— Да.
— Средние, неразрезные?
— Точно.
— Арочные? Рамные со шпрингельными решетками?
— У нас чаще рамные, с треугольными… А что, доводилось иметь дело?
— Просто на вашем лице это все написано. А у нас глаз. Наметанный.
— О, уважаю! Уважаю профессионализм, — парень вскинул обе руки, сдаваясь. На темных рукавах пиджака Шатунов увидел светлые пылинки, явно гостиничного происхождения.
— Да уж, нет хуже дилетантства. А какой заканчивали?
Парень назвал.
— Так что прикажете подать?
— Ну, приказывать… — парень смутился, уши его зарозовели. Он держал меню в толстой тяжелой обложке. Глаза его, видно, разбежались. — Я уж лучше вас попрошу…
Шатунов не отозвался.
Парень водил пальцем по строчкам, отыскивая хоть что-то знакомое.
Стоя над ним, Шатунов с некоторым сочувствием думал: «Головушка… Проломить волынщиков в проектном — нипочем, а супешник выбрать, так на макушке волосики шевелятся…»
— Прямо не знаю, — растерянно развел руками. — Уж вы подскажите, пожалуйста. По-дружески. Знаете, студентом — не на что было. А потом — в такие райские кущи не заносило. — И столько было покоряющей неотразимости в его мольбе, что узкие губы Шатунова дрогнули.
— Пожалуйста. Из холодного советую миноги маринованные. Хороши. Затем, консоме по-бретонски.
— Консоме? А что это такое? Консоль вот — знаю, а консоме…
Шатунов понимающе кивнул.
— Ну, как вам… Консоме — блюдо французской кухни, горячий прозрачный суп. Основа — бульон из говядины. Годится?
— Любопытно. Попробую. А на второе?
— Свиные розеты возьмите.
— А это что за зверь?
Шатунов объяснил.
— Фрукты, водичку минеральную, кофе?
— Да уж на ваше усмотрение. Знаете, проголодался. Шел мимо, увидел вашу шикарную вывеску, зашел. Осмелел на радостях, что дела с плеч. Уже и с Вилюйском переговорил. Поразительно, слышимость великолепная. А может, дело в том, что я везучий?.. — опять залился соловьем парень, на сей раз в явном предвкушении еды.
Шатунова начала утомлять эта обаятельная простецкость. Он поджал губы и с лица его исчезла маска радушия.
— Как насчет коньячка? «ОС». Правда, самтрестовский.
— Добро.
— Грамм пятьдесят, сто?
— Последнее число годится. Простите, как вас звать?
— Валерий.
— Спасибо вам, Валерий, — парень признательно коснулся локтя Шатунова.
— Не стоит. Посидите, я скоро.
Он пошел, отдал заказ. И когда возвращался, услышал телефонный звонок. Слабый, из-за дверей их раздевалки. Поспешил туда, снял трубку.
— Привет, муженек, — надтреснутый низкий голос ударил в висок. — Как ты там у меня, не дремлешь? Куешь матбазу под семейное благо-го… о, черт!..
— Ты дома?
— Теперь да.
— Опять лыка не вяжешь! Мы же договорились…
— Плевать. Тоже мне господь на страшном суде. Знаешь, с кем я?..
— Заткнись!
В трубке раздался хриплый смех.
— Ты, дуроломчик мой, небось все на Галайбу грешишь. Ну, глупыха. А я ведь с твоим…
Шатунов бросил трубку и, глядя на нее с омерзением, невнятно и грязно выругался.
Ноздри его тонкого носа дрожали.
Он вышел из комнаты, подошел к шахматному столику.
Галайба поднял голову и тут же отвел глаза, догадавшись.
— Ну вот видишь, нашлась, — выдавил участливо. — И нечего скисать.
— Помалкивай, — кожа на скулах Шатунова белела, словно обмороженная.
Он медленно расставлял фигуры.
Взял коробку часов, установил на тех и на других время. Галайба следил искоса, увидел: трехминутка.
Потом Шатунов отнес мостостроителю все, что было готово. Вернулся.
Галайба еще сомневался. Он вопросительно посмотрел на Шатунова, кивнул в сторону зала. Шатунов ответил коротким утвердительным, кивком. Но Галайба все еще колебался. Он сделал жест: кулак с большим отогнутым пальцем в землю.
— Да! — вспыхнул Шатунов.
Галайба снисходительно улыбнулся, мол, хозяин барин. Хотя, собственно, почему, на каком основании именно так разделились роли?.. Но у него не было уже никакого желания выяснять, а там и спорить. Он знал Шатунова, знал, что теперь бесполезно; и поплыл по течению, все убыстряющемуся. В конце концов, еще надо посмотреть, кому выпадет. Он только спросил с угасающей надеждой в голосе:
— А разве сегодня Савельев?
— Савельев.
Разыграли белые и черные. Часы пришлось поставить под правую руку Шатунову.
Галайба сделал первый ход.
Сверху спустился Сытин. Хотел было за чем-то к ним обратиться, но, увидев, с какой торопливостью они давили на кнопки часов, все понял. Посмотрел в зал на смиренно жующего мостостроителя, покачал головой, подумал о нем: «Дернул тебя черт нарваться на их смену…» и поспешил к себе наверх. В голове его опять мелькнуло: «Сгорят, голуби. Когда-нибудь сгорят…»
Игра уже шла на флажках, когда Галайба получил мат. Это означало, что заваривать кашу придется ему. Ему быть «хирургом», а Шатунову — «ассистентом».
— Передохни, — спокойно сказал Шатунов и пошел докармливать мостостроителя.
Потом они сидели у столика, отвернувшись от шахмат. Сосредоточенные, хмурые, без той блаженности на лицах, с какой полагается пребывать в минуты аутотренинга. Они сидели, прислушиваясь к себе, все явственней улавливая поднимающуюся из самых глубин утробы вязкую пену раздражения. Теперь она поднималась уже по подвластным им законам все того же аутотренинга.
— Давай, — сухо и решительно сказал наконец Шатунов.
Галайба поднялся, взял со стола книжечку счетов. На верхнем листе рукой Шатунова уже было написано все как надо.
Он вышел в зал.
— Приятного аппетита.
— Спасибо, — парень недоуменно захлопал глазами на подошедшего Га лайбу, отрывавшего листок. — Вы… А меня…
— Покушали? — мягко остановил его Галайба, давая понять, что оснований для беспокойства нег.
— Да, спасибо большое.
— Тогда получите счет, — Галайба положил перед парнем листок.
Тот и смотреть не стал.
— Сколько?
Галайба назвал сумму.
— Пошиковал, — парень подмигнул Галайбе, полез в карман.
Достал маленький трепаный бумажник, вынул деньги, положил на стол.
— Хватит?
В тоне, каким это было сказано, Галайбе послышались нотки пренебрежения. Даже высокомерия.
А счет был оплачен. С лихвой. Но то, что ЭТОТ клиент не снизошел до того, чтобы взглянуть на него, хотя бы для виду, из чувства такта, показалось Галайбе оскорбительным до унижения.
Вот и пришел он — тот самый градус, которого недоставало, чтобы пена раздражения закипела… Если минуту назад он подходил к столику с тупой вялостью во всем теле, подходил по принуждению, из-под палки Шатунова, то теперь все было иначе. В голове, казалось, открыли форточку для проветривания; там разгуливал холодный ветерок. И даже во рту был освежающий вкус мятного леденца. Все тело подобралось. Каждый мускул как бы снял предохранитель. Лишь темные зрачки в глазах налились смутной осенней тяжестью.
— Тут с вас за бутылку «Пшеничной», — он показал аккуратным полированным ногтем строку в счете.
— Ну, скоморохи!.. — парень; усмехнувшись, огляделся по сторонам — С кем-то вы меня спутали. А вот с кем? — Добавил спокойно: — Фраера столичные, с утра заряжаться. Поищи свою бутылку на столе, где она?
— Прошу вас взглянуть на счет, — невозмутимо произнес Галайба.
Лицо парня стало серьезным. Он сунул руки в карманы, вдруг по-хозяйски откинулся в кресле. Плечи его разошлись, закрывая широкую спинку кресла; теперь была видна их косая сажень. Он изучающе, пристально смотрел в лицо официанта, все еще готовый рассмеяться возможному розыгрышу. Но тот отвечал не мигая, с вызывающей твердостью. «Мужичок-то не слизняк», — с удовлетворением отметил про себя, а потом с нетерпеливой радостью: «Что ж, попробуем на зубок сибирскую косточку…»
— Вот что, приятель. Зови-ка своего дружка Валеру, или как там его. Разберемся. Ну что стоишь, зови, тебе сказано.
— Простите, но он занят. Если вам будет угодно, то мы можем пройти к администратору.
— Идет, — парень сунул деньги в карман, резко отодвинулся от стола вместе с креслом, пружинисто поднялся на ноги. Потягиваясь, взглянул на часы. — Эх, некогда мне с вами базарить, ну, да ладно. Веди, хмырь…
— Вы напрасно оскорбляете, я все-таки на работе.
— Сейчас ты у меня станешь первым безработным в нашей бескризисной системе.
Галайба промолчал.
Они пересекли зал, зашли за перегородку.
Парень увидел Шатунова.
— О, Валера! А мне твоя «шестерка» лапшу на уши вешает, будто ты шибко занят. Послушай, мил человек…
— Заткнись, — поднялся Шатунов.
— Не очень-то дружелюбно, ребята… Э, да вам никак подраться приспичило. Понимаю, от этой столовой скучищи и не такое втемяшится.
— Усохни, тебе было сказано!
Парень стоял между Шатуновым и Галайбой. Он резко шагнул в сторону, чтобы видеть обоих. И руки со сжатыми кулаками были уже подняты к подбородку, а ноги грамотно расставлены. Шатунов не удержался от улыбки при виде правильной боксерской стойки. Такой, собственно, жалкой здесь, сейчас…
— Ну, чего ты тут бутетенишься, кулачонки выставляешь? Ну чего? И бить тебя никто не собирается. Только отсюда на своих двоих и без нашей помощи не выйдешь. Как там у дедушки Крылова? «Ты виноват уж тем…»
Галайба, сощурясь, плотно сжав губы, медленно поднимая правую расслабленную руку, боком приближался к парню. Неожиданно тело его взвилось в воздух, вытянулось летящим копьем с широким острием ладони впереди…
Парень обмяк, не охнув. Ноги в коленях разом подломились. Он медленно сползал, глухо постукивая затылком на стыках полированных плит облицовки. Он даже не успел рухнуть на пол, как тот же Галайба подхватил его под мышки, Шатунов — за ноги.
Они отнесли его к себе, уложили на диван. Галайба распустил большой узел галстука, пястью приподнял безвольно откинутую голову. Теперь уже без всякой неприязни всмотрелся в спокойное лицо с закрытыми глазами.
— Не перегнул? — спросил Шатунов.
— Нет. Вырубил с торможением.
Галайба приподнял парня за плечи, обмякшие, как парное мясо. Покачал из стороны в сторону, отыскивая нужную позу. Подложил сзади, чуть выше лопаток, диванный валик. Руки у него теперь были свободны. Он помял горло под челюстью, рот парня приоткрылся, обнажив чистый здоровый зев. Взял протянутую Шатуновым бутылку. Осторожно капнул на розовый горбик языка. Парень шевельнулся. Исчезла тень ресниц, веки приподнялись. В глазах начало появляться сознание, но веки вдруг снова опустились.
— Гниды холуйские, — с трудом выдохнул он.
Шатунов отвернулся и только слушал, как размеренно булькает жидкость из бутылки.
— Все, что ли, выливать? — спросил Галайба.
— Не стоит. Масса у него приличная, да, похоже, сибирячок из непьющих.
Галайба закончил, вытянул парня на диване. Затекавшую, с разбухшими венами руку поднял, положил вдоль бедра. С минуту смотрел, как отливает у того кровь от губ и щек, сказал:
— Отдыхай, северянин.
Он пересел к телефону, набрал номер.
— Савельева. Савельев, ты? — с облегчением выдохнул. — Привет. Угадал. Тут у нас для тебя товар есть. Немного перебрал, выступать начал… Да нет, точно тебе говорю. Ну, давай, ждем. Да поскорее.
Шатунов тем временем принес из зала сверток и черную папку.
— Никого там? — спросил Галайба, облизывая пересохшие губы.
— Никого.
Галайба достал документы из карманов пиджака, а Шатунов извлек из папки бумаги. Все они относились к проектной документации: чертежи и технические описания узлов, графики расчетов напряжений стальных конструкций. Чисто математические расчеты балок, связей, опорных частей. Его вдруг заинтересовало превышение низа всей конструкции над отметкой меженного горизонта воды. Продираясь сквозь выкладки и обоснования, он с досадой ловил себя на том, что логические цепочки то и дело обрывались, обрывались явно на пустяках.
— С какого он года?
Галайба протянул раскрытый паспорт.
— Года на четыре позже меня кончил, — пробормотал Шатунов.
— Что кончил? — не понял Галайба.
— Альма матер… В одних стенах когда-то околачивались…
— Вон оно что, — Галайба покачал головой. — Да-а…
Стукнула дверь в конце коридора.
Послышались резкие, звонкие по кафелю, шаги.
В комнату вошел сержант.
— Привет, бояре.
— Привет, опричник.
Сержант подошел к дивану. Чуть топыря в усмешке полные губы, долго смотрел на парня. Даже голову склонил к плечу.
— Приготовили в лучшем виде — ни синячка, ни царапины. Кто проиграл?
— Не болтай ногами, Савельев. Поссориться хочешь?
— Кстати, кофе, который заказывал, будет вечером.
— Ладно вам. Где живет?
— Залетный.
— Все не по подворотням тебе шастать. Готовенький. Для плана в самый раз…
— Теперь-то чего отмываться, — перебил сержант.
— Короче, — Галайба протянул сержанту документы. Подхватил парня под мышки, потянул с дивана. — Принимай.
— Здоров черт.
Шатунов и сержант держали за ноги.
Серая машина с глухим фургоном была уже подана задом, дверь распахнута.
Они втолкнули парня, захлопнули дверь.
— Да, — вспомнил Шатунов.
Он побежал по коридору, вернулся с пакетом и папкой.
— Это его. Не потеряй, слышишь, Савельев? И деньги не трогай. Не забудь акт об экспертизе…
— Не суетись, наставник, — хмуро ответил Савельев уже из кабины.
Машина тронулась. И когда уже была под аркой, Галайба хлопнул себя по лбу, рассмеялся:
— А по счету-то мы с него так и не получили!
— Не мелочись. Вечером отыграешься, — недовольно поморщился Шатунов.
Они вернулись к себе.
Шатунов устало опустился на диван.
— В сауну бы сейчас. К Митрофанычу…
— Глотни, — предложил Галайба, протягивая плоскую керамическую фляжку.
— Нет, — мотнул головой Шатунов. — Успеется.
— Ну, пойду. Пора уже, — поднялся Галайба.
Минут через десять в зал вышел и Шатунов.
Солнце теперь освещало едва-едва и лишь самый уголок стены с огромным панно из кованой меди. Под самым потолком теплилась желтизна, похожая на отсвет керосиновой лампы. Наконец угасла и она.
Несколько посетителей уже сидели за столами.
Кто-то в дверях, приветствуя, махал рукой, звал:
— Валера! Шатунов!
Галайба, подчеркнуто невозмутимый, проходя мимо, шепнул:
— Обрати внимание во-он на те ножки. По «Плейбою» потянут на семь баллов…
Начиналась работа.