Тайкус медленно выдохнул.
— Сэр, вынужден вам напомнить, что мы подверглись нападению чрезвычайно добросовестного наемного убийцы. Процент оплаты в нашей с вами сделке оговаривался с тем условием, чтобы вы защищали нас от этой суки. И, тем не менее, мы сумели выжить и вернуться с рецептом и образцом утопии. Откровенно говоря, сэр, доктор Форрест был тот еще поц, и я считаю, что мы сумели доставить вам самое ценное.
— Ваша задача состояла в том, чтобы привезти сейф со всем его содержимым и доктора Форреста тоже! Судя по всему, покойный доктор забыл включить в рецепт некоторые важные детали. На то, чтобы найти недостающий компонент, уйдут недели!
Тайкус изобразил глубокое негодование.
— Что, в самом деле? Вот ублюдок, а? Ну что ж, это уж не наша вина! Знаете, если взять ситуацию в целом, я бы не сказал, что дело вышло такое уж провальное. Похоже, что ни мы, ни вы свою часть сделки не выполнили.
— Да хоть бы в вас стреляла вся Конфедерация, мне плевать! Вы меня подвели!
Джим скрипнул зубами, буквально прикусив язык, чтобы не произнести вслух то, что он думал.
— Могу поручиться, что мы бы действовали куда эффективнее, если бы нам не приходилось тревожиться из-за Дона, который то и дело хватает нас за пятки. Таковы были условия сделки, Скаттер: мы работаем на вас, а вы нас защищаете.
— Я не уверен, что вас стоит защищать, если вы не способны выполнить задание, с которым управился бы и ребенок.
Джим решил, что с него хватит.
— Все, я пошел, — заявил он и повернулся к двери.
Тайкус выключил микрофон.
— Джим, погоди секу…
— К черту. Мне надо выпить.
И он удалился прочь. А Тайкус остался утихомиривать эту акулу.
Тайкус разыскал Джима примерно час спустя. Джим сидел в темном углу у стойки в одном из относительно тихих заведений. Он заказал целую бутылку «Старого Скотти Болджера» номер восемь и успел ополовинить ее к тому времени, как над ним нависла здоровенная туша Тайкуса.
— Тут же скука смертная. Какого черта тебе взбрело в голову веселиться именно тут?
Тайкус протянул к бутылке свою лапищу размером с суповую тарелку и отхлебнул.
— Я сюда не веселиться пришел, — ответил Джим.
— Джим, я не понимаю, что с тобой творится, но в последнее время ты сделался какой-то мрачный. А поскольку все остальное тоже не шибко веселое, меня это бесит.
Джим налил себе еще рюмку и опрокинул ее одним махом.
— Ты спрашивал, что за дело у меня было на Шайло?
— Угу.
— У меня мать умерла.
Тайкус помолчал.
— Ну, Джимми, я, это… мне очень жаль… — тихо произнес он, и Джим видел, что Тайкус говорит искренне.
Джим слегка смягчился. Он кивнул и спросил:
— А что случилось с твоими родителями?
— Не знаю. Меня это не интересует. Я из дома в двенадцать лет сбежал и назад никогда не оглядывался.
— Если бы тебе стало известно, что они умерли, думаю, тебе не было бы все равно.
— Вот насчет этого не знаю, — ответил Тайкус, вновь совершенно искренне. — Но тебе-то явно не все равно. И… ну, я уже говорил: мне очень жаль.
Джим чуть заметно улыбнулся.
— Спасибо. И теперь мне хочется немного посидеть тут, выпить и поразмыслить.
— Знаешь, «выпить» и «поразмыслить» обычно вещи несовместимые. Но, может быть, у тебя и получится. В общем, делай, что тебе надо, Джимми. А я пойду резвиться и развлекать маленького Тайкуса.
На это Джим рассмеялся в голос.
— Да уж, ты своего не упустишь!
— Завтра я приду за тобой.
— Могу поручиться, что я по-прежнему буду здесь… разве что мордой в стол, в обществе еще нескольких бутылок.
— Руку бы врачу показал, — заметил Тайкус.
— Угу… Только мне сейчас неохота о чем-то просить Скаттера.
— Ну, тут есть места, где за несколько кредитов тебя починят, не задавая лишних вопросов.
Джим пожал плечами.
— «Скотти Болджер» сам по себе неплохой доктор. Прямо сейчас рука почти и не болит.
Тайкус ухмыльнулся, хлопнул старого приятеля по спине и ушел.
Джим налил себе еще рюмку, но сразу пить не стал. Вместо этого он поднял маленький прозрачный стаканчик и принялся рассеянно рассматривать янтарную жидкость внутри. Он вспомнил, как впервые попробовал это пойло. Высокий, долговязый Хэнк Харнак, бывший враг, превратившийся в преданного, хотя и непредсказуемого товарища по оружию и одного из «Небесных дьяволов», заказал «Старого Скотти Болджера» номер восемь себе, Рейнору и Кидду. Он уверял, что это «доброе пойло». На вкус оно, конечно, было как дерьмо, но Харнак утешил Джима — ничего, мол, привыкнешь. Потом, разумеется, случилась драка, и им втроем пришлось удирать на «позаимствованном» стервятнике. Джим улыбнулся, вспоминая тогдашний веселый бардак.
Как много всего ушло за эти годы! Джимово неумение пить. Их боевое братство. Его родители — оба. Рик Кидд и Вандершпуль — герой и мерзавец. Черт побери, подумал Джим, пожалуй, и его собственную наивность тоже стоит включить в число погибших…
Возвращение на Шайло выбило его из колеи. Даже если бы мать была здорова, все равно эта поездка его бы расстроила. Столько перемен — и ничего не изменилось. Новые дома, новые трудности — но земля все та же, закаты все те же, и все та же борьба: все то же самое, с чем он имел дело ребенком. Только тогда у него была семья и свое место в мире. С этого пути он свернул и теперь не знал, где очутился.
Впервые Джим уклонился от проложенного для него пути, когда решился покинуть родную планету, соблазненный вербовщиком, предлагавшим «щедрую» плату за вступление в ряды армии. Он хотел стать морпехом и участвовать в Войне Гильдий. Этот путь сделал его свидетелем героических поступков и невиданных подлостей, научил доверять и остерегаться предательства. Глаза Рейнора сузились, и он опрокинул рюмку, наслаждаясь жжением, постепенно спускающимся от глотки в желудок.
Вандершпуль!
Джим был не из тех, кто ненавидит всех подряд: его ненависть надо было заслужить. Но, ей-богу, полковник Ксавье Вандершпуль заслужил ее сполна!
Полковник был законченным подлецом, прогнившим до самого нутра. Он готов был пожертвовать жизнями… собственно, всех, кто состоял под его началом, — ради денег. Он установил блокираторы в скафандры, предназначенные для того, чтобы спасать жизни солдат в бою. И, в конечном счете, поставил Джима Рейнора перед выбором, который, в сущности, выбора не предполагал. Джим дезертировал, чтобы избежать ресоциализации. Это решение вынудило его отречься от родителей — и вот теперь оба они мертвы.
Ну что ж, к счастью, Вандершпуля ждал достойный конец. Джим Рейнор лично всадил ему в грудь заряд гауссовой винтовки.
Если вот так разобрать и проанализировать, каждый шаг выглядит вроде бы логично. Но когда посмотришь, с чего он начинал и к чему пришел теперь…
Рейнор налил себе еще рюмку.
Он был рад, от души рад тому, что сумел провести с матерью несколько минут перед тем, как она умерла. Он от души жалел, что не смог так же встретиться с отцом. Хотя отчасти все же встретился — благодаря той голозаписи. Он снова вспомнил то, что говорил ему отец.
«Я люблю тебя, Джим. Ты мой сын, и я всегда буду тебя любить. Раньше я думал, что смогу еще добавить: «И всегда буду гордиться тобой». Но теперь я такого сказать не могу, не кривя душой».
Джим скривился и опрокинул рюмку.
«Мы тебя любим, но денег твоих принять не можем. Это кровавые деньги, сынок. Мы тебя не этому учили… Помнишь, что я тебе говорил, сынок? Человек сам выбирает, кем ему быть… Ты всегда можешь передумать и стать кем-то другим. Никогда не забывай об этом!»
Слова. Красивые слова.
— Это легче сказать, чем сделать, папа, — тихо произнес Джим.
Прямо сейчас у него все было совсем неплохо. Он это знал. Конечно, существует Дон, но есть еще Скаттер, который рано или поздно напинает Дону задницу — Тайкус, похоже, в этом уверен. Деньги — это хорошо. За деньги можно купить самую лучшую выпивку, женщин и вечеринки, где полно выпивки и женщин… Чем дальше, тем лучше!
Но в обмен на то, что Скаттер поможет им избавиться от Дона — и того, кто натравил на них этого ублюдка, кто бы он ни был, — О’Бенон сделает их своей собственностью. От них останутся не портреты, висящие в музеях, и не надписи на памятниках, а одни только фотки на листовках под шапкой «РАЗЫСКИВАЕТСЯ». Деньги кончатся; женщины бросят; от выпивки останется одно только похмелье. Да уж, чем дальше, тем лучше…
Джиму не хотелось больше думать. Он читал, что истина в вине. И был твердо намерен ее оттуда выудить.
Глава 16
Мертвецкий Порт, Мертвецкая Скала
Тайкус поморгал, проснулся и обнаружил, что на него смотрит Рейнор.
— Как меня задолбало, что меня все время будят! — буркнул Тайкус. Лежащие по обе стороны девочки что-то забормотали.
— Как меня задолбало, что меня все время будят! — буркнул Тайкус. Лежащие по обе стороны девочки что-то забормотали.
— Знаю. Меня тоже. Просыпайся. Давай пожрем.
Десять минут спустя они сидели в сомнительной забегаловке и лопали блинчики, полоски жареной скалетятины, яичницу, тосты, джем и черный кофе, такой крепкий, что в нем ложка стояла. Джим был удивлен, сколько тут народу в такой ранний час: просто яблоку негде упасть. Хотя, наверно, в таком месте, как это, не бывает «часов пик» и времени затишья: для здешних дел, законных и незаконных, годится любое время.
— Я смотрю, руку тебе починили.
— Ага. Я проспался и обнаружил, что рука болит зверски. В три часа ночи поперся искать доктора.
— Удивительно еще, что ты не вышел оттуда с новой татуировкой!
Оба ухмыльнулись. Давным-давно, чуть ли не тыщу лет тому назад, «Небесные дьяволы» в полном составе завалились в татуировочный салон, абсолютно никакие, и потребовали изобразить себе герб отряда на разных частях тела. Джим почти не помнил, как это было, так что назвать это «воспоминанием» было сложно. Тем не менее, оно заставило его улыбнуться.
— Ладно, Джимми. Я тебя знаю. Выкладывай. Ты бы не стал отрывать меня от двух теплых девок только ради того, чтобы пожрать блинчиков.
Джим прожевал вышеуказанный блинчик — блинчики тут, кстати, оказались на удивление вкусные, — запил его крепким кофе и кивнул.
— Ты прав. И, поскольку ты меня знаешь, возможно, тебе не понравится то, что я скажу, но ты меня, по крайней мере, поймешь.
Тайкус нахмурился.
— Так, если ты начинаешь разговор в таком духе, мне надо еще кофе. А может, и чего покрепче.
Джим положил вилку.
— Тайкус… Я тут много думал. И я принял решение.
Тайкус смотрел на него выжидающе, не прекращая жевать.
— Я хочу все бросить.
— Блядь, Джимми! — Простонал Тайкус. Но, как и ожидал Джим, он ничуть не удивился. Он положил в рот еще кусок яичницы и огляделся по сторонам с наигранной непринужденностью. И сказал уже тише: — Джимми, это не то, о чем стоит говорить вслух посреди Мертвецкого Порта. Поосторожней с такими разговорами, ты меня понял?
— Понял, — ответил Джим. — Потому мы, собственно, и здесь. Тут нас совсем не так хорошо знают, как в разных барах, игорных притонах и борделях. В местах, от которых меня уже тошнит.
Тайкус уставился на свой недоеденный завтрак, потом отодвинул тарелку.
— Ты не можешь просто взять и «все бросить».
— Могу. И ты тоже можешь. Тайкус, ты же бык, я не могу спокойно видеть, как тебя седлают.
— Ну, если это не какая-нибудь красотка! — ухмыльнулся Тайкус.
Джим и глазом не моргнул.
— Скаттер…
Тайкус сделал жест, означающий «говори тише!». Джим продолжал тише, но с не меньшим пылом:
— Скаттер О’Бенон вдел нам обоим кольцо в нос, а сам для нас пальцем о палец не ударил! Тебе это тоже не по вкусу, я знаю.
Тайкус медленно кивнул.
— Но не можем же мы просто взять и улететь.
— Черт побери, Тайкус…
— Мальчик мой, помолчи и послушай меня, — Тайкус говорил серьезно. — Мы не можем прыгать без парашюта. Нельзя свалить от О’Бенона, не обеспечив себе надежной защиты. Нельзя просто взять и сказать: «Ну что, милейший, спасибо вам большое, но мы предпочтем поработать на кого-нибудь другого». Если мы отсюда уберемся, мы должны иметь возможность убраться отсюда навсегда. Так, чтобы потом не возникло необходимости вернуться. Ты понимаешь, о чем я?
Джим его понимал. Тайкус, как всегда, думал на шаг вперед него. Джим знал, что многие склонны недооценивать Тайкуса Финдли. Они видели, какой он могучий, какой здоровенный, и не видели в нем ничего, кроме горы мышц. Но Тайкус был не только могуч, но еще и весьма ловок. А еще он был чрезвычайно умен. Джим знал, что он и сам не слабак и не дурак, но Тайкус мыслил иначе, под другим углом зрения. Они великолепно дополняли друг друга.
— Ты говоришь так, будто что-то уже знаешь, — заметил Джим, откусывая еще кусок блинчика.
— Я умею слушать, — коротко ответил Тайкус. — Даже когда я занят чем-то другим. А люди много болтают, даже когда они заняты чем-то другим. Скаттеровы ребята — не исключение. Нет, Кадавр и этот его дворецкий умеют держать язык за зубами, но все прочие… Короче, скажем так: Скаттеру должен вот-вот привалить большой-пребольшой куш. Нам бы этого хватило надолго. Очень, очень надолго.
Джим был заинтригован.
— А ты не знаешь, кого мы собираемся грабить? Чьи это деньги?
Тайкус покачал головой.
— Не-а. Да это и неважно. Потому что, в конечном счете, денежки все равно будут наши, и ничьи больше!
Он плутовато ухмыльнулся.
Человек в длинном плаще посадил свой маленький кораблик в Мертвецком Порту. Покинув корабль, он огляделся, смерил единственным глазом местные «власти». Второй глаз был закрыт повязкой. Но в ледяном взгляде единственного глаза, окруженного шрамами, было нечто такое, что заставляло людей отводить свои взгляды. С него взяли положенную сумму, пожелали ему удачи и были очень рады, когда он удалился.
Он шагал по коридорам между ржавеющих кораблей с уверенностью человека, который знает, что его не потревожат. И его никто не тревожил. По крайней мере, из взрослых. Девчонка из компании уличных сорванцов имела неосторожность уцепиться своей лапкой за плащ. И застыла с расширенными глазами, глядя в пистолетное дуло в дюйме от своего лица.
Дон улыбнулся, наслаждаясь ее страхом.
— Ты знаешь, кто я такой?
Карие глаза наполнились слезами, слезы покатились по загорелой мордашке.
— Н-нет, сэр…
— Я — бука! — сообщил Дон. Он медленно снял оружие с предохранителя, зная, что в испуганной тишине, окутавшей стайку ребятишек, щелчок будет слышен особенно отчетливо. Он наклонился к девочке и приподнял повязку на глазу. Девочка завизжала. Под черной тканью были сплошные шрамы. И в черной, сожженной кислотой глазнице сидел светящийся багровый шар. Шар, казалось, пульсировал и при этом слегка жужжал.
— Я буду приходить к тебе по ночам, заползать тебе в голову и являться тебе во сне, глядя на тебя своим красным-красным глазом. И на следующий день я буду преследовать тебя повсюду. Следить за тобой. Знаешь ли ты, что я хочу видеть своим красным-красным глазом?
Девочка с трудом сдерживала рыдания, дрожа всем телом. Ее ужас буквально опьянял. Жалко все-таки, что ему по работе так редко приходится сталкиваться с детьми. Их ужас такой… неподдельный!
— Нет, сэр… — прошептала девочка. — Что вы хотите видеть?
— Я хочу видеть, как ты все время оглядываешься, чтобы узнать, где я. Ты же будешь так делать, а?
Девочка кивнула и зажмурилась. Из носа у нее сочилась слизь.
— Это хорошо! Тогда я, может быть, и не вернусь за твоей головой. А может быть, и вернусь. Ну, беги, играй.
Девочка и ее приятели тут же кинулись врассыпную, точно тараканы на кухне, где включили свет. Дон ухмыльнулся, поправил повязку и выпрямился.
Приятное все-таки место этот Мертвецкий Порт!
Он знал, кто ему нужен и где его искать. Он увидел небольшой проход в стене: либо заведение, которое себя не афиширует, либо совсем захудалая забегаловка. Его источник советовал ему начать поиски именно в таком месте. Если его добычи тут и нет, ничего, он выкурит кролика из норы в другом месте.
Дон проскользнул внутрь, держа наготове пистолет. Никто его не окликнул. Когда он прошел дальше, перед ним открылось здание, и до ушей донеслись обрывки… пения? Негромкий женский голос, не выкрикивающий похабные слова, не напрягающийся от усилия перекричать орущую музыку. В сопровождении нескольких инструментов женщина тихонько пела старую-престарую песню о любви, обретенной и утраченной.
Дон нахмурился и вошел в помещение. Внутри было тихо, можно даже сказать — спокойно, несмотря на то, что посетителей было на удивление много: люди сидели за столиками, освещенными всего несколькими свечами. Обстановка была скромная, почти спартанская. Певица стояла на эстраде, подсвеченной одним-единственным прожектором. Она была недурна собой, но немолода и полновата, а ее одежда оставляла-таки простор воображению.
Дон покачал головой: что за странное место! Неудивительно, что посетители шифруются: в таком городе, как Мертвецкий Порт, подобные увлечения и впрямь позорны. Он огляделся в поисках своей мишени.
Человек сидел один, прихлебывал что-то из маленького стаканчика и смотрел на певицу, слегка улыбаясь. Раздраженный общей безмятежностью этого места, Дон подобрался к нему и приставил пистолетное дуло к основанию черепа. Человека охватил ужас. Вот так-то лучше!
— Эдвард Бейнс, не так ли?
Человек хотел было кивнуть, ощутил затылком упирающееся в него дуло и замер.
— Да, — спокойно ответил он. Это спокойствие не могло не восхищать, но в то же время бесило. — А вы, видимо, Иезекииль Дон.