— Вот-вот, хоть бы делом занялись. Все лучше, чем пить да лоботрясничать.
— Их там целая команда. — Испуганно проблеял Васяня. — Человек семь или восемь. В татуировках, с цепями на шеях.
— А у нас — не команда, что ли?
— У вас татуировок нет.
— Да черт с ними, с татуировками, главное нас мало. — Прикинул Игорек. — Вот если подождать, когда ребята с сенокоса подъедут…
— К тому времени эти ханурики и лодку спалят, и шашлыки съедят, и сами отсюда свалят… Эй, интеллигенты! — Димка зыркнул поверх греющихся на солнце спин. — Кто шпану бить пойдет?
Вопрос он поставил ребром, и увильнуть было невозможно.
— Вообще-то можно, — Генка, наш главный увалень, медалист по штанге, сосредоточенно поскреб костяшки. — Витек, ты как?
— А чего? Сходим, глянем, что там за фраера. Может, обмылки какие…
Бодрая формулировка мгновенно разрядила атмосферу. Одно дело собираться на бой — в чистое переодеваться, с милыми прощаться, — и совсем другое, когда зовут просто посмотреть на «обмылков».
— Значит, еще двое! — продолжал считать Димка. — Петьку берем, Серого разбудим, вот уже и шестеро.
— Опять ведь побьют, — боязливо пробормотал рыбак.
— Не тушуйся, дед! — Витек вдохновенно натянул штаны, намотнул на кулак кожаный ремень. — У меня вон зуб шатается, может, выбьют.
Димка тоже поднялся с земли, азартно отряхнулся.
— Главное, не рассусоливать — первыми налететь и сразу по рогам!
— По рогам — это да-а…
— Ребят, мне бы только это — штаны переодеть, я же в костюмных! — засуетился Игорек.
— Тогда не успеешь.
— Вот блин!..
— Вы там осторожнее! — напутствовала нас Томка. — Сильно-то их не бейте.
Наивная, она даже не сомневалась в нашей праведной силе.
— Учи ученых…
С осознанием важности задуманного, мы вышли со двора, гурьбой двинулись по деревенской улочке. Поднявшись с завалинки, следом заковылял Мотя-колченогий.
— А ты куда, старая задница? — рассердился Васяня.
— Так это… Посмотреть.
— Ишь ты, прямо как в кино! — восхитился Лева. — Ничего, пусть идет. Мы билетами не торгуем, — для количества сгодится.
Уже через пяток минут мы вышли на берег, гневно потрясая кулаками, заскользили по песку вниз. Пылающий костер был прямо перед нами. Витек с Геной в качестве главной ударной силы тут же устремились вперед. Этим бронзовотелым ребятам, кажется, и впрямь не терпелось испытать свои свежие мускулы. Мы напротив — не слишком спешили, а потому отлично рассмотрели начало баталии. Наши архаровцы приблизились к чужакам, и здоровенный парень, почти мужик, после кратких и энергичных переговоров набросился на друзей с кулаками. Увы, драться он, как оказалось, умел. Уже через несколько секунд Витька с Генкой оказались на земле, и мы поневоле сбросили темп.
— Але, наших бьют! — встревожено пискнул колченогий Мотя и юркнул за спину ближайшего студента.
— Во, блин, влипли! И силы, главное, уже неравные. — Игорек вздохнул. — Их семеро, нас четверо
— Силы — ерунда, у нас стратегия дурацкая! — подосадовал Димка. — Я ведь сразу говорил: надо было всем скопом наваливаться, а мы растянулись аж по всей улице.
— Чего делать-то, мужики? Я ведь брюки даже не переодел, — чуть не плакал Игорек. — А ну как порвут? В чем на лекции-то буду ходить?
Я хмуро кивнул в сторону Моти.
— А ты вон ему отдай. Пусть пока подержит.
Игорек послушно начал стягивать с себя брюки. Его молочно белые ноги сейчас казались нам особенно худосочными. Мы все глядели на него и делали вид, что не замечаем приближающегося противника. А между тем, потоптавшись на Генке с Витькой, враг деловито начал окружать и нас. Двое покручивали в руках тяжеленными цепями, а один подобрал с земли увесистое полешко.
— Ну, что? Кто тут еще граблями собирался помахать?
— Какие грабли? Вы о чем, мужики? — Димка Павловский картинно всплеснул руками. Было видно, что драться ему окончательно расхотелось. Теперь он уже пылал желанием договориться. — Нормально побазарим и разойдемся.
— Да ты никак мохаешь? — детина ловко сграбастал Димку за горло. Пальцы у него оказались сильными, и Димка тут же захрипел.
Наверное, можно было еще повилять хвостом и попытаться уладить дело миром, но я вдруг представил себе, какими мы вернемся назад к Томке и какими глазами на нас будут смотреть те же деревенские, и все разом встало на свои места. Мне даже не пришлось преодолевать себя, — я попросту понял: вернуться ни с чем для меня во сто крат страшнее, чем быть побитым.
Старое правило о том, что в толпе нужно бить самого сильного я, конечно же, знал. Именно так я и решил действовать.
В то время, как здоровенный детина тискал и мял шею Димки Павловского, я шагнул к нему сбоку и со всего маху треснул противника по уху. Треснул так, что зазвенело в моем собственном затылке.
Скорее всего, мне просто повезло. Я угодил в нужную точку, и детина рухнул, как подкошенный.
Сипло дыша, Димка растер шею, удивленно взглянул на упавшего.
— Аут! — прокомментировал он и тут же взял инициативу в свои руки. — Ты что, сдурел, Петро? А если он кони двинет?
— Не двинет, — я едва сдерживал стон. Кисть ныла и грозила напрочь отвалиться.
— Ну? Чего встали? — Димка уже смотрел на врагов взором будущего гипнотизера. — Без врача не обойтись, так что забирайте своего придурка и сваливайте.
— А они еще хотят! — фальцетом неожиданно выкрикнул Игорек. Все лето он перелистывал самоучитель по карате и только теперь до него дошло, что звездный час его пробил. Выписав в воздухе странный вензель, он смешно провернулся телом и тощей своей ногой завез в живот ближайшему увальню. Наверное, это уже нельзя было именовать везением, — скорее всего, удар и впрямь оказался не слабым. По-детски ойкнув, увалень схватился за живот и плюхнулся задом на песок. Глаза его обморочно закатились, изо рта выползло сдавленное ругательство.
Это и стало переломным моментом. С криком: «мочи гадов!» Димка бросился на врага, и следом за ним в атаку пошла вся команда: Серый, я, Васяня и даже колченогий Мотя. Оклемавшиеся Генка с Витьком тоже присоединились к общей свалке.
Легкой победы не получилось, но мы все-таки загнали чужаков в воду. Троих взяли в плен, остальных заставили плыть на тот берег. Брюки Игорька колченогий Мотя так и не уберег, и Павловский нахально забрал штаны одного из побежденных.
— Компенсация! — пояснил он. — Слыхали такое слово?
— Брюки — что, главное, зуб выбили! — сокрушался Витек.
— Ты же сам хотел, чтобы выбили.
— Так ведь не тот выбили! У меня слева болел, а они справа вышибли.
— Какие проблемы! Попроси Петра. У него удар пушечный — так вдарить, что вся челюсть вылетит…
Как бы то ни было, но возвращались мы героями. Все девушки в этот вечер были наши, и неудивительно, что одной из них оказалась Наталья. Ей понравился мой синяк, а мне понравилась ее улыбка. Мы замерли всего в паре шагов от того, чтобы не влюбиться друг в друга окончательно. Любви помешал все тот же чертов парторг. Заехав к нам через пару дней, он, конечно же, разузнал про драку и поспешно услал нас из колхоза. Тем не менее, именно то давнее лето ассоциировалось у меня с неувядающей юностью. Сломанная кисть скоро зажила, а ощущение всеобщего обожания не покидало еще достаточно долго…
Проснувшись, я повернул голову и разглядел точеный профиль Натальи. Прошла секунда, другая, и укутанное полусумраком лицо девушки начало неуловимо меняться. То есть это мне так почудилось. На деле же ничего не изменилось, просто пришло понимание, что рядом со мной лежит не Наталья, а Ангелина. В просторечии говоря — Анна…
Глава 4 В розовом кусту, в поисках Нектара…
На утро человечек пропал, и поминать о нем я, разумеется, не стал. На Анну же я смотрел уже несколько иначе. Некий перелом, что наметился ночью, сыграл решающую роль. Не знаю, что она думала обо мне, но в моих собственных мыслях разброда стало явно меньше. Это было удивительно, но за одну-единственную ночь она успела стать своей, словно и впрямь впитала в себя крупицу той давней студенческой любви.
Наконец-то я сумел определить и ее условный статус — наверняка, дочка или племянница какого-нибудь из местных бонз. Отсюда и царственные замашки, и фантастическая квартира, и впечатляющая экзотика на фотографиях. Чепуху же, касающуюся ее возможного студенчества, намерения убить меня и выброшенного в урну пистолетика, я списал в файл необъяснимого — в корзину, в которую заглядывать пока не хотелось. До поры до времени там хранились тарабарщина с языком, исчезнувший подъезд, мой ночной мужичок в шинели и еще около десятка несуразностей… Что касается моего предшественника, то здесь в поисках правды я особенно не продвинулся. По понятным причинам желания расспрашивать о нем у меня не было. Тем не менее, этого субъекта я определил, как рыбку из семейства прилипал. В самом деле, склеил благополучную девочку и сел «на хвост». Иначе, какого бы черта стала она его возить с собой?
Пожалуй, не стоило думать о нем вовсе, но я постоянно помнил, что этот тип может всплыть поблизости в любой момент. Все равно как подводная лодка противника. А посему с самого раннего утра я не поленился извлечь на свет божий трофейный свой пистолетик. Еще раз проверив наличие патронов, я внимательно оглядел оружие со всех сторон и неожиданно обнаружил, что загадочная надпись на его металлическом боку «POLUCHI NAKA» за ночь успела трансформироваться в более понятную «Heckler amp; Koch». Об этой марке я, по крайней мере, что-то слышал, хотя произошедшего феномена это, разумеется, не объясняло. Впрочем, ломать голову над тем, каким образом одни буковки способны превращаться в другие, я не собирался. Вместо этого я принялся целить по цветочным бутонам на обоях, время от времени энергично щелкая курком. Само собой, вхолостую. Выглядело это немного по-детски, но мне самому подобные приготовления смешными не казались. Когда на протяжении столь короткого времени на тебя трижды устраивают покушения, расслабляться попросту опасно. Как бы то ни было, умирать я не хотел, а смертью здесь пахло вполне явственной. При этом охотились не на кого-нибудь, а на меня. И не очень при этом утешало, что наряду с охотниками на сцене фигурировали некие таинственные защитники. Рано или поздно первым могло повезти, а вторые могли попросту опоздать.
Так или иначе, но очередной день (третий, к слову сказать!), начинался вполне идиллично. С баночкой мази и пузырьком йода Ангелина внимательно проинспектировала мое тело, не пропустив ни одного синяка и ни единой царапины. Охая, я гладил ее бедра, ласкал живот, и, дергаясь, она мазала тампоном там, где следовало и где не следовало. В результате, подойдя к огромному трюмо, мы пронаблюдали странное зрелище. Рядом с юной длинноногой особой стояло некое чудище, словно зебра исполосованное йодистыми разводами, с фиолетовыми синяками на груди и коленях, с ободранной рукой и царапинами на лице.
— А это, интересно, откуда? — я недоуменно указал на царапины.
— Не бери в голову, — Ангелина мужественно улыбнулась. Зайдя мне за спину, обняла за шею, прижалась всем телом. Трюмо послушно отобразило произошедшее слияние. Ни дать, ни взять — Адам и Ева в райской квартирке после ликвидации рокового яблока.
— Я совсем тебя не узнаю, — шепнула мне на ухо новоиспеченная Ева.
— Да уж, страшненький… — я даже не спрашивал, — констатировал. Возможно, я мало что смыслю в мужской красоте, но в женской кое-что понимал. И, на мой взгляд, эти два тела в зеркале сочетались далеко не самым лучшим образом. На Аню можно было смотреть и сбоку, и спереди, цедя слезы умиления, восхищенно прицокивая языком. От моего вида тоже легко было заплакать, но уже из чувства сострадания.
— Неправда, ты очень даже красивый!
— Красивый?
— Правда, правда! И я снова тебя хочу! — она стиснула мою шею так, что я захрипел. Пришлось прибегнуть к борцовским приемам, отчего тело ее мгновенно преобразилось, став по змеиному гибким и вертким. Теперь я уже не сомневался, что столь отменные пропорции моя нынешняя подруга приобрела не в процессе ленивого сидения на студенческих лекциях. Впрочем, она и сама успела кое-что порассказать. Девочка, как выяснилось, уважала верховую езду, фехтование, с удовольствием плавала и не чуралась чисто мужских тренажеров. Так или иначе, но физическая ее форма заслуживала высшей похвалы, и чтобы одержать верх, мне пришлось приложить немалые усилия.
— Ты стал сильнее, — вынесла она резюме. Я самодовольно улыбнулся. Быть кого-то сильнее всегда приятно — тем более, если речь заходит о твоих конкурентах.
— И живот твой куда-то пропал, — она ткнула меня кулаком в бок. — Ты увлекся каким-нибудь видом спорта?
Мне хотелось сказать — кем именно я увлекся, но откровенничать с этой умницей было преждевременно. А потому, оказавшись в затруднении, по старой студенческой привычке я ответил вопросом на вопрос:
— В смысле?
К слову сказать, когда-то этой идиотской присказкой переболел весь наш поток, что постоянно приводило к словесным казусам. Скажем, у кого-нибудь спрашивали:
— Который час?
Спрашиваемый тер лоб, мучительно морщился и в свою очередь вопрошал:
— В смысле?…
— А конспекты у тебя с собой?
И снова следовала та же нелепица. Вот и Аня на мою словесную баррикаду тут же фыркнула
— Спортом — это значит в смысле спорта. И ты не заговаривай мне зубы! Еще неделю назад ты был жирненьким и рыхлым, а сейчас…
— Что сейчас? — я навалился на Анну, прижавшись к ней так тесно, что она сначала прикрыла глаза, а потом бурно задышала. И в том, как она принимала меня в себя, как стискивала руками, пальцами и лоном, не было ни ханжеской безучастности, ни похотливой жадности, ни агрессии амазонки. Да и сам я себя не слишком узнавал. Верно, и впрямь было в подобных отношениях нечто особенно сладкое — в моем блаженстве за чужой счет. Впрочем, и совеститься я не спешил. Сейчас ей было хорошо — возможно, так же хорошо, как и мне, и я не видел особых препятствий, чтобы не записать эту заслугу целиком и полностью на свой счет.
Я обнял Анну крепче, обморочно прикрыл глаза. На минуту мы стали одним целым — двое, очутившиеся в одной лодке и в одной коже. Я чувствовал ее ток, и мое собственное напряжение передавалась ее мышцам. Так мы лежали довольно долго — может быть, полчаса, а может, и полдня. Только когда накал окончательно спал, а сердечный пульс снизился до приемлемого, она хрипло произнесла:
— И все-таки это не ты.
Я перекатился на ворсистый ковер и, чуточку помолчав, спокойно согласился:
— Да, это не я.
— Кто же тогда ты? Инопланетянин?
— Можно сказать и так.
— А если серьезно?
— Если серьезно, я и сам не знаю, как я сюда угодил.
— Тогда ты должен мне рассказать!
— Что рассказать?
— Все!
Я прикусил губу. Миг слияния прошел, мы остывали, как пара поставленных в холодильник кисельных стаканчиков, и она это тоже почувствовала. Порывисто сев, обняла собственные колени, не глядя на меня, попросила:
— Ну, хоть что-нибудь…
Это был приемлемый компромисс. ВСЕГО я всегда боялся. Будь то закамуфлированная ложь или «чистая» правда. Любые эталоны иллюзорны, и чистую правду могут отстаивать только глупцы и дети. Когда же говорят: «Но ты ведь не знаешь ВСЕЙ правды!», я торопливо открещиваюсь: «И не надо!..» Вполне возможно, что всей правды мне не захочется знать и в самый последний свой час. Не та это информация, за которую стоит ссориться с ближними и развязывать войны. Сама по себе правда — скучна и аморфна. В каком-то смысле это подобие академической оценки, которую нахальные индивиды пытаются давать вечности. Но вечность нельзя оценивать, как нельзя оценивать километры с килограммами и ругать атомарный кислород. Однако Ангелина испрашивала лишь малую часть правды, а на это я был всегда согласен.
Глава 5 В антракте между раундами
По сию пору убежден, что графоманов надо щадить. Не оттого, что самого себя я также причислял к этому неугомонному племени, а по причинам чисто психотерапевтического свойства. Бичуя, мы не воспитываем, а, ставя клеймо, не способствуем добрым посевам. Так уж получается, что, выкорчевывая сорную траву, мы меняем бесполезные злаки на злую крапиву. И кто знает, не отвергни венская академия художеств юного Адольфа, не откажи духовная семинария строптивому Джугашвили, может, и не было бы вовсе второй мировой войны? И что плохого в том, что рябоватый грузин распевал бы в храмах псалмы, а молодой Шикльгрубер обрел бы статус модного художника? Рисовал бы себе развеселые натюрморты, пейзажи с венскими дамочками, а в паузах иллюстрировал книжки любимого Карла Мая с индейцами и кактусами. Но, увы, люди по сию пору с пеной у рта ратуют за профессионализм, наотмашь громя последователей Хлебникова, критикуя чудаковатых знахарей, в клочья разнося незлобивый дилетантизм. Вот и вырываются иные дилетанты в профессионалы — вопреки всем многоумным прогнозам. А, вырвавшись, возвращают пощечины сторицей…
Словом, я не унывал и продолжал надеяться. Стоило им позвонить, и я тут же начинал одеваться. Манили пальцем — и я бежал. Бросал дорогих пациентов, выдумывал отговорки для коллег — и самым бессовестным образом исчезал из больницы. Чуть ли не прыгал дворовой собачкой в предвкушении косточки. А ведь всего-то и звали — на обсуждение моей первой неумелой повести. Наверняка собирались ругать, но и это было лестно. Как ни крути, некто посторонний вчитывался в мои тексты, строил догадки, творил умозаключения, а потому я готов был лететь и мчаться, — и все только для того, чтобы выслушать чужое мнение. А что мне было до него, если вдуматься? Тем более, что радостных отзывов ждать действительно не приходилось. Я описывал не постельные сцены и не схватки в космосе, — я писал о своей работе. Иными словами — о сумасшедших. Я пытался поведать об открытии, которое по сию пору не решался преподнести научному миру. Очень уж оно было пугающим и фантастичным. Даже романтик Павловский, боюсь, попросту меня бы не понял. По этой самой причине я и решил прибегнуть к жанру фантастики — ушел в эзопово закулисье, хронологически точно зафиксировав все основные этапы своего открытия. Я рассказывал о пандемии, с некоторых пор охватившей весь мир, я писал о загадочных вирусах, которых однажды сумел разглядеть в наш первый электронный микроскоп. Но вирусы — это не инопланетяне, а потому на коммерческий успех я ничуть не рассчитывал. И все равно я шел по первому зову и первому звонку. Потому что всегда надеялся: а вдруг? Поднимется кто-нибудь из маститых и усатых и, степенно пройдясь вокруг стола, заявит: «Сыро, конечно, малодоказательно, но… Есть тут, братцы, нечто этакое… Шарм, что ли, изюминка. Да и язык вовсе даже не плох…» Вот ради одной такой фразы, которую никто еще не сказал и, скорее всего, не скажет, я носился по издательствам и редакциям.