Ваня сплюнул и выругался.
– Сетчатка, говорят, отслаивается, – продолжила бабка. – Капли накапали, все размылось в глазах, люди чего-то мельтешат, а из границ своих вышли, как река из берегов. Где мужчина, где женщина, не разберу.
Ваня еще раз обернулся. Бабка смотрела перед собой голубыми круглыми глазами, словно недавно только с луны свалилась и видела все в первый раз. А главное – все, что видела, ее веселило и забавляло, как ребенка. Ваня мотнул головой и усмехнулся.
– Свой автобус-то хоть разгляжу? – весело спросила бабка.
– Яр – Ирбит. Отправление в восемнадцать десять, – заговорил электронный голос, и Ваня поднялся.
Засунув руки в карманы и глядя под ноги, он пошел к выходу, прошел туалет, притормозил, повел головой в стороны, еще раз дернул плечами и вернулся к туалету.
Опершись каблуком о стену, в узком коридоре, ведущем к мужскому и женскому туалетам, стояла Жаба. Ваня бесшумно приблизился к ней.
Увидев его, Жаба опустила толстую ногу, затянутую черным капроновым чулком, и двинулась в сторону женского туалета. Ваня мягко положил руку ей на спину под капюшон и повел из зала прочь.
– Че те надо? – спросила Жаба, не сопротивляясь.
– Сейчас узнаешь, – процедил Ваня. – Давай только выйдем.
Она выставила голову вперед, словно под тяжестью Ваниной ладони, челка падала ей на лицо, и Жаба откидывала ее рукой.
Они вышли из центрального входа. Ваня отвел Жабу за угол и остановился. Она откинулась к стене, ее грудь в глубоком бордовом декольте колыхнулась. Ваня заглянул в вырез наполовину застегнутой куртки. Кожа на груди Жабы отливала зеленым и была покрыта выпуклыми бордовыми точками. Ваня усмехнулся.
– И че, кто-то покупает?
– Говори, что надо, или уйду, – огрызнулась Жаба.
Ваня подошел к ней вплотную, вывернул губы наружу, будто собирался плюнуть ей в выемку на груди, и сказал, цыкнув:
– Че, Линда где?
Голос его прозвучал спокойно и даже ласково. В глазах Жабы появился злорадный блеск.
– А я откуда знаю, – нагло ответила она и оперлась каблуком о стену, ее мини-юбка задралась, показывая толстые ляжки.
– А она говорила, вы квартиру с ней вместе снимать собираетесь, – сказал Ваня. – Она сказала, ты утром за ней заехать должна…
– Че? – протянула Жаба. – Я ее уже неделю не видела. Нахуй мне с ней квартиру снимать? И так работа ночная. Еще днем мне вопли детские слушать?
– Где она? – Ваня оперся рукой о стену и, следя краем глаза за проходом, говорил Жабе в ухо. – Блядь, где она?!
– Я откуда знаю?!
– Блядь! – Ваня ударил кулаком по стене.
Жаба вжала в голову в плечи. Казалось, на своем жирном горбу она держит сейчас все здание автовокзала.
– Я не з-знаю.
– Найду ее, голову проломлю, – Ваня отстранился от Жабы. – Увидишь ее, передай суке. Узнаю, что ты ее прячешь… – Ваня выдохнул с напором. – Я тебе жирные твои ноги переломаю, поняла?
– Сказала же, поняла! – с вызовом ответила Жаба.
У тротуара напротив прохода притормозила серая «Лада». Ее дверцы и затемненные окна оставались закрыты. Машина не трогалась с места. Жаба смотрела на машину с вызовом. Перевела взгляд на Ваню, и было в нем столько приглушенной злобы, словно она ненавидела всех мужчин, а Ваню особенно.
– Мне пора работать, – толстой пятерней она отодвинула его от себя. Достала из кармана серебристую пачку «Орбита», выдавила одну подушечку в рот.
Она пошла к машине. Каблуки под ней прогибались. Жаба заглянула в окошко с пассажирской стороны, отошла к задней двери, открыла нее, и по тому, как она втискивала свое затянутое тело в машину, было видно – на заднем сиденье тоже кто-то есть.Ваня прошел несколько кварталов. Вечер словно тянулся за ним хвостом и, наконец, обогнал его. Ваня свернул на безлюдную улицу, и темнота съела его черную спину. В домах, вымерших с окончанием рабочего дня, окна не светились. Казалось невероятным, что Ваня только что прошел живые улицы – яркие и многолюдные.
Из-за угла выплыла фигура. Мужчина был в черном, силуэт его сливался с темнотой, и с расстояния невозможно было разглядеть, где его границы.
Ваня остановился, коснувшись его плеча. Вложил ему в руку сложенную купюру. Тот взял, прошелестел несколько слов Ване в ухо и пошел туда, откуда пришел.
Ваня повернул назад, добрался до оживленной части города и остановил на дороге машину.
– Улица Восьмого Марта, – сказал он, открыв переднюю дверцу «Жигулей».
Захлопнул ее, открыл заднюю и мягко опустился на потертое сиденье. В салоне пахло маслом. Водитель свет не зажигал. Ваня смотрел в окно, усмехаясь. Будто его забавляли виды города. Будто Ваня знал: он – зритель, попавший сюда проехаться и посмотреть. То, что город показывал, мало его интересовало. Ваня усмехался ухмылкой презрительной, словно знал – он не здесь должен быть, а в другом театре. Но раз уж он здесь, то пыжься, город, выворачивайся, развлекай.
«Жигули» проехали «Гринвич», вход в метро и с Восьмого Марта свернули на улицу Народной Воли.
– Останови, – выдохнул Ваня, когда машина поравнялась с большой белой гостиницей.
Протянув водителю сто рублей, Ваня вышел из машины и пошел вглубь дворов. Здесь тоже было тихо, хотя до входа в метро идти пять минут. У кирпичного дома Ваня остановился под деревом и, скрытый тенью его голых ветвей, долго изучал фасад, двигаясь глазами от окна к окну, от балкона к балкону. Можно было подумать, он считает кирпичи в кладке и простоит тут до утра.
Через некоторое время он не спеша сошел с места. Окна первого этажа, почти все забранные решетками, освещали балконы второго этажа. Обивка одного – ядовито-зеленая – отражала свет, идущий снизу, и отбрасывала едкое пятно на площадку перед балконом. Соседний балкон был обит рифленым листом железа, похожим на большую стиральную доску.
Ваня приблизился ко второму подъезду, вкрался в пространство между ним и окном первого этажа, нащупал на стене металлический желоб. Обхватил его руками, подтянулся. Закинул ногу на карниз первого этажа, громыхнув. На секунду замер. Оторвал одну руку от желоба и, распялившись по стене, схватился за перекладину белой оконной решетки. Держась за нее, оторвал вторую руку от желоба, стал двумя ногами на карниз, поставил сначала одну ногу на перекладину решетки, потом вторую, дотянулся до цементного козырька незастекленного балкона и пошарил по нему рукой. Продвинулся правее. Пошарил. Сжал в руке целлофановый пакетик, наполненный мягким и сыпучим. Сошел на карниз, все еще держась за решетку. Спрыгнул. Быстро посмотрел в ладонь. Сунул руки в карман и пошел прочь, не оборачиваясь, но по его напряженному затылку было видно – ему хотелось обернуться.Зайдя в «Гринвич», Ваня потер тыльную сторону ладони, словно убеждая себя в ее чувствительности. Он пробежался глазами по широким прилавкам с помидорами черри в стаканчиках и плоских упаковках. Прошел мимо ананасов, дынь, разрезанных пополам и затянутых пищевой пленкой. Остановился рядом с полочкой, где лежали манго разных сортов, ухмыльнулся и покачал головой, как бы говоря – я знал, я так и знал.
Ваня прошел дальше и остановился возле длинного стеллажа с бутылками вина. У другого конца стояла девушка с металлической корзинкой. На ней была пухлая жилетка с меховым капюшоном, надетая на полосатый шерстяной свитер. Обтягивающие джинсы. Гладкая кожаная сумка у бедра. Светлые волосы собраны в пучок на макушке. Она читала этикетки на бутылках. Ваня только один раз скосил глаза на нее и больше в ее сторону не смотрел. Задрав голову, он погрузился в изучение бутылок и медленно продвигался в ее сторону. Девушка шла по направлению к нему.
Раздался телефонный звонок. Она поставила корзинку на пол, порылась в сумке. Пальцем прикоснулась к экрану айфона. Ваня посмотрел на бутылки сбоку.
– Да, солнце… – сказала она в трубку таким тоном, словно вокруг нее все планеты солнечной системы совершали парад и, ответив на звонок, она сделала звонившему большое одолжение. Ваня глумливо ухмыльнулся. – В «Гринвич» заскочила… Сейчас буду. Целую, солн-це… – с лощенной усталостью в голосе пропела она.
Она положила телефон в карман и взяла с пола корзинку. Ваня подобрался, подбодрился и как будто стал шире в плечах. На дне его карих глаз промелькнула медовая искра. Можно было подумать, что он сейчас очень взволнован и возбужден одновременно.
Ваня заприметил какую-то бутылку на полке, сощурился, читая этикету, подался вперед. Девушка приблизилась к нему. В ее корзинке лежали кусок сыра с плесенью, стаканчик помидоров черри и виноград. Ваня в ее сторону не посмотрел. Девушка окинула его быстрым взглядом и вернулась к бутылкам. Ваня резко взял со стеллажа бутылку, на которую все это время смотрел и прошел близко от девушки.
Зайдя за соседний стеллаж, он сунул бутылку под резинку куртки. Опустил руки и, слегка ими раскачивая, пошел к выходу.
Ваня вышел из «Гринвича», никем не остановленный. Когда за ним съехались автоматические двери, он усмехнулся. Спустился в переход метро. Прошел его насквозь, поглядывая за колонны. За одним из поворотов, прислонившись к стене, стоял человек. Низко надвинутая кепка закрывала опущенную голову. Казалось, он дремлет стоя. Ваня негромко свистнул. Тот сразу поднял голову, подошел к нему. Ваня встряхнул рукавом, приподнял руку и показал прилипший к ладони айфон. Человек сунул руку в карман, вынул и передал Ване две голубые купюры. Ваня вытряхнул телефон в его ладони, сунул руки в карманы и пошел вверх по лестнице.
Ваня вышел из «Гринвича», никем не остановленный. Когда за ним съехались автоматические двери, он усмехнулся. Спустился в переход метро. Прошел его насквозь, поглядывая за колонны. За одним из поворотов, прислонившись к стене, стоял человек. Низко надвинутая кепка закрывала опущенную голову. Казалось, он дремлет стоя. Ваня негромко свистнул. Тот сразу поднял голову, подошел к нему. Ваня встряхнул рукавом, приподнял руку и показал прилипший к ладони айфон. Человек сунул руку в карман, вынул и передал Ване две голубые купюры. Ваня вытряхнул телефон в его ладони, сунул руки в карманы и пошел вверх по лестнице.
Выйдя из перехода на другой стороне, он посмотрел на «Гринвич». Его двери разъезжались, пропуская хорошо одетых вечерних покупателей, которые на расстоянии – а между Ваней и супермаркетом сейчас проходила широкая трасса – выглядели мелкими и одинаковыми. Ухмыляясь, Ваня покивал «Гринвичу», как будто хотел сказать – да, да, все это мы уже видели. Втянул щеки и смачно плюнул на асфальт.Жаба захлопнула дверцу машины. С водительского сиденья к ней повернулся мужчина лет тридцати пяти, с бледными мясистыми губами, широко расставленными водянистыми глазами и бровями, сведенными, словно щипком, двумя глубокими вертикальными морщинами. Одна щека его была выше другой, вздернутый кончик носа поднимал ноздри. Жаба смотрела в эти темные теплые дырки на его лице, пока с пассажирского сиденья не высунулся второй – молодой, бритый, худой, с опухшим носом, широкими бровями и затаенным взглядом темных глаз. Под носом у него была треснувшая язва с мелкими сухими пупырышками.
Жаба посмотрела на мужчину, сидящего рядом с ней. Этому было лет тридцать, но с передней части головы темные волосы уже сошли, оставив узкую полоску посередине. Черты его лица были правильны и обычны. Брови вскидывались, одевая домиком большие голубые глаза, прозрачные и застывшие, как стекло. Лицо его ничего не выражало, словно фасад дома, заброшенного и нежилого. Только за голубыми зрачками, как за наглухо закрытыми широкими окнами, бился кошмар.
– Что будем делать? – спросила Жаба.
– Минет, – промычал водитель, охватывая ее широкоугольником глаз.
– С презервативом пятьсот, без презерватива – семьсот. С каждого… – деловым тоном сказала Жаба, причмокивая жвачку.
– Поехали… – сказал водитель, крутанув руль.
За окном проносились размытые фигуры людей, словно вышедших из границ и слившихся с черной рекой вечера, растекающегося по автостраде. И не разобрать было, кто из них женщины, а кто мужчины. Только горящие витрины магазинов и окна кафе проливали на вечернюю реку островки желтого света.
Жаба, надув губы, смотрела на свои черные коленки. Мужчины молчали. Тот, что рядом с ней, не отрывал взгляд от дороги, и можно было подумать, он видит этот город после долгого перерыва.
Город пошел уменьшающимися домами, словно машина вносилась в другое пространство – туда, где можно спрятаться. И пространство это должно быть маленьким и укромным, чтобы в нем можно было делать никому не видные дела. Асфальт под шинами зашуршал, наверное, потому, что расстояние отрезало звуки центра города, как лезвием перерезают вены и артерии, идущие от сердца. Жаба не отрываясь смотрела на верхушки деревьев. Чем меньше становились дома, тем выше деревья.
Машина остановилась на проселке. Мужчина, сидевший за рулем, щелкнул включателем на потолке. Салон вспыхнул белесым светом, делая деревья за окнами призрачными, а людей в машине – явственными, хорошо прочерченными в замкнутом пространстве голубоватыми контурами.
Мужчины вышли из машины. Жаба ненадолго осталась одна, вглядываясь в темноту за окном. Дверь с ее стороны открылась.
– Подвинься, – сказал водитель, втискиваясь на заднее сиденье.
Жаба приподняла зад и плюхнулась посередине. Вытащила из кармана фантик, желтоватую жвачку изо рта, завернула ее в фантик и положила в карман. Повернулась к мужчине и сложила губы бантиком. Он ущипнул ее за ляжку под юбкой.
– Че, давай, – сказала Жаба.
– Сейчас дам, – ответил он и навалился на нее.
– Это еще зачем? – звенящим голосом спросила Жаба. – Секс классический – тысячу рублей. И вообще, платите вперед.
– Пасть закрой, жирная тварь.
Он засунул руку глубже и потянул за резинку чулок. Белое мясо жабы взбугрилось под резинкой.
– Трусы снимай, че сидишь, – приказал мужчина.
– Мужчина, вы платить будете?! – голос Жабы дрожал.
– Ты че, не въехала, тупая тварь? – он ткнул мякотью ладони ее в подбородок. Голова Жабы отъехала назад и ударилась о сиденье. – Жирная тупая тварь.
Жаба задрала юбку, стянула узкие черные стринги с серебряным сердечком и сунула их в карман.
– Ляг нормально, – он еще раз ткнул ее в подбородок.
Жаба опрокинулась на сиденье темной бугристой горой. Раздвинула ноги. Мужчина повалился сверху, приблизив к ее лицу широкие губы, бледные, как обескровленное мясо. Черные дыры его ноздрей обдували ее щеку, из его рта несло гнильцой, будто в зубе было дупло, в котором сдохла птица. Жаба повернула голову вбок.
– Жирная… сучья… тварь… – приговаривал он ей в щеку. – Жирное… свиное… вымя…
Он дернулся, надавив Жабе на грудь, закатил глаза до белков, брови в судороге сошлись ближе. Жаба повернулась к нему, ртом схватив горячего воздуха из его темных ноздрей.
Мужчина приподнялся над Жабой, натянул штаны.
– Попробуй сиденье испачкать, – сказал он, – похороню здесь.
Жаба подставила между ног ладошку.
– Отвезите меня к вокзалу, – проныла она требовательно и одновременно просительно.
Мужчина вышел из машины и захлопнул дверцу. Жаба села, не вынимая руки из-под себя. Она вытаращилась в окно на темные тени мужчин.
– Мамочки… – пискнула она. – Мамочки…
Дверца снова открылась. В салон ввалился молодой и сразу схватил Жабу холодными руками за шею. Он опрокинулся на нее, как уж, холодный и скользкий, раздвигая ее ноги в спущенных чулках.
– Че, в чулках, блядь? – выдохнул он. – Модная, блядь. Жирная вся такая… Зеленая, ё-моё…
Жаба молча отвернулась к спинке переднего сиденья и закрыла глаза. Ее покрытая темными точками грудь вылезла из декольте, растеклась и колыхалась, и каждый раз лицо молодого плюхалось на нее, как на подушку.
Он слез с нее и юркнул в темноту из машины, прошуршав листьями. Жаба снова села и положила под себя ладонь. В ладонь натекла мутная горячая жидкость. В салоне запахло сырой рыбой. Жаба смотрела себе на ладонь, хныча и распустив губы. Она приоткрыла дверцу машины, вылила из ладони, наклонилась и вытерла ее о мокрую листву. Закрыла дверцу, достала из кармана трусы и вытерла руку насухо. Скатала чулки до голенищ сапог. Трусы свернула и положила в карман.
Дверца открылась, Жаба обернулась. В тусклом свете белой лампы ее второй подбородок соединялся с вывалившейся грудью, которая в профиль казалась гигантским белым наростом на короткой шее.
– Выходи… – сказал третий мужчина.
– Зачем, скажите… – захныкала Жаба.
Он просунул голову в салон, приблизил свои неподвижные глаза к Жабе. Она вся сжалась и приподняла бедра, вываливая себя из машины. Мужчина захлопнул заднюю дверцу, открыл переднюю и включил фары.
Жаба щурилась. Призрачным светом фары пятнами выхватывали из сырой темноты тонкие стволы невысоких деревьев, за которыми начиналась густая темнота. Ноги Жабы отливали молочной белизной. Двое курили, стоя у капота, ломая собой два белых луча. Свет обводил их по темноте мутным желтоватым контуром, и казалось, они немного пролились за границы себя. А раскинувшееся лесное пространство, перерезанное полоской света, сжимало их с двух сторон, будто толстыми черными ляжками.
– Мужчины… – заговорила она протяжно, будто связки в ее горле отвязались и голос мог тянуться далеко, если б не рвался от грудного дребезжания. – Мужчины, отвезите меня на вокзал. Мужчины, пожалуйста, отвезите меня на вокзал. Денег не надо. Только отвезите меня на вокзал.
– Давай, раздевайся и на колени становись, – сказал третий, очередь которого была.
– Мужчина, я же вам ничего плохого не сделала… – начала задыхаться Жаба. – Не убивайте меня, пожалуйста.
– Давай, раздевайся и на колени становись, – равномерным голосом повторил он.
– Я вас очень прошу… У меня мать больная. Я же говорю – денег не возьму, – Жаба задрожала ногами.
Мужчина ее толкнул, она упала назад, во всегда сырые прошлогодние листья.
– Давай, раздевайся и на колени становись.
– Ой, мамочки… – заскулила Жаба, стянула с себя кофту, лифчик и юбку. – Сапоги снимать? – спросила она.
– Не надо, – ответил третий.
Жаба встала на колени. Ее грудь и живот потянулись к земле.
Мужчина поднял крышку багажника. Жаба заскулила. Захлопнул крышку. Жаба заскулила громче. Он приблизился к ней, чем-то гремя. Жаба зажмурилась, боясь посмотреть. Вжала голову в плечи. Она вздрогнула, когда он коснулся ее спины чем-то железным.