Голубые шелковые занавеси, усеянные серебряными звездами, покрывали стены и окна. В люстрах и высоких подсвечниках горели восковые свечи, у одной из стен стояло большое распятие, перед ним возвышался алтарь, а немного пониже устроено было нечто вроде языческого жертвенника — большой продолговатый камень, покрытый сосновыми ветками и окруженный экзотическими растениями и цветами. Посреди залы был накрыт стол в форме подковы, весь заставленный золотой и серебряной посудой. Вокруг него стояли старинные стулья с высокими спинками и между ними, на возвышении, кресло для апостола.
Старуха Малютина распоряжалась служителями, как бы разыгрывая роль хозяйки. Когда кушанья и напитки были расставлены на столе, она подала знак, и за стенами раздались звуки литавр. Двери отворились. Члены общины в белых одеждах с красными кушаками, венками на головах и пальмовыми ветвями в руках попарно вошли в залу и стали на колени вокруг стола. Потом отворились другие двери, и вошел апостол в сопровождении целой вереницы юношей, из которых одни играли на флейтах, другие несли в руках Библию, крест и дымящиеся кадила. Грозный инквизитор был в роскошной, вышитой золотом белой шелковой одежде, отороченной собольим мехом, а на голове у него возвышалось нечто вроде папской тиары, украшенной драгоценными камнями. Благословив братьев и сестер, он занял свое место за столом, приглашая остальных последовать его примеру.
— Возлюбленные братья и сестры, — начал апостол кротким, мягким голосом, — быть может, это последнее наше свидание на земле. Вознесем же все помыслы наши к Богу и Его Предвечному Сыну, умершему на кресте за грехи наши. Произнесем здесь торжественную клятву последовать Его высокому примеру и добровольно, безропотно принести в жертву свою жизнь, когда настанет наш час.
К апостолу подошли два мальчика: один из них держал поднос, на котором лежал круглый белый хлеб, в руках у другого был старинный серебряный кубок, наполненный красным вином.
— Во имя Господа Иисуса Христа, — продолжал апостол, преломляя хлеб и выпивая глоток вина, — вкусите, братия, тело и кровь Господню.
Все члены общины поочередно пили вино и закусывали хлебом, между тем как невидимый хор пел хвалебный гимн. Затем апостол благословил стоящие на столе кушанья и напитки и прибавил:
— Вкусите, возлюбленные братия и сестры, от сей предлагаемой вам во имя Господа трапезы.
Тут начался самый обыкновенный пир, сопровождаемый смехом, шутками и обильными возлияниями. За стенами залы раздавалась веселая музыка; казалось, что никто из присутствующих не помышляет о предстоящем кровавом жертвоприношении.
Наконец апостол встал из-за стола, а за ним — и все остальное общество. Братья и сестры стали в ряд по обе стороны алтаря. Стол вынесли из залы, и в нее ворвалась целая ватага вакханок. Впереди всех шли девушки в вызолоченных сандалиях, белых одеждах и с венками на головах: одни из них играли на флейтах, другие — на цимбалах. За ними следовали девушки с тигровыми шкурами на плечах и с жезлами в руках — они пели и приплясывали, дальше — босоногие бичевальщицы в одеждах из звериных шкур, подпоясанных красными поясами, и, наконец, жрицы с Генриеттой во главе. На них были белые шелковые одежды, отделанные горностаем, а волосы их украшали белые лилии. Все они были вооружены жертвенными ножами. Посреди них шел Солтык. Эмма шла сзади, отдельно от других. На плечи ее была накинута царская порфира, на гордо вскинутой голове красовалась осыпанная драгоценными камнями золотая тиара.
Почти все девушки были прелестны — на устах их играли улыбки, но в глазах каждой светился недобрый огонек. Только одна Эмма выступала медленными шагами, с гордым величием и суровой осанкой древней жрицы, словно мраморная статуя. Апостол подошел к алтарю и начал громко молиться, прося Всевышнего милостиво принять кровь приносимого в жертву и простить ему его грехи. Потом он благословил жертву, а братья и сестры общины, стоя на коленях и колотя себя в грудь, затянули жертвенный гимн. Когда они в один голос троекратно повторили «аминь», жрица приблизилась к жертвеннику и подала сигнал. Раздались звуки музыки и снова началась дикая пляска вакханок.
В ту же самую минуту четыре красавицы в одеждах из звериных шкур осторожно, по-кошачьи, сзади подкрались к Солтыку, с громким восклицанием бросились на него и опрокинули на пол… В одно мгновение он был связан по рукам и ногам и уложен на жертвенник.
— Помилосердствуйте! — стонал несчастный мученик.
— Бог милосерден, — торжественно произнесла Эмма, засучивая рукава своей одежды. В руке ее блистал жертвенный нож, порфира широкими складками ниспадала до полу — казалось, что жрица стояла вся залитая алой кровью. Вокруг жертвенника продолжалась адская пляска вакханок с жезлами, бичами и ножами в руках.
Эмма наклонилась над своим возлюбленным, нежно обняла его за шею, поцеловала в губы и в то же самое мгновение нанесла ему первый удар в грудь. Кровь брызнула… трепещущая жертва испустила жалобный вопль, между тем как юные сектантки оглашали воздух дикими криками, словно фурии, опьяненные запахом человеческой крови.
LI. На кресте
Рано утром лакей разбудил патера Глинского и доложил, что еврей, служивший тому в качестве шпиона, желает сообщить очень важное известие. Через минуту отворилась дверь, и в комнату вошел человек в долгополом кафтане.
— Я напал на хороший след, — проговорил он, раболепно кланяясь чуть не до земли, — только вчера получил я известие, что Рахиль, хозяйка Красного кабачка, скрывается в Ромшино, в имении господина Монкони.
— Может ли это быть?
— Почему же нет? Барышня Монкони очень дружна с барышней Малютиной и, вероятно, уже поступила в секту.
— Это правда… Но признается ли Рахиль, если нам удастся ее поймать?
— О, это хитрая бабенка! Но она боится крови и потому не участвовала в убийствах, — она оказывала секте услуги другого рода. Быть может, она и сознается, а если не захочет, так мы силой заставим ее говорить.
Патер Глинский поехал в полицию и оттуда — к Ядевскому. Потом, вместе с полицейскими агентами они отправились в Ромшино. Из предосторожности они остановились в лесу, не доезжая до усадьбы, незаметно оцепили господский дом и тогда уже постучались в ворота. Навстречу к ним выбежал кастелян, весь бледный, и поклялся, что в доме никого нет.
Иезуит вошел вместе с агентами в дом, а Ядевский остался на карауле у ворот. Вдруг из сада донесся громкий, отчаянный крик. Кто-то — по всей вероятности женщина — ругался, умолял о пощаде и ревел во все горло. Не прошло и минуты, как двое агентов притащили молодую хорошенькую крестьянку, собиравшуюся перелезть через забор.
— Пустите меня!.. Я деревенская девушка! — вопила пленница.
— Как бы не так! — усмехнулся один из агентов. — Я давно знаю тебя, Рахиль Басси! — и резким движением он сорвал с ее головы красный платок.
Еврейка упала на колени и закричала во весь голос:
— Я ничего не знаю!.. Я не виновата!
— Это мы увидим, — возразил полицейский чиновник. — Марш вперед!
Рахиль привели в комнату, где сидел патер Глинский с остальными агентами.
— Признавайся, что заставило тебя скрываться в здешней усадьбе? — начал старший агент.
— Я не сделала ничего дурного!.. Как Бог свят, ничего!
— Замолчи, разбойница, душегубка!
— Я никогда не проливала человеческой крови… В этом я неповинна.
— Говори, где твои сообщники?
— У меня нет сообщников!.. Я не преступница… Убей меня Бог на этом самом месте! Не возьму я такого греха на душу!
— А знаешь ли ты барышню Малютину?
— Знаю.
— Приходила ли она в Красный кабачок?
— Приходила.
— Зачем?
— Встречаться с господами.
— С Пиктурно и графом Солтыком?
— Кажется, да.
— Знала ли ты, что Малютина сектантка?
— Боже меня сохрани! Я этого и не подозревала!
— Ты лжешь, негодная! Тебе известно, что к этой секте принадлежит и Генриетта Монкони. Ты знаешь, где скрываются твои гнусные сообщники. Признавайся!
— Ничего я не знаю и не ведаю!
— Не хочешь признаваться? Ну, так мы тебя заставим! У нас для этого есть отличные средства.
— Пощадите! — воскликнула еврейка, падая на колени. — Я ничего не знаю!
— Перестань реветь! — пригрозил чиновник. — Кнут развяжет тебе язык!.. Позвать сюда пару здоровых баб с кнутами!
— Сжальтесь! — умоляла трепещущая от страха Рахиль. — Ведь я женщина… Неужели вы будете пороть меня?
— Не мы, а бабы.
— Нет, нет!.. Я не позволю!
— Тем скорее ты признаешься.
В комнату вошли две плотные, краснощекие, деревенские бабы с кнутами и веревками в руках. Увидя еврейку, они злорадно оскалили зубы.
— Вяжите ее! — скомандовал чиновник.
— Сжальтесь, пощадите!
Несмотря на упорное сопротивление, Рахиль была моментально связана проворными бабами.
— Прикажете начинать? — злобно усмехнулись они, обращаясь к агенту.
— Валяйте!
На обнаженную спину еврейки градом посыпались удары.
— Довольно!.. Довольно!.. Я все скажу… Развяжите меня! — кричала злополучная дщерь Авраама.
— Еще пять ударов для окончательного усмирения, — приказал чиновник.
Снова поднялись кнуты, снова заорала еврейка, но вопли ее не тронули никого из присутствующих. Рахиль призналась во всем: в своих сношениях с апостолом секты и с Эммой Малютиной, в убийстве Пиктурно и во многих других, до сих пор нераскрытых преступлениях. Она сообщила, что сектанты имеют убежища в Красном кабачке, в Мешкове и в Окоцине, и прибавила, что Эмма завлекала графа Солтыка с намерением принести его в жертву.
— Куда она его увезла?
— Не могу знать.
— Эй, бабы, принимайтесь за дело!
— Пощадите! Право я не знаю, где граф, в Мешкове или в Окоцине.
Посоветовавшись с патером Глинским, агент прекратил допрос и поспешил возвратиться в Киев, увозя с собою Рахиль.
Между тем, весть об аресте Рахили распространилась по деревне с быстротой молнии, и Юрий стрелой полетел известить об этом Сергича, а тот, не медля, отправился в Окоцин. В замке он застал только апостола, Эмму, Генриетту, Карова и Табича. Остальные сектанты разбежались: кто — в Галицию, кто — в Молдавию.
— Бегите! Скрывайтесь как можно скорее! — еще с порога закричал Сергич.
— Что случилось? — спросил апостол.
— Полиция схватила Рахиль, и она под кнутом выдала всех нас с головой… Часа через два сыщики будут здесь… Спасайтесь, пока еще не поздно.
— Я никого не удерживаю, — с невозмутимым хладнокровием произнес апостол, — сам же останусь тут.
— И мы также! — в один голос вскричали Эмма, Генриетта и Каров.
— Как хотите, — грустно улыбнулся апостол, — быть может, вы мне еще понадобитесь. Ты, Сергич, поезжай в Яссы и стань во главе нашей секты, пока вы не изберете другого апостола.
Да благословит тебя Господь!.. Теперь оставьте меня, я позову вас, когда будет нужно.
Все вышли из комнаты, а Сергич немедленно отправился по дороге на юг. Прошло несколько минут боязливого ожидания, затем апостол позвал к себе Эмму; Генриетта молилась и плакала, стоя на коленях.
Войдя в комнату, графиня Солтык упала к ногам своего учителя и покорно склонила голову.
— Настал всему конец, — начал апостол, — мы побеждены, и нам остается только умереть. Я покажу вам пример.
— Ты покидаешь нас! — воскликнула Эмма.
— Не могу же я живым отдаться в руки врагов наших, врагов Божьих, чтобы окончить жизнь в снежных пустынях Сибири. Я избираю путь истинный, который приведет меня в царство небесное. Смерть моя образумит неверующих, укрепит колеблющихся и воодушевит равнодушных. Это решено. Не старайся меня отговорить. Не сокрушайся обо мне, а пожалей тех, которых я оставляю в этой юдоли греха и скорби.
— Да будет воля твоя, — ответила сектантка, — но я клянусь отомстить за тебя твоим врагам!
— Не говори о мести, дочь моя, — это злобное чувство неугодно Богу. Из любви к ближнему наказывай грешников, оскорбляющих Божие величие и преследующих Его верных рабов. Веди этих глухих, слепых, заблуждающихся по пути к царствию небесному, вырви их души из когтей сатаны.
— Я буду следовать твоей воле до последнего издыхания и исполнять с Божьей помощью возложенную на меня миссию.
— Буди над тобою мое благословение, — продолжал апостол. — Знай, что я надеюсь на твою помощь в этот скорбный для меня час.
— Ты приказываешь мне убить тебя? — в ужасе воскликнула сектантка. — Нет!.. Нет!.. Требуй от меня всего, чего угодно, только не этого!
Кроткая улыбка озарила бледное лицо апостола.
— Жизнь и смерть наша в руках Божьих, — отвечал он, — я требую от тебя беспрекословного повиновения. Исполнишь ли ты то, что я тебе прикажу?
— Исполню.
— Позови сюда оставшихся членов нашей общины.
Эмма вышла из комнаты. Апостол простерся на полу у подножия распятия и начал усердно молиться. Затем, услышав шорох шагов, он встал, подозвал к себе Табича и шепнул несколько слов ему на ухо. Старик содрогнулся и побледнел, но немедленно вышел из комнаты, а апостол в сопровождении своих духовных детей отправился в молельню.
Полчаса спустя Табич вернулся, неся в руках огромный деревянный крест. Положив его на пол, он вынул из мешка молоток и гвозди. Все присутствующие в ужасе следили за этими зловещими приготовлениями.
— Да будет воля Твоя! — набожно произнес апостол, осеняя себя крестным знамением. — Распните меня!
Эмма и Генриетта в слезах бросились к его ногам.
— Мужайтесь, дети мои, не покидайте меня в эту трудную минуту… Во имя Отца и Сына, и Святого Духа, — и он распростерся на кресте. — Эмма, ты вобьешь первый гвоздь в мою правую руку.
Молодая женщина машинально, словно автомат, исполнила это ужасное приказание. Апостол улыбался.
— Теперь ты, Генриетта, — в левую, — прибавил он.
Эта жестокосердная девушка, до сих пор хладнокровно смотревшая на страдания ближнего, неловко ударила молотком, потому что слезы застилали ей глаза, и раздробила сустав добровольного мученика.
— Ты сделала это нечаянно. На все есть Божия воля.
Генриетта собралась с духом и сразу вколотила гвоздь.
— Ты, Каров, пригвоздишь мои ноги. Помоги ему, Эмма.
Графиня придержала ноги страдальца, и укротитель одним ударом всадил в них огромный гвоздь.
— Теперь поднимите крест и поставьте его к стене; я желаю умереть так, как Господь наш Иисус Христос.
Приказание было исполнено. Апостол казался спокойным, только дрожание губ изобличало его страдания. Так прошел час.
— Пора вам удалиться отсюда, мои возлюбленные, — произнес страдалец.
— Я останусь с тобой, пока ты жив, — возразила Эмма.
— На тебя возложены священные обязанности, дочь моя. Беги, пока еще можно скрыться.
Графиня стояла в недоумении и вдруг воскликнула, как бы осененная свыше:
— Господь повелевает мне прекратить твои тяжкие страдания, и я готова ему повиноваться.
— Буди во всем воля Божия, — подтвердил мученик.
Эмма схватила лежащий на алтаре жертвенный нож, поднялась по ступенькам, обняла рукою голову апостола и прикоснулась губами к его бледным губам.
— Гряди в царствие Божие, — прошептала она, — я вскоре последую за тобой! — и с этими словами она вонзила нож в сердце своего наставника.
Медленно склонилась на грудь голова апостола, улыбка блаженства застыла на устах его…
— Свершилось! — торжественным тоном произнесла жрица. — Да падет кровь мученика на врагов его!
LII. Пред лицом праведного Судии
— Куда же нам ехать? Где скрыться от преследования врагов? — спрашивала Генриетта. — Не лучше ли последовать примеру апостола и умереть здесь?
— По крайней мере, умрем все вместе, — отозвался Каров, которым овладела сильная жажда смерти.
— Нет, — возразила Эмма, временно принявшая в свои руки бразды правления, — на нас лежит еще одна священная обязанность: мы должны поймать и принести в жертву Казимира Ядевского и Анюту Огинскую. Мне знакомо в этом замке одно место, где нас не найдет ни один сыщик. Прежде чем бежать отсюда, мы должны перерезать наших пленников. Приведите их всех из подземелья в молельню.
Час спустя все пленники, числом двадцать один, мужчины и женщины, молодые и старые, были собраны в языческом капище, где немедленно началась резня в буквальном смысле этого слова. Напрасно несчастные молили о пощаде. Табич и Каров связывали их и клали на жертвенник, а Эмма с Генриеттой закалывали — с кровожадной свирепостью адских фурий. Ножи так и сверкали в их руках; ноздри их раздувались, глаза горели, как раскаленные уголья, губы дрожали. Опьяненные запахом человеческой крови, они громко запели какой-то гимн. Эта дикая песня сливалась с жалобными стонами и душераздирающими криками умирающих. То была ужасная, потрясающая картина.
Наконец бойня прекратилась. Последняя жертва испустила дух, жрицы вымыли свои окровавленные руки и переоделись в крестьянские платья. Эмма с факелом в руках повела своих сообщников через подземные проходы, известные только ей и апостолу. После целого часа ходьбы добрались они до углубления, из которого, казалось, не было никакого выхода. Тут жрица указала им камень в стене, мужчины общими усилиями сдвинули его с места и перед ними открылся проход, такой узкий что они вынуждены были пробираться чуть не ползком. Эти темные подземные ходы, существовавшие со времен татарских набегов, были частью прорыты в земле, а частью прорублены в скалах. Таким образом дошли они до выхода, скрытого под каменной плитой, и очутились на склоне горы посреди дремучего леса. С этой крутизны взорам сектантов открылась вся окрестность — вдали блестел купол деревенской церкви в Малой Казинке.