— Ничего, ничего, друг! — успокоил его дон Рафаэль. — Ты ни в чем не виноват передо мною. Входи смело в мою гасиенду. Я прикажу накормить тебя, пока сам буду делать нужные приготовления, чтобы помочь твоим господам и раз и навсегда положить конец разбойничьим подвигам Аройо и его шайки.
Ворота гасиенды широко распахнулись, и из них выступило целое шествие с факелами. Во главе шел поручик Верегуи, временный комендант крепости Дель-Валле.
— Добро пожаловать, полковник! — приветствовал он дона Рафаэля, идя рядом с его конем, радостно заржавшим при виде родных конюшен. — Вы приехали как раз вовремя. Разбойничий атаман Аройо…
— Знаю, знаю, поручик, и, быть может, даже больше вас! — прервал его Рафаэль. — Аройо хозяйничает в Сан-Карлосе, и я немедленно отправлюсь туда на выручку дона Фернандо… Сколько у нас людей?
— Сотни полторы вместе со слугами наберется. По вашему приказанию я подготовил и ваших слуг, так что они теперь не уступят солдатам…
— Отлично! Благодарю. Отделите мне сотню самых отборных и приготовьте одну из мортир. Чтобы через полчаса отряд был готов выступить со мною.
— Слушаю, полковник. К назначенному вами времени все будет готово, — ответил бравый служака и поспешно удалился, чтобы исполнить полученное приказание.
Дон Рафаэль пока прошел в сад, на могилу отца. Там молодой человек повторил свою клятву отомстить убийцам отца. В то же время его сердце рвалось навстречу любимой девушке. Он думал, что она все еще находится в Оахаке и забыла его. Но теперь, благодаря встреченному им слуге из гасиенды Сан-Карлос, он узнал, что девушка едет туда и мучается каким-то тайным недугом. Он чувствовал причину этого недуга и, как все искренне любящие люди, сам страдал, но вместе с тем и радовался этой причине. Ему страстно хотелось опять увидеть Гертруду и уверить ее в своей преданности ей. Он надеялся, что она, услышав это, вновь оживет и расцветет в лучах счастья.
Но он не чувствовал, что здесь, в гасиенде, его ожидает человек, принесший ему прядь волос любимой девушки, которую она обещала прислать ему, когда найдет это нужным. Дело в том, что Гаспар и Цапотэ попали в гасиенду Дель-Валле раньше ее владельца. Когда они объявили часовому о цели своего прихода, их впустили в гасиенду и оставили до прибытия дона Рафаэля.
После сытного ужина утомленные беглецы крепко заснули и проспали приезд и отъезд дона Рафаэля, а разбудить их никто второпях не догадался. Таким образом, Гаспару и на этот раз не удалось исполнить возложенного на него поручения. Тот, кого он искал, был так же неуловим для него, как и для тех, которые гонялись за ним по другой причине.
Глава XXI. ЗАКОЛДОВАННОЕ ОЗЕРО
Поздний вечер. Высоко раскинулось звездное небо над обширным плоскогорьем, где бесплодные саванны сменяются девственными лесами и болотами с тростниковыми зарослями. Посреди этого пейзажа находится большое озеро мрачного вида. Воды озера так мутны и темны, что самые яркие звезды еле отражаются в них бледными, расплывчатыми точками. Даже прибой волн о берега, окаймленные густым, непроницаемым камышом, звучит как-то особенно печально и зловеще.
Почти на самой середине озера высится странной формы утес темно-зеленого цвета, напоминающий те исполинские каменные нагромождения над могилами, которыми в глубокой древности дикие племена чтили память своих вождей. Конусообразная вершина этого утеса постоянно покрыта белою пеленою тумана, образующегося из водяных испарений, между тем как сам утес издали кажется скелетом какого-то исполинского допотопного чудовища. У ног этого чудовища в лунные ночи копошились современные чудища-аллигаторы.
Мрачный вид этого озера и его неприветливых берегов, странные очертания выдвинувшегося из его кедр утеса, постоянное безмолвие, царящее в нем и вокруг него, — все это производило на случайного зрителя крайне удручающее впечатление. Поэтому нисколько не удивительно, что суеверные люди считали это озеро обиталищем разных духов и уверяли, что древние ацтеки имели на вершине утеса алтарь для кровавых жертвоприношений.
В нескольких лигах от гасиенды Сан-Карлос ехавший туда дон Мариано де Сильва узнал, что по окрестностям рыщут разбойничьи шайки Аройо. Опасаясь столкнуться с ними ночью, дон Мариано решил лучше остановиться до утра в перелеске, на одном из берегов заколдованного озера. Он знал, что это озеро считается нечистым, а потому сюда ночью никто не заберется. Хотя он сам и его десять слуг и были хорошо вооружены, но что значила эта горсть против «целых полчищ», которые стоустая народная молва приписывала состоявшими под началом Аройо и его помощника Бокардо? Дон Мариано имел основание тем более бояться, что с ним была больная дочь.
Местом стоянки он выбрал небольшую поляну, со всех сторон укрытую густолиственными деревьями. Земля была покрыта пышным зеленым ковром сочной травы, а цветущие вьющиеся растения, обвивавшие деревья, насыщали воздух приятным ароматом. Над этой природной беседкой раскидывался темно-синий бархатный балдахин, унизанный сверкающими золотыми звездочками.
Убаюканная мерным движением носилок, Гертруда заснула в них, и отец не велел ее будить. Сквозь раздвинутую немного занавеску можно было видеть прекрасное, но страшно исхудавшее и побледневшее лицо девушки с темными кругами под глазами.
Носилки были поставлены на землю. Рядом с ними, на подостланных одеялах, расположился и дон Мариано, намеревавшийся не спать, пока будет отдыхать его дочь. Четверо слуг уселись в стороне, на опушке перелеска, почти на самом берегу озера, и, чтобы тоже не задремать, занимали друг друга разговорами, а остальные пятеро отправились в разные стороны на разведку. Тут же, невдалеке, с наслаждением жевали сочную траву шесть лошадей.
С того места, где сидели слуги, вполне ясно был виден таинственный утес, тянувшийся из озера к небу.
— Я слышал от стариков, — начал один из слуг, — что в очень давние времена это озеро было чистое и прозрачное, как хрусталь, а мутным и темным оно сделалось с тех пор, когда кем-то было посвящено дьяволу, который поселился на утесе посреди озера…
— Трудно поверить, чтобы тут решился поселиться даже дьявол, — прервал другой слуга. — Ведь и он мог бы найти себе более приятное местечко.
— Ну, если он там и не живет, — продолжал первый, — все же на этом утесе до сих пор творится что-то страшное. Для того чтобы скрыть это от людей, верхушка утеса всегда находится в тумане. Один старый индеец рассказал мне любопытную историю об этом утесе. Если хотите, я передам вам ее?
— Говори, говори, друг Зефирино! — разом закричали заинтересованные слушатели.
Рассказчик откашлялся и начал:
— В давние времена на этом утесе был устроен индейскими жрецами алтарь для человеческих жертвоприношений… Говорят, они резали там людей целыми сотнями, так что кровь по глубоким трещинам скалы лилась настоящими потоками. Положив связанного по рукам и ногам человека на жертвенник, жрецы прежде всего вскрывали у него грудь и вырывали сердце.
— Вот зверство-то! — закричал один из слушателей. — Ну и мерзавцы же были эти индейцы!
— И теперь есть люди, не только среди индейцев, способные на то же самое, если не на худшее, — заметил рассказчик и продолжал: — Так вот, лет пятьсот назад случилось чудо. Лишь только жрец вынул было из груди одного обреченного трепетавшее еще сердце, как вдруг тот протянул руку, вырвал у жреца свое сердце и хотел было вложить его обратно на место в груди, но в это время сердце выскользнуло у него из руки и скатилось со скалы в озеро. Обреченный — он тоже был индеец — с громким воплем бросился вслед за ним в воду. Надо полагать, что этот индеец не нашел тогда своего сердца и продолжает искать его до сих пор, потому что его часто видят в озере и около него. Те, кто видел его, говорят, что как пятьсот лет назад жрец вскрыл ему грудь, так она и осталась открытой до сих пор. Я знаю одного человека, который сам видел его здесь в прошлом году, — заключил рассказчик.
Когда он закончил, все слушатели с невольным любопытством и страхом посмотрели на озеро, не бродит ли там и сейчас легендарный индеец. Как раз в этот момент возле них послышался какой-то шорох. Бледные, дрожащие, растерянные, они все четверо вскочили на ноги. Оказалось, что к ним подходит один из разведчиков, их же товарищ.
— Как ты напугал нас, Кастрильо! — воскликнул Зефирино. — Я только что рассказывал тут одну страшную историю, вдруг слышим, кто-то подбирается к нам… Впрочем, ты и сам выглядишь так, словно тоже чего-то испугался. Что ты видел?
— Кое-что неладное… Но сначала я должен обо всем доложить сеньору Мариано, — проговорил разведчик и поспешно направился к хозяину.
— Говори потише, Кастрильо, — шепотом предупредил его дон Мариано, кивнув на носилки со спавшей в них дочерью. — Где был и что видел?
— Говори потише, Кастрильо, — шепотом предупредил его дон Мариано, кивнув на носилки со спавшей в них дочерью. — Где был и что видел?
— Доходил до самой гасиенды Сан-Карлос, — шепотом рапортовал разведчик. — Дорога туда чиста, и я вошел бы в самую гасиенду, если бы не зрелище, которое поразило меня…
— Что же это за зрелище?
— Очень странное, сеньор… Не знаю, как и объяснить, чтобы вы поверили?.. Все окна в господском доме гасиенды так и пылают, словно там пожар, но пожара нет, а только какое-то удивительно яркое пламя, которое кажется то синим, то фиолетовым, то красным и как будто перебегает с места на место. Пока я соображал, стараясь понять, что бы это могло значит, вблизи меня, между деревьев, быстро промелькнула какая-то белая фигура, словно привидение…
— Ну, все это тебе действительно только привиделось, Кастрильо, — возразил дон Мариано. — Ничего подобного и быть не может.
— Клянусь вам, сеньор, что все, о чем я докладываю вам, я видел совсем ясно!
Вид и тон Кастрильо, которого дон Мариано знал уже давно, как честного, правдивого и всегда трезвого человека, были так серьезны и убедительны, что дон Мариано поневоле поверил ему. Должно быть, в Сан-Карлос действительно происходило что-то особенное, но что именно, — было невозможно понять по тому, что рассказал разведчик.
Дон Мариано долго сидел в глубокой задумчивости. Он еще дольше просидел бы в таком положении, если бы не голос дочери, вдруг раздавшийся из носилок.
— Ах, как я хорошо выспалась! — проговорила девушка, и ее тонкая белая рука раздвинула занавеску. — Должно быть, скоро утро, папа?
— Даже и полночи еще нет, дорогая. Спи с Богом! — мягко ответил дон Мариано, подходя к носилкам.
— А почему же ты сам не спишь, папа? Мы здесь, кажется, в полной безопасности. Наши люди могут караулить посменно, и ты мог бы…
— Нет, моя дорогая, мне не заснуть, пока мы не будем под кровом Марианиты, — возразил дон Мариано.
— Марианита… Ах, как она должна быть счастлива! — со вздохом промолвила девушка. — Ее жизнь так же цветет, как те луга, по которым мы так любили с ней гулять.
— Скоро и ты будешь так же счастлива, Гертруда, — утешал ее отец. — Вот явится дон Рафаэль и успокоит тебя.
Напуганный болезнью старшей дочери, причина которой крылась в тоске по любимому человеку, дон Мариано давно уже мысленно примирился с политической изменой этого человека и с радостью отдал бы за него дочь, лишь бы сохранить ее жизнь и видеть ее счастливой. Но дон Рафаэль уже почти два года ничем не напоминал о себе и не делал никаких попыток хотя бы на минуту увидеть ту, которую называл своей невестой, даже ни слова не написал ей. Поэтому и отец и дочь были уверены, что молодой человек оказался изменником не только в политике, но и в любви. Однако, желая поддержать в дочери хотя бы луч надежды, дон Мариано старался всячески утешить страдавшую девушку, говоря ей, что ее жених, вероятно, выжидает окончания войны или, по крайней мере, чего-либо такого, что заставило бы его вернуться к невесте.
— О да, — с внезапно разгоревшимися щеками и взором подхватила девушка, — да, он должен сделать это! Он дал мне клятву, что явится, когда я пошлю ему то, что уже послала… Впрочем, может быть, и из этого ничего не выйдет! — с грустью прибавила она.
— Выйдет, выйдет, моя дорогая, — продолжал успокаивать девушку отец. — Имей еще немножко терпения. Вероятно, он еще не получил твоей посылки, но как только получит, непременно явится и уверит тебя в своей неизменной любви, докажет тебе, что вас разлучили только неблагоприятно сложившиеся обстоятельства и какое-то тяжелое недоразумение.
— Недоразумение, из-за которого можно умереть! — произнесла со стоном девушка, вновь опускаясь на подушки и пряча в них лицо, судорожно подергивавшееся от приступа слез.
Между отцом и дочерью наступило тягостное молчание. Но через некоторое время дочь снова прервала его.
— Как ты полагаешь, папа, за сколько дней наш посыльный может дойти до места назначения? — спросила она, очевидно, под влиянием какой-то вдруг вспыхнувшей в ней надежды.
— Если он не найдет дона Рафаэля в Дель-Валле и должен будет оттуда пройти в Гуахапаму, куда, по слухам, отправился твой жених, то несколько дней тебе придется еще подождать свидания с ним, — ответил дон Мариано.
— Несколько дней? — тоскливо повторила девушка. — О, как это долго!.. Доживу ли еще я?.. А если и доживу, то все равно должна буду умереть, когда он скажет мне: «Вот я явился. Что же вам угодно от меня?» О, милый папа, я непременно умру тогда от стыда и горя!.. Потом я так страшно изменилась… Вся моя прежняя красота пропала. Взглянет он на меня и, увидев перед собою лишь слабую тень былого, быть может, из жалости и будет уверять… Нет, нет, мне не нужно его жалости, если не будет любви!
— А я уверен, что он еще больше полюбит тебя, когда увидит и поймет, как ты страдаешь по нему. Что же касается твоей красоты, то она опять вернется, когда ты будешь счастлива, — возражал дон Мариано, хотя и сам не верил в то, что говорил в утешение дочери, страдания которой надрывали его любящее сердце.
— Ну, тогда я умру от… радости, — промолвила девушка. — Во всяком случае, милый папа, тебе надо быть готовым остаться только с одною дочерью.
С этими пророческими словами дочь потянулась к отцу, обвила его шею обеими руками, прижалась к его груди и заплакала навзрыд. Не мог удержаться от слез и отец. В последние дни его томили предчувствия какого-то тяжелого горя, готового обрушиться на его семью, и он все время с душевным трепетом ожидал, что его мрачные предчувствия оправдаются.
В это время луна, скрывавшаяся до сих пор за темными облаками, наконец освободилась от них и засияла во всей своей красоте; местность, залитая ее серебристым светом, приняла менее зловещий вид. Зато на поверхности озера, возле утеса, казавшегося теперь точно покрытым блестящей серебристо-зеленой слюдяной массой, появилась целая стая аллигаторов. Шурша прибрежным тростником, чудовища стремились в лунную полосу, испуская странные, воющие звуки.
Сбившись в тесную кучу, слуги дона Мариано тщетно боролись с охватившей их жутью.
— Скорее бы уж проходила эта ночь! — сказал один из них. — Не к добру ты, Кастрильо, видел адские огни в гасиенде и белое привидение. Как бы не пришлось нам…
Донесшиеся вдруг как бы из глубины вод какие-то зловещие звуки, походившие на похоронное пение, прервали его и заставили остаться с открытым ртом. Казалось, там, в таинственных недрах озера, кто-то поет древний индейский гимн.
— Пресвятая Дева! — закричал Зефирино, — уж не поет ли это тот индеец, который ищет свое сердце?
Его товарищи, пораженные ужасом, только молча кивали головами в знак того, что и они думают то же самое.
Шелест и треск раздвигаемого вблизи тростника заставили всех замереть от страха. Но любопытство все-таки взяло верх над страхом. Они взглянули на озеро и увидели, как кто-то быстро пробирался среди густых камышей. Вскоре оттуда в озаренное луной свободное пространство озера выступил совершенно нагой человек, по медно-красной коже которого нетрудно было узнать в нем индейца. Очутившись перед открытым озером, этот человек бросился в воду и поплыл к страшному утесу; при этом он пел что-то на своем родном языке. Испуганные появлением пловца, все аллигаторы моментально попрятались в воду.
— Господи! Так и есть: это тот самый индеец, который ищет свое сердце! — шепотом произнес Зефирино, весь трясясь от страха. — Видите, грудь у него раскрыта… видны даже внутренности, кроме сердца… Смотрите, подплыл к утесу и как легко взбирается на него, словно по отлогому месту!.. Впрочем, это неудивительно: ведь он живет уж целых пятьсот лет, значит, совсем не похож на обыкновенных людей… Отцы мои! Это еще что такое…
Благополучно добравшись до вершины утеса, индеец исчез в тумане, окутывавшем эту вершину. Вскоре оттуда стали раздаваться следовавшие один за другим в правильные промежутки, громкие, отрывистые, звенящие удары. Эти удары походили на бой башенных часов, но вместе с тем в них было что-то жуткое и зловещее; кроме того, к ним время от времени присоединялся чей-то вой. От всего этого слушателей продрал мороз по коже.
Вне себя от ужаса, слуги бросились к хозяевам, которые также с испугом прислушивались к загадочным звукам.
— Что там такое? — спросил дон Мариано подбежавших людей. — Уж не ягуары ли вблизи? Но они, кажется, не так ревут… Потом, что это за звон?
— Нет, сеньор, это похуже ягуаров! — ответил Кастрильо, весь трясясь, как в злейшей лихорадке. — Нам следовало бы скорее уйти отсюда… Здесь нечисто… Слышите, что творится на этом проклятом утесе? Настоящий, не к ночи будет сказано, чертов шабаш!
И действительно, с озера, вперемежку с пением и глухим звоном, неслись еще более раздирающие душу вопли, стоны, рев и вой.