечью ли раны.
— Да здравствуют наши храбрецы! Славься во веки веков, Матерь Иисусова, непорочно зачавшая!
Люди крестятся, услышав эти выкрики. Луис Даоис, по-прежнему не отходящий от пушек, наблюдает за монашкой в окне, опасаясь, как бы шальная пуля не отправила ее в лучший мир без покаяния. Вот ведь какая пламенная патриотка… Капитан, хоть он человек и не слишком набожный и молится не усердней и не чаще, чем предписывает обычай, все же принимает ладанку с образом Пречистой Девы, протянутую ему кем-то из горожан по просьбе монахини:
— Передай, говорит, сеньору офицеру…
Он разглядывает лежащий у него на ладони металлический кружок. Что ж, у Бога всего много… Так или иначе, вреда от этого не будет, а пыл монашки в окне ободряет бойцов. И, придя к такому выводу, он, не стараясь, чтобы вышло незаметно, с серьезным видом целует реликвию, прячет ее во внутренний карман мундира и кланяется сестре Эдуарде, как и прежде, стоящей в окне. Это вызывает новый взрыв ее восторженных криков.
— Да здравствуют офицеры и солдаты испанской армии! — слышится из-за решетки. — Держитесь, Господь вас призрит! Господь на вас взирает с небес! Господь нынче же примет всех вас в лоне своем!
Прочищавший банником ствол капрал Эусебио Алонсо, черный от пороховой копоти, с запекшейся ссадиной на лбу и опаленными усами, разинув рот, долго глядит на монахиню, потом оборачивается к Даоису:
— Лично я бы с этим погодил… Как вы считаете, господин капитан?
— Я сам об этом подумал только что, Алонсо. На тот свет спешить не надо, это всегда успеется.
* * *В двух кварталах оттуда, на том отрезке улицы Фуэнкарраль, которую с одной стороны пересекает Сан-Хосе, а с другой — Ла-Пальма, осторожно высовывается из-за угла и озирает местность исполняющий обязанности командира 4-го полка Сальм-Изенбургской бригады 1-й пехотной дивизии майор Шарль Тристан де Монтолон. Он осанист и молодцеват, происходит из хорошей семьи: отчим его, дипломат и сенатор маркиз де Семонвиль, в минувшие времена — неистовый республиканец, ныне принадлежит к самому ближнему кругу императора Наполеона. Такое родство сыграло не последнюю роль в тех успехах, коих достиг Монтолон, который в свои двадцать пять лет — уже в немалом чине, хотя в его аттестации штабная служба под началом весьма влиятельных генералов сильно преобладает над участием в боевых действиях. Разумеется, молодой офицер, стоящий в это бурное майское утро неподалеку от артиллерийского парка, чье название — Монтелеон — поразительно напоминает его собственную фамилию, даже не подозревает, что грядущее готовит ему не только маршальский чин и графский титул, но и предоставит редчайшую возможность наблюдать вблизи последние дни императора на острове Святой Елены и, более того, — закрыть ему глаза. Впрочем, до этого еще целых тринадцать лет. Сейчас он стоит на мадридском солнцепеке, сняв шляпу и утирая носовым платком пот со лба, а рядом — два офицера, горнист и переводчик.
— Карабинерам — очистить улицу и уничтожить орудийную прислугу… Атаковать будем одновременно с вестфальцами: они пойдут от Сан-Бернардо, а наша четвертая рота — по этой улице… Как, бишь, ее?
— Сан-Педро. Упирается прямо в ворота парка.
— Значит, по Сан-Педро. Вторую и третью пустим по Сан-Хосе. Пусть эта сволочь повертится, отбиваясь на три стороны разом. Ну, все! За дело!
Капитаны Гильер и Лабедуайер, сопровождающие Монтолона, переглядываются. Оба они повоевали достаточно и заслужили свои эполеты на изрытом ядрами поле сражения, а не на паркете генерального штаба.
— Не подождать ли нам, пока подтянется артиллерия? — осторожно осведомляется Гильер. — Было бы правильней сперва обработать инсургентов картечью.
Монтолон пренебрежительно кривит губы:
— Неужели сами не справимся с кучкой солдат и горсткой горожан? В худшем случае они только и успеют дать по нам один залп…
— Однако вестфальцам от них крепко досталось…
— Сами виноваты: надо было живей пошевеливаться, а не топтаться на одном месте, как беременным клопам… Все, господа! Не будем больше терять времени!
Майор оглядывает свое войско. Покуда выдвинутые вперед стрелки вели отвлекающий огонь по артиллеристам, штурмовые части накапливались для решительной атаки и теперь только ждут сигнала. Улица Фуэнкарраль на всем протяжении от Фуэнте-Нуэва до Пуэрта-де-лос-Посос заполнена сине-белыми мундирами, черными киверами императорской линейной пехоты. Солдаты в большинстве своем молоды и пороху не нюхали, однако рядом с ними — отлично обученные и опытные капралы и унтер-офицеры. Может быть, поэтому на трупы своих товарищей, устилающих мостовую на подступах к Монтелеону, первогодки взирают так спокойно и во взглядах их — не столько скорбь и ужас, сколько желание отомстить, а сознание того, что они многочисленны и служат как-никак в лучшей в мире армии, придает им уверенности. Не томят сомнения и их командира — майор уверен, что при первом же решительном натиске оборона мятежников будет в одно мгновение прорвана и смята.
— Ну, пошли!
— Слушаю.
Сигнал к атаке, поданный горнистом, подхвачен барабанщиками, капитан Гильер с возгласом «Да здравствует император!» обнажает саблю, и девяносто шесть солдат его роты начинают движение. Первыми перебегают от ворот к воротам стрелки, за ними рассыпным строем, прижимаясь к стенам по обеим сторонам улицы Сан-Хосе, — остальные. Меж тем стрельба становится чаше, пороховой дым затягивает улицу почти непроницаемой пеленой. Майор только по барабанной дроби может догадываться, что в это мгновение по улице Сан-Педро, мимо женского монастыря идут еще две роты, а по Сан-Бернардо наступают оправившиеся от поражения вестфальцы. Изюминка заключается в том, чтобы три штурмовые колонны одновременно сошлись в одной точке — у ворот парка.
— Что-то не то… — произносит стоящий рядом Лабедуайер.
Как ни трудно в этом признаваться, капитан прав. Несмотря на беспрестанный огонь, который обрушивают французы на испанскую батарею, она держится. В непроглядном дыму посверкивают частые вспышки ружейных выстрелов, от слитного грохота подрагивают фасады, и шальные пули расковыривают штукатурку, брызжут в разные стороны осколками кирпича, гипсовой крошкой. Кажется, только что французы двинулись вперед — и вот уже появились первые раненые: кто ковыляет сам, опираясь о стену, кого несут товарищи. Среди них оказывается и окровавленный Гильер, которому пуля на излете попала в голову, сбив кивер; покуда капитана наскоро перевязывают, он лаконически сообщает: