Вот и всё. Впереди — тусклая тёмно-зелёная стена с чёрной мрачной нишей. А в нише неясно желтеет деревянная скамейка, и на ней, положив под голову небольшой узелок, спит девочка в белом с синими полосами платьице…
Еще один серьезный разговор
— А кто тебя научил спать в сандаликах? — спокойно спросил я, хотя мне хотелось танцевать от радости.
— Это ты, Володя? — сонно улыбнулась Аннушка, пытаясь открыть·глаза. — А мне такое приснилось… — И она осеклась.
— Нет, Аннушка, ничего, тебе не приснилось. Всё так и есть. Вон уже и уборщица, пошаркивая шваброй, приближается к нам. Нужно подниматься.
Мы вышли на привокзальную площадь. Подул свежий речной воздух, и Аннушка поёжилась от холода. Я прощупал узелок с ее вещами.
— У тебя что-нибудь тёплое есть?
Она виновато промолчала.
Я набросил ей на плечи свой плащ, и она, закутавшись в него, как маленький зарёванный принц, терпеливо ждала, пока я ловил редкое в этих местах такси. Через несколько минут мы уже ехали домой.
Машина, выхватывая фарами из полумрака то несколько фигур, то перебегающую через дорогу собаку, быстро въехала на широкий и длинный мост, переброшенный через Днепр. По обе стороны от нас пролетали во тьму красные сигнальные буйки, медленно удалялись ярко освещённые теплоходы. Потом мы обогнали медленно ползущий московский поезд и со всего размаха врезались в плотную завесу лесного тумана. Машина, подпрыгивая на выбоинах, замедлила свой бег, и нас начало покачивать, как на медленных морских волнах. Аннушка начала помаленьку приваливаться к моему плечу. «Заснула, видно, бедняжка», — подумал я и, чтобы ей было удобнее, подставил под голову свою руку. Аннушка зашевелилась, поудобнее устраиваясь, и неожиданно спросила сонным голосом:
— Ты почему меня не пожалеешь?
Глупенький человечек, если бы ты только знала, как я стараюсь удержать себя от этого.
— А как ты думаешь, стоит ли тебя жалеть за все, что ты сегодня сделала? — спросил я.
— И всё же пожалей, пожалуйста… Как моя мама. Она взяла мою ладонь и провела по своей головке. Если бы ты только знал, как мне было страшно… Тогда бы ты совсем, совсем не ругал меня…
— И мне было очень страшно. За тебя, — сказал я. — А ещё знаешь как мне было обидно?
— Почему обидно? — спросила Аннушка и ещё раз пожалела себя моей ладонью.
— Я тебе потом всё объясню, — сказал я. — Но сначала скажи мне, почему это ты собиралась уехать?
— Ты же сам, наверное, догадался, — ответила Аннушка и, немного помолчав, добавила: — За то, что ты не взял меня с собой… А потом, за то, что выгнал меня из своей комнаты. А ведь у меня никого, кроме тебя, здесь нет!
— Я понимаю, — согласился я. — Прости, пожалуйста.
— А я тебя уже давно простила, как только села в автобус… Дай, пожалуйста, платочек.
Она принялась вытирать лицо и нос.
— А ты за что на меня обиделся?
Сейчас, когда всё уже осталось позади и нас ждала тёплая уютная постель, её, наверное, всё больше интересовало то, как я волновался, как бегал, разыскивая её, по всему селу. И чем больше я бы волновался и бегал, тем приятнее было бы ей.
— Мне было обидно знаешь за что? — сказал я. — За то, что ты совсем не уважаешь меня…
— Что ты, Володя! — воскликнула Аннушка. — Я тебя очень, очень…
Но я перебил её:
— Если бы уважала, то написала хотя бы записку: «Володя, я обиделась на тебя, хочу уехать домой». А так — очень уж не по-товарищески поступила, очень. — Я немного помолчал. — А знаешь, как мы все волновались? Я просто места не находил себе! И если бы не догадался, что ты уехала, если бы Коля не узнал, что ты приходила на автобусную станцию…
— А Коля тоже меня разыскивал? — оживилась Аннушка.
— Ещё как… Так вот, если бы я не догадался, что ты уехала, я бы всех поднял на ноги и мы искали бы тебя в лесу, в степи, на реке, на дне пруда…
— Ой, не надо! — вздрогнула Аннушка.
— Хорошо, о дне не буду, — согласился я. — А вот когда ты собиралась уезжать, знала ли о том, что тебя в самолёт просто-напросто не пустят?
— Почему не пустили бы? — не согласилась Аннушка. — Я бы купила билет, деньги же у меня есть.
— А знаешь ли ты о том, что детям никто не имеет права продавать билеты на самолёт?
— Не знала, — призналась Аннушка.
— Ну вот… Допустим даже; что тебе удалось доехать до Москвы. Приходишь домой, а дверь заперта. Тебя ведь там никто не ожидал, правда?
Аннушка промолчала.
— Вот и сидела бы под дверью день, ночь… В одном платьице. А ночи, хоть и лето сейчас, но всё же холодные. И сидела бы ты одинокая и голодная, как потерявшийся котёнок.
— Ну что вы всё пугаете девочку! — не выдержал водитель. Он, оказывается, прислушивался к нашему разговору. — Переночевала бы у соседей, люди же наши все, советские!
— Конечно, можно, — согласился я. — Это не хитрая штука — переночевать у соседей неделю-вторую. Но как ты думаешь, Аннушка, мама очень обрадовалась бы, узнав, как ты поступила?
— Поругала бы, — созналась Аннушка. — А может, и отшлёпала бы немного…
Водитель засмеялся. А я вот что придумал:
— Ну, если совсем немного, тогда попросим водителя сейчас же остановить такси…
— Сделано, — сказал водитель. Он приглушил мотор и повернул к нам весёлое лицо.
— выйду из машины, здесь осталось совсем немного, и попрошу его, чтобы он доставил тебя назад и даже усадил в самолёт. Я, конечно, против этого, но если уж тебе хочется так уехать…
— Нет, не хочу! — Аннушка испуганно вцепилась в мой рукав.
Такси мы остановили, немного не доехав до дома. Нужно было ещё договориться о том, что мы скажем маме.
Возле калитки что-то темнело. Я зажёг спичку. Прислонившись спиной к защёлкнутой дверце, крепко спал воробышек Коля.
Мы стоим в углу
Аннушка стояла в углу до обеда, а я — до вечера.
— Ах, если бы ты был маленьким! — с сожалением сказала мама, показывая мне ремень.
Хороший ремень, старый, из сыромятной кожи. Я его ещё с детства помню.
Как хорошо быть взрослым!
Я нечаянно подслушал
Рано утром меня разбудили чьи-то звонкие голоса. Ещё не открывая глаз, я уже догадался, что это разговаривают Коля с Аннушкой.
Так и есть. На подоконнике стоял бидончик с парным молоком, а толстая ветка, к которой мы с Аннушкой приделали качели, равномерно покачивалась. Над веткой отливало голубизной чистое, без единой тучки, небо.
Я поднялся с постели и осторожно, чтобы не помешать разговору, выглянул в окно. Коля и Аннушка, больше некому. И разговаривают они, судя по всему, очень давно, потому что успели уже перессориться. Аннушка, в белой безрукавке и синих шортах, сидела на качелях спиной к Коле. Когда она сердилась на кого-то, то всегда поворачивалась к нему спиной. Мол, видеть тебя не хочу… А Коля, опираясь на большущий куст сирени, стоял рядом и сбивал хворостинкой с травы крупные капли росы. И хотя вид у него был довольно виноватый, уступать он, видимо, не собирался.
— Ну, что тебе ещё надо? — спрашивал Коля. — Мы же при тебе решили, что обо всём будет знать только одна Вера Николаевна. И больше никто из взрослых.
— Но почему же Володе нельзя ничего сказать? — сердито настаивала Аннушка. — Он же наш, мы же его принимали в октябрята! Неужели ты забыл об этом?
— Ничего я не забыл. — Теперь Коля сбивал капли росы уже ногой. — Но мы с тобой одно, а класс — совсем другое, и дядя Володя для них чужой. Да к тому же он и взрослый.
— А почему же это взрослым нельзя ничего говорить? — не успокаивалась Аннушка.
Я уже давно понял, о ком шёл этот разговор и кого защищала Аннушка. Правда, неизвестно ещё было, от кого она меня защищала. Но на всякий случай я мысленно поблагодарил её.
А Коля всё не сдавался:
— Нельзя говорить потому, что взрослые сами всё сделают, а нам останется только смотреть… Но если ты хочешь знать, я с самого начала был за дядю Володю.
— Вот за это ты молодец, — похвалила его Аннушка. — Но кто, как не взрослые, покажет нам, как нужно всё делать?
Что именно они собираются делать, Аннушка так и не проговорилась.
Немного подумав, Коля сбил ещё несколько капель.
— Для этого есть Вера Николаевна, — ответил он. — И вожатые тоже есть.
— Ну, хорошо, — согласилась Аннушка. — Вера Николаевна, конечно, нам всё покажет. Но только кто нам поднимет тяжёлый котёл, кто его поставит на плиту, а? Вы же его вчера еле-еле втроём оторвали от земли… А Володя вон какой сильный — целых восемьдесят килограммов весит! Он сам мне об этом говорил.
Задумался Коля, даже росу перестал сбивать. Наверное, его больше всего смутили мои восемьдесят килограммов.
— А ещё нужно рубить дрова. И не какие-нибудь, а толстые-претолстые… Кто это сможет сделать, а? — продолжает Аннушка наступать.·
Опять молчит Коля.
— А потом, Володя знает такие места, о которых никто из вас даже не догадывается! Он мне сам говорил об этом. А сад школьный кто начинал садить, не знаешь? А я знаю Володя!
«Молодец, Аннушка!» — похвалил я её и дал себе честное слово, что с сегодняшнего дня буду покупать для неё самое вкусное мороженое и столько, сколько она сама пожелает.
А Коля тем временем затылок себе чешет.
— Ладно, я ещё раз поговорю с ребятами, — наконец согласился он. — Только мы ничего ему не скажем, пускай он сам обо всём догадается.
Теперь уже Аннушка задумалась.
— А если другие ребята не, согласятся?
— Ничего, согласятся, — успокоил её Коля. — Когда я с ними говорил о дяде Володе, почти половина согласилась со мной…
Я на цыпочках отогрёл от окна и начал одеваться.
Интересно, куда это они собираются меня приглашать?
Я так задумался об этом, что надел рубашку задом наперёд.
Качаем буйной головой
На школьном дворе настоящее столпотворение.
Но это только так говорится — столпотворение. На самом деле никаких столбов здесь не творили. Стояла только одна радиомачта с красным флагом на верхушке.
Зато было очень много ребят. Может, тридцать, а может, и целых сто. Разве их можно пересчитать, если они носятся как угорелые? И шум стоял невообразимый.
Всё это и называется столпотворением.
Да ещё из школьного репродуктора на полную мощь гремела грустная песня:
Вот мчится тройка почтова-а-я
Вдоль по дороге столбовой.
Ямщик, уныло напева-а-я-а,
Качает буйной головой…
Аннушка, которая пригласила меня сюда, на минуту остановилась у ворот. Выслушала песню до конца, горестно покачала подстриженной головой:
— Очень хорошая песня… Даже плакать захотелось.
Я уже полез в карман за платочком, но она, выпустив мою руку, с весёлым криком бросил ась в школьное столпотворение.
А я стоял посреди двора и растерянно озирался. Хорошо, что, кроме меня, в школе оказался ещё один взрослый.
— Ты мне не скажешь, что всё это значит? — спросил я у подошедшей учительницы, Веры Николаевны. Мы с ней когда-то занимались в одном классе. Помню, я ещё в неё стрелял из резинки. За то, что не давала задачи списывать…
— Об этом ты у Аннушки спроси, — посоветовала Вера Николаевна. — Она обо всём знает.
— Спрашивал, — вздохнул я. — Только она ничего мне не сказала.
— Молодец Аннушка, твёрдый она человек, — похвалила её Вера Николаевна. — Ну что же, придётся тебе самому обо всём догадываться. Могу только сказать, что вся эта затея началась с письма Аннушкиной мамы…
— А я уже, кажется, догадался, и давно, — перебил я Веру Николаевну. — С сегодняшнего утра догадался.
— Ну и что же они решили? — заинтересовал ась Вера Николаевна.
— Сказать?
Я украдкой оглянулся — не собирается ли кто-нибудь подслушивать нас?
— Будете варить варенье… Верно?
Вера Николаевна кивнула головой и приложила палец к губам: молчи, мол!
— Но где же вы достанете столько фруктов? — негромко спросил я. — А сахар где достанете, а банки? А варить кто вам будет? А…
— Всё заключается в случайностях, — загадочно ответила мне Вера Николаевна. — Мы случайно прочли Аннушкино письмо, вчера случайно достали у председателя колхоза банки, сахар, меня случайно вызвали из отпуска.
— Всё это хорошо, — согласился я. — Но где вы достанете столько фруктов?
Вера Николаевна снова приложила палец к губам.
— Дело в том, что сегодня директор школы случайно придёт сюда — он тоже в отпуске — и скажет: «Вот вам, ребята, школьный фруктовый сад, вы в нём полные хозяева, делайте что хотите». Как видишь, всюду одни только случайности. А так никто из взрослых ни о чём даже не догадывается.
Я даже засмеялся от удовольствия: ну и хитрые же эти взрослые! Почти как я сам.
Но в это время кто-то дёрнул меня за рукав. Оглядываюсь — Аннушка.
— Что-нибудь случилось?
Аннушка извинилась — вот какая вежливая! — перед Верой Николаевной за прерванную беседу и протянула мне небольшой листик бумаги.
— Что это у тебя? –
— Стихи. Только что сочинила…
Беру листик в руки и читаю вот что:
Ребята с БАМа, пейте с чаем,
Берите ложкой и рукой.
Мы, за подарок отвечая,
Качаем буйной головой.
— Ну как? — застенчиво спросила Аннушка. — Правда, неплохо?
— Вообще-то первые две строки будто бы неплохие, — осторожно начал я, — При условии, что ребята с БАМа окажутся точно такими же поросятами, как и вы, — будут управляться с вареньем без ложек.
— А откуда тебе известно, что мы будем делать варенье? — перебила меня Аннушка и подозрительно посмотрела на Веру Николаевну. — Кто тебе об этом сказал?
Ну кто меня дёрнул за язык! Теперь придётся спасать и Веру Николаевну.
— Какое варенье? — сделав круглые глаза, поразился я. — Если я сказал — варенье, то это просто так, для примера… А вот вторые две строки у тебя, Аннушка, слишком уж грустные. Потом, скажи, пожалуйста, откуда ты научилась выдавать слова из чужой песни за свои собственные?
— Из какой песни? — теперь уже наступила Аннушки на очередь удивляться.
— Из той самой, в которой ямщик, уныло напевая, качает буйной головой,
— А-а… — вспомнила Аннушка. — Но ведь он только напевает, а у меня тут написано, что мы отвечаем за подарки и совсем не поём.
— Хорошо, — согласился я, — но когда вы отвечаете за подарки, что вы при этом делаете? Прочти, пожалуйста, последнюю строку.
Аннушка опустила голову и сказала:
— Качаем буйной головой…
— А ямщик что делал? — спросил я уже потише, потому что к нашему разговору начали прислушиваться новые Аннушкины, друзья во главе с воробышком Колей.
— Он делал то же самое… — Аннушка подняла голову и честно призналась: — Ты же знаешь, Володя, что я умею хорошо сочинять только первые две строки, а вторые две я ещё не пробовала ни разу. Вот если бы ты мне помог.
— Извини, Аннушка, сейчас мне некогда, — вежливо отказался я. — Но ты не очень-то унывай, а лучше представь себе, что первые две строки придумал кто-то другой, а тебе приходится их продолжать, — посоветовал я. — И у тебя обязательно всё получится, сама увидишь.
— Хорошо, я ещё подумаю, — согласилась Аннушка. Она подошла ко мне после собрания, на котором выступил директор школы. За ней следовали воробышек Коля с приятелями и приятельницами.
Теперь на листке было написано вот что:
Ребята с БАМа, пейте с чаем,
Берите ложкой и рукой,
Мы за подарок отвечаем
Своей весёлой головой.
— Пожалуй, немного веселее, — прочитав, сказал я. — Но могло быть и лучше.
— Ничего не лучше! — сразу же закричали мальчики и девочки; Коля кричал громче всех. — Очень даже хорошо, почти замечательно!
А рыжий мальчишка, тот самый, что меня не пустил на первое собрание, аккуратно переписал эти стихи на большой лист бумаги, и все октябрята принялись их учить наизусть.
Я вздохнул, случайно установил на плите два больших и довольно тяжёлых котла, ещё раз вздохнул и совершенно случайно принялся колоть дрова.
Спасение
— Каждый из них лазает по деревьям не хуже мартышки, — сказала мне Вера Николаевна. — Но если встретятся вдвоём на одной ветке — быть неприятностям… Так что будь с ними построже.
После того как я установил котлы и нарубил дров, меня назначили старшим по сбору вишен.
— Вы один можете перенести две полные корзины, — сказал мне хитрый Коля, который наверняка знал, что старший отвечает не столько за сбор вишен, сколько за их доставку. Эти его слова и решили мою судьбу.
А ребятишки и вправду неплохо умели лазить по деревьям. Не успел я оглянуться, как они удобно расселись по веткам и, словно скворцы, начали быстро склёвывать сочные тёмно-красные ягоды. Одну — в лукошко, другую — в рот. Косточки, конечно, летят в затылок соседа. Но скоро им эта стрельба надоела, и они принялись играть в пятнашки. А Коля и рыжий мальчишка, стоя на ветке в двух метрах от земли, принялись толкать друг друга ладонями. Словно это не ветка, а обыкновенное спортивное бревно. У меня даже сердце замерло.
— Что же вы делаете? — закричал я. — Так и покалечиться недолго!
Мальчишки удивлённо уставились на меня.
— А мы всегда так играем, — ответил рыжий.
— Играйте как хотите, но только в другом месте, — рассердился я. — А если ещё раз увижу подобное, мигом отправлю к девчонкам чистить ягоды! Кто здесь старший, я или вы?
Они недовольно переглянулись и нехотя расползлись по своим местам.
А тут и корзина наполнилась, за ней вторая. Отнёс я их к плите, хотел было переговорить немного с Аннушкой или Верой Николаевной, как слышу — на вишнях крик поднялся. Ну чисто тебе грачиный переполох!