– А тебе ли не все равно? – удивилась Гуля. – Да ладно, не обижайся, вон, соком можно разбавить.
Гуля тем же неуловимым движением, как будто из рукава, выложила на стол пакет с соком и выставила рюмки. Михаил Иванович, поднявшись, начал ухаживать за дамами, точными движениями разливая водку.
Он же произнес и тост: «За присутствующих здесь дам!» Елена Анатольевна сморщилась, но водку выпила, а Берта Абрамовна и остальные женщины заулыбались.
– Еленочка Анатольевна, я давно хотела вам это подарить, да все случая не было подходящего, – сказала Лейла Махмудовна, как будто произносила тост. Все замолчали. – Вот, давайте я вам ниточку повяжу на запястье. Это специальная ниточка. Заговоренная на женское счастье. Можете в это не верить, просто носите. – Лейла Махмудовна, пока говорила, повязала Елене на запястье цветную нитку.
– Это от сглаза, что ли? – с интересом смотрела на процесс завязывания нити Гуля.
– Нет, не от сглаза. Но корни у этого поверия – повязывания нити – древние. Такая традиция есть у многих народов. – Лейла Махмудовна рассказывала так, что Гуля едва не запрыгнула ей в рот. – Желание сбудется, когда повязанная на запястье нить порвется. Протрется.
– А любое можно загадывать? – ахнула Гуля.
– Нет, только на личное счастье. Семья, муж, дети. Проще говоря, выйти замуж. Как только нить порвется, значит, скоро будет свадьба, которая подразумевает и остальное женское счастье.
– Так разве счастье в муже? – удивилась Гуля.
– Сейчас, возможно, и нет. Но раньше женщина обретала счастье, находя себе мужа.
– И чего, правда действует? А мне можно тоже такую нитку? А что за нитки? Обычные или шерстяные? А то я тут руку растянула, так тоже с шерстяной ходила, от растяжения, говорят, помогает. Ничего вроде, прошло. Только я ж не знала, что еще желание надо загадывать. И я, дура, сама ее сняла, когда рука зажила, а надо было бы еще поносить, да? Как вы считаете, Лейла Махмудовна? – Гуля была возбуждена новым народным рецептом.
– Лейла, ну что вы девочкам голову забиваете чепухой? – улыбнулась Берта Абрамовна.
– Чепуха, не чепуха, а хуже точно не будет, – строго ответила Лейла. – Еленочка, вы мне всегда так помогаете. Я понимаю, что замучила вас своими просьбами. Поэтому считайте эту нитку простой благодарностью. Подарком. Безделушкой от сумасшедшей бабки, которая каждое утро ищет свои туфли. Можете просто забыть о нитке. Не хотите, не верьте. Но кто знает, какие приметы сбываются, а какие нет. Никто не знает.
– Спасибо, – ответила Елена Анатольевна. – Я буду носить.
– Так, может, нитку-то подрезать слегка ножницами? – опять встряла Гуля. Она произнесла ножница́ми, с ударением на «а», но ее никто не поправил. – Чтобы скорее замуж-то выйти? А то ведь Елена она такая, аккуратная. Может долго носить!
– Нить порвется в свое время. Не нужно торопить события, – ответила Лейла Махмудовна.
– Ладно, Лена, я на тебя посмотрю. Если сработает, и ты замуж выскочишь, так я целый клубок куплю и вся обмотаюсь, – захохотала Гуля. – Но я бы на твоем месте ножницами-то почикала немножко…
– Ну что, по домам? – с надеждой спросила Ирина Марковна. – Берта Абрамовна, мне бы пораньше сегодня. Я хоть Лешку из сада успею сама забрать – воспитательница давно просила зайти.
– Хорошо, конечно, идите, – махнула рукой главная хранительница.
– Ой, спасибо! И это, я завтра можно на полчасика задержусь? Да? Муж завтра во вторую смену, так я хоть утром с ним побуду. А то ведь загуляет, гад. Я его знаю!
– Ах, задерживайтесь, пожалуйста, только избавьте меня от интимных подробностей, – отмахнулась Берта Абрамовна.
– А что такого? Это ж нормально, – удивилась Ирина Марковна, обводя взглядом стол в поисках поддержки.
– Кстати, а где Борис? Надо ему сказать, чтобы в подвал заглянул перед уходом. Проверил все. – Берта Абрамовна начала нервничать.
Только сейчас все заметили, что Бориса за столом не было. Про него забыли, сосредоточившись на Михаиле Ивановиче.
– Опять свою радиацию меряет небось. Или импотенцию лечит, – отмахнулась Гуля и начала собирать тарелки.
Тут двери буфета открылись и на пороге появился Борис. Он стоял, широко расставив ноги, раскинув руки, и пытался что-то сказать, но издавал только стон. Вид у него был не то чтобы взволнованный больше обычного – Борис был в панике. К тому же у него вырывались странные звуки – то ли всхлипы, то ли выдохи с отхарканиванием – проявление нервного тика. Можно было подумать, что он поперхнулся или еда попала не в то горло, но Берта Абрамовна знала, что эти непроизвольные хрюканья – знак того, что Борис очень волнуется.
– Что? Что? – Берта Абрамовна застыла на месте.
– Все! – наконец смог на выдохе сказать Борис. – Все!
– Что случилось? Экспонаты? Опять потоп? Не молчите! – Берта Абрамовна схватилась за стол.
– Ртуть! – даже не воскликнул, а кукарекнул Борис. – Разлив ртути!
– Что-о-о? – Гуля уронила тарелки.
– Ртуть? Откуда? – Снежана Петровна потянулась к бутылке водки и плеснула себе то, что оставалось на донышке.
– Борис! Говорите! – Лейла Махмудовна подошла к Борису, с неожиданной силой тряхнула его за грудки, и тот поддался, обмяк и успокоился. Глядя экскурсоводу в рот, он рассказал, что после потопа пошел к себе в каморку, чтобы померить температуру. Еще с утра его знобило, вот и решил проверить – то ли радиация, то ли жар. Держа градусник под мышкой, он закемарил, буквально на секунду глаза прикрыл, а оказалось, уснул. Проснулся так же неожиданно, как провалился в сон. Встал с диванчика, чтобы спуститься в подвал – проверить, все ли в порядке. И забыл про градусник, который выпал и разбился. Но Борис не растерялся – сбегал в каморку к Гуле, взял веник и совок, чтобы смести ртуть. Но ртуть не сметалась. Стало только хуже – шарики раскатились по всей комнатке и попали в коридор. И тогда Борис побежал в кабинет, где висел дозиметр – и тот сломался! Зашкалил и сломался! Никогда, ни разу дозиметр радиации не выходил из строя! Вот тут ему стало страшно по-настоящему. Не за себя – за музей. За женщин и детей, которые приходят на экскурсии.
– Что делать? – Берта Абрамовна стала опять главной хранительницей, собранной и решительной.
– Спокойно! – послышался голос Михаила Ивановича, который пил водку наравне со Снежаной, или Снежана наравне с ним, что, в общем-то, все равно. Полицейский встал с небольшими затруднениями, но с огромной решимостью спасать и детей, и женщин, и уникальные экспонаты. – Я пойду звонить в МЧС. Надо вызывать. Радиоактивный фон нужно проверить.
– Вы правы, совершенно правы, – отозвалась Берта Абрамовна.
– Ну, я пойду? – Ирина Марковна начала двигаться к выходу.
– Нельзя! – строго остановил ее Михаил Иванович. – До приезда специалистов всем оставаться в помещении!
– Да ладно вам! У меня дети этих градусников побили столько! А Кирюша однажды хотел школу прогулять, так начал градусник нагревать над горячим молоком. Градусник лопнул и ртуть в молоко вылилась. Ну и он, чтобы я не заметила, молоко выпил. И ничего! Жив, здоров, слава тебе, Господи. Берта Абрамовна, я пойду, а?
– Нет, Ирина Марковна, вам придется задержаться. Все-таки здесь экспонаты. И раз Михаил Иванович считает, что это опасно… И подозрения Бориса по поводу радиактивного фона мы с помощью специалистов сможем подтвердить… или опровергнуть.
– Да вы чего? – Ирина Марковна еще не рассталась с надеждой уйти пораньше. – Ну разбил градусник… Вы в детстве не били, что ли? Да ладно вам! Никто ртуть в детстве по полу не гонял? Да у меня кот столько ртути сожрал, а ничего, до сих пор спит и жрет, как лошадь. Только лезет сильно. Но это точно не от ртути! Что вы вообще его слушаете? Нашли кого! Да, Гуля? Скажи им!
– А что с моими веником и совком? – сурово спросила Гуля у Бориса.
– Так я назад поставил, в кладовку, – ответил тот, чуть присев от страха.
– Елена Анатольевна, я вас прошу, посмотрите в Интернете, какие могут быть последствия от ртути. Я имею в виду, для экспонатов. Насколько это опасно? А вы, Михаил Иванович, вызывайте службы.
– Слышь, ты, импотент радиоактивный, показывай, где ты его шваркнул! – Гуля стояла рядом с Борисом, держа в руках полбуханки черного хлеба и банку из-под малосольных огурцов.
– Гуля, а зачем вам хлеб? Что вы собираетесь делать? – поинтересовалась Лейла Махмудовна.
– Так ртуть же собрать! Хлебом – лучший способ. Я в больнице санитаркой работала, так если градусник кокнут, мы ртуть горбушкой собирали и в банку прятали. Потом уже на помойку выносили. Все ж знают, что надо хлебом, только этот придурочный веником махать стал. Моим! Да кто тебе вообще разрешал мой веник брать?
– Гуля! Хватит меня оскорблять! – закричал опять по-петушиному Борис. – Я же тысячу раз извинился за тот случай! Не импотент я! Просто переволновался! Вот и не получилось у меня! А может, это от чувств! Что ж ты на мне крест поставила? Да еще всем рассказала! Как ты могла? Это же… нельзя так! Глинка, хоть ты ей скажи, как мужик! Ты-то меня понимаешь?
– Понимаю, – буркнул Михаил Иванович, о чем тут же пожалел – все женщины тут же повернулись к нему и дружно уставились в область ширинки. – Что? Что? – осипшим голосом спросил полицейский, подтягивая ремень на штанах. – Да я не в том смысле! У меня все нормально с этим!
– Конечно, нормально, – горячо заверила его Гуля. – Никто и не сомневается. Как же не нормально? У такого-то мужчины! – уборщица зыркнула на Бориса. – Чего застыл? Пошли уже! – гаркнула она ему, и тот покорно пошел, придерживая ей дверь.
– Музей – это удивительное место, – сказала задумчиво Лейла Махмудовна, глядя им вслед. – Здесь сталкиваются разные судьбы, переплетаются, обрываются и снова притягиваются…
– Нет, ну я понимаю потоп, понимаю – пожар, ну Лейла на экспонат упадет, или ребенок лоб расшибет, но чтобы из-за градусника такое устраивать! С ума все посходили! – Ирина Марковна схватила телефон и вышла из буфета.
– Лейла, ты как себя чувствуешь? – тихо, по-простому, искренне спросила Берта Абрамовна. Они остались одни. Ирина Марковна звонила домашним, что было слышно даже из коридора, а Снежана Петровна удалилась тихо и без объяснений.
– Плохо, Берта. Плохо, – честно ответила Лейла. – Сама видишь. Уже работать не могу. Может, ты меня в архив сошлешь? У тебя из-за меня одни проблемы.
– Прекрати! Ни в какой архив ты не пойдешь. Будешь работать. Или мне тоже вместе с тобой в архив? Так давай уже вместе ляжем и умрем!
– Давай. Я очень устала.
– И я устала, Лейлочка. Но ты потерпи. Держись. Что нам с тобой остается? Молодежь, сама видишь, не справляется. Мы с тобой рухнем – и все здесь рухнет.
– Берта, ты же умная. Нашего отсутствия никто и не заметит. А через неделю и вовсе забудут. Как и не было нас.
– Перестань меня разлагать. Вспомни, как ты мне говорила? Помнишь? Скажут рыть метро головой – мы пророем! Так что давай, дорогая, и дальше рыть головой.
– Как скажешь. – Лейла замолчала, потому что в буфете одновременно появились Михаил Иванович и Елена Анатольевна. Они столкнулись в дверях, оба отпрянули, уступая друг другу дорогу, но потом Михаил Иванович придержал дверь, и Елена вошла первая на правах дамы.
– Ну что там? – спросила ее Берта Абрамовна.
– Про экспонаты ничего нет, – Елена Анатольевна выглядела испуганной, – а про опасность тут вообще ничего не понятно. Пишут, что нужна дезинфекция – хлоркой мыть три раза в день. И что нужна эвакуация, если есть пожилые люди и дети. А другие говорят, что ничего страшного. Я не знаю. Все просмотрела, форумы разные, но никто точно ничего не знает.
– А что у вас? – спросила Берта Абрамовна у полицейского. Тот от волнения сел, взял сахарницу и начал вертеть ее в руках. Главная хранительница вырвала у него сахарницу и поставила на середину стола. Тогда Михаил Иванович взял салфетку и порвал ее на аккуратные квадратики. Потом встал и начал мерить шагами буфет.
Главная хранительница тяжело вздохнула, но от замечаний воздержалась.
– Михаил Иванович, Глинка вы наш дорогой, ну что там? Не томите! Вам удалось вызвать спасателей? – ласково спросила Берта Абрамовна.
– Никогда бы не подумал… В нашем округе дозиметр сломался. Они не могут выехать. Я позвонил своим, те обратились в соседний округ. Там сказали, что дозиметр отдали в южный. Должны вернуть в течение часа. Если вернут, то они к нам приедут.
– И что делать?
– Не знаю. – Михаил Иванович чуть не плакал от отчаяния, что при всей своей власти не мог вызвать специалистов.
– А вы им сказали, что у нас тут художественные ценности? – строго спросила Берта Абрамовна. – И что у нас тут дети и старики?
– Нет… Понимаете… Даже не знаю, как сказать. Меня на смех подняли. Я уже в отделении – главный клоун. А все из-за вас! Я ведь даже рапорт так и не сдал по вызову! Я им про градусник, а они…
– Михаил Иванович, – торжественно сказала Берта Абрамовна. – Вы спасаете не нас, а культурное наследие. И наши экспонаты… Да что я вам объясняю… Если уж вы этого не понимаете, то ваши коллеги тем более не поймут. Ну хорошо, сами разберемся. Впрочем, как всегда. Елена Анатольевна, позовите Гулю и Бориса – будем ликвидировать последствия собственными силами.
– Если я обещал, то сделаю! – воскликнул вдруг Михаил Иванович. – Я не все! И не надо меня под одну гребенку! Я сказал, значит, вызову! – Полицейский встал и пошел к дверям. Правда, эффектного выхода не получилось, потому что дверь открывалась на себя, а не так, как надо – поставили неправильно, а переставлять не стали. Так что Михаилу Ивановичу пришлось немного подергать дверь, пока он понял, что нужно не толкать, а тянуть.
Он еще раз позвонил коллегам и сказал, что тут пожилые женщины нервничают, дети ходят, а в здании и радиационный фон повышен, и разлитие ртути, и ценности такие, что не оценить. Государственного масштаба. Аргументы подействовали.
– Через сорок минут приедут, – выдохнул Михаил Иванович.
– Так, куда выбрасывать-то? – В буфете появилась Гуля, держа на вытянутых руках банку из-под малосольных огурцов, в которой лежал «зараженный» хлеб.
– Отнеси к себе в кладовку. Сейчас приедут спасатели, им и отдашь, – ответила Берта Абрамовна.
– Не-е-е, я эту дрянь у себя держать не стану. Лучше я ее на улицу выставлю от греха. А веник я выбросила. И совок тоже. Берта Абрамовна, мне теперь новые тряпки нужны. Полы-то я промыла.
– Будут тебе новые, – отмахнулась Берта.
– Еще советуют обувь помыть и одежду прокипятить, – подала голос Елена Анатольевна.
– Хорошо, давайте мы соберем зараженную обувь, и Гуля ее продезинфицирует в хлорке, – предложила Берта Абрамовна.
– Нет, – воскликнула Лейла Махмудовна. – Я свои туфли сама помою.
– Хорошо, Лейла, не нервничай, – успокоила ее хранительница.
На пороге буфета появилась Снежана Петровна, которая еле стояла на ногах. Она была пьяна.
– Привет! – крикнула она приветственно.
– Снежана, шла бы ты домой, – ласково сказала ей Берта Абрамовна.
– А почему ей можно, а мне нельзя? – тут же вскинулась Ирина Марковна, которая тоже появилась в дверях.
– Да! – поддержала ее Гуля. – Она набухалась, а мне туфли мыть?
– Да я не пьяная. – Снежана плюхнулась за стол. Если бы не Михаил Иванович, который услужливо пододвинул ей стул, она бы села мимо. – Вот, скажите мне, почему у одних – все, а у других – ничего? Почему мужикам можно изменять женам, а женщинам – нельзя?
– Гуля, умоляю, сделайте ей кофе, – велела Берта Абрамовна.
Уборщица хоть и нехотя, но подчинилась. Снежана отхлебнула кофе и заплакала.
– Я не пьяная. Честно. Просто я не понимаю. Это было давно! Господи, один раз всего. Случайно. Он бы и не узнал! Почему он спокойно жил все эти годы, а когда узнал, ушел? Почему он считает, что узнать спустя столько времени – намного хуже, чем сразу? Он решил, что я его предала. Не тогда, когда изменила, а потом, когда молчала. Я не понимаю. Правда. И почему он думает, что меня волнуют его измены? Мне все равно. Совершенно. А он… как будто отыгрывается. – Снежана отхлебнула еще кофе. Она плакала безутешно и горько – так плачут, когда действительно очень больно.
– Опять с мужем, что ли, поговорила? – спросила у нее Гуля. – Так хватит ему звонить-то. Уже забудь и живи дальше. Чё ты в него вцепилась-то?
– Я просто хочу понять, – всхлипнула Снежана.
– Так нечего понимать-то. У них, у мужиков, голова вообще не так устроена. То как бабы себя ведут, то как дети малые.
– Это он мне позвонил. Сказал, что у него новая женщина. Зачем? Зачем он мне рассказывает? Чтобы унизить? А еще эта кантата! Ненавижу ее! И всех этих гениев непризнанных ненавижу! – закричала Снежана уже в истерике. – Вот этот Яблочников думал о том, что после себя оставит?
– О себе он думал. Ясное дело, эгоист, – заявила Гуля.
– Да. А мне их жалко. Понимаете? И мужа своего жалко! И себя жалко!
– Тоже мне – удивила. Себя всегда больше жальче, – пожала плечами Гуля.
– Главное, что я уже не знаю, зачем нам эта партитура! Берта Абрамовна, вы меня понимаете? Дело не в нотах, а в людях. Это ведь трагедия. Трагедия Белецкого. Несчастный человек. А Яблочников? Я слушала его произведения… Изучала. Мне кажется, что ему было очень плохо. Всегда. В музыке это чувствуется. Да, он украл музыку Белецкого. Это очевидно. Но зачем? Значит, он не мог написать так же. И страдал от этого. Он был глубоко несчастный человек. Понимаете? И ведь так и не ясно, существует ли настоящий вариант кантаты. Теперь я думаю, а нужно ли вообще ее раскрывать? Доказывать, что Яблочников был плагиатором, да откровенно говоря, вором и бездарностью. Зачем нам нужен этот скандал? Ведь они уже умерли. И встретились там, в другом месте. Пусть они сами выясняют отношения, зачем это нужно нам? Берта Абрамовна, я не справилась. Я не могу. Не хочу. Пусть все остается, как есть. Правда никому не нужна. Если бы я Илье не призналась, что изменила, все сейчас было бы по-другому. Кто меня за язык тянул? Просто поддалась порыву, и все – двадцати лет как не было. Корова языком полжизни слизала. И сейчас я снова могу разрушить все своей правдой. Разрушить репутацию Яблочникова, жизнь его семьи, память о нем. Не хочу. Лучше жить во лжи. Ложь никого не ранит, не бьет наотмашь.