Она ожидала, наверное, похвалы, но я ещё большую грусть изобразил на своём лице. Даже горькую слезу хотел пустить из глаз. Да жалко, луковицы рядом не было.
— Потому что если это секрет, зачем же говорить? — И, помолчав, добавил: — Теперь я тоже буду секретничать…
Надулась Аннушка, молча вышла во двор. Сквозь раскрытое окно я слышал, как она поговорила с моей мамой, как принялась бегать с Наташей вокруг дома. Но только не выдержала — через минуту снова возвратилась:
— А мы такое придумали!.. Только об этом пока нельзя говорить.
И на меня посматривает. Ждёт, когда я печалиться перестану.
А я делаю вид, будто и не слышу её. Сижу, книгу читаю, словно и нет мне никакого дела до того, что они там задумали.
А Аннушка всё не унимается:
— Вот будет здорово, если мы сделаем то, что задумали!
Только это секрет, очень-очень важный секрет.
Нет, всё же некрасиво она поступает, нехорошо. Одно дело — держать свой язык за зубами, и совсем уж распоследнее дело — похваляться не своими секретами… Надо бы её отучить от этого.
А Аннушке совсем уж невмоготу стало. Она оглянулась на дверь и прошептала:
— Хочешь, я тебе расскажу секрет по секрету? — и снова на дверь оглянулась. — Только одному тебе. И на ушко.
Я немного помедлил, чтобы она не подумала, будто мне очень хочется узнать о её секрете, и наконец согласился:
— Ну ладно, рассказывай, — и быстрее подставил ухо. Но в самую последнюю минуту Аннушка всё-таки сдержалась. Отбежала к дверям и оттуда сказала:
Села муха на варенье,
Вот и всё стихотворенье.
Нет, никаких секретов я тебе, Володя, не выдам, нельзя! Сам догадайся, о чём говорится в этом стихотворении!
Ничего я ей не ответил. Поднялся и молча ушёл к себе.
Даже дверь на ключ закрыл. Хотя про себя и похвалил Аннушку за её выдержку. А в комнате уселся и начал думать о том, как бы наказать её за то, что похваляется своим секретом. Вот у меня самого, например, их на целый класс наберётся, и то я этим не хвастаюсь…
В камышах
Утром мы с Наташей уходили из дому.
— Вы куда это собрались? — крикнула нам вдогонку Аннушка.
Она в это время причесывалась перед зеркалом. Рядом стоял Коля, торопил ее — они опаздывали в школу.
— Ты, Аннушка, хочешь знать, куда мы уходим, да? — спросил я.
Так печально спросил, что даже самому себя стало жалко.
Аннушка кивнула головой. Даже причёсываться перестала.
— Так вот, знай: у вас свои секреты, а у нас с Наташей — свои.
Вот какое наказание я придумал! Мы гордо повернулись и ушли.
Наверное, таких камышей, как возле нашей деревни, больше не найти. Они начинаются сразу же за старым лесом, в котором издавна растут огромные дуплистые деревья. Деревья старые-престарые! и такие толстые, что даже трое взрослых, взявшись за руки, не смогут их обнять. И все эти деревья, как сказал мне когда-то лесничий, внимательно охраняются. Даже ветку нельзя срубить без специального разрешения. Да и с разрешения никто этого не сможет сделать — так высоко поднялись над лесом эти деревья. Под ними прохладно и простор но, как в огромном зале. Всё видно вокруг, кроме неба.
Но мне почему-то больше нравилось бродить в камышах.
Земля здесь мягкая, пружинистая, по ней не идёшь, а подпрыгиваешь. А где-то наверху переговариваются о чём-то высокие камыши с густыми коричневыми метелками. Словно солдаты, маршируют они куда-то вдаль через топи. С самого высокого дерева нельзя увидеть, куда они маршируют. Только таинственно и немо мерцают среди этих стройных жёлтых рядов голубые озёрца. Не то что волн, а даже самой маленькой ряби здесь не бывает. Разве что вздрогнет водяная гладь, когда по ней озабоченно проплывёт водяная крыса. Или с шумом и кряканьем сядет утиный выводок и сразу же растворится в камышах, удирая от орла или ястреба. А время от времени застывший воздух сотрясается от страшного рёва. Такого страшного, что хочется сразу же без оглядки бежать подальше от этого подозрительного болота… Я-то уж знаю, что это всего-навсего кричит небольшая болотная птичка — выпь, водяной бугай. Но никому о ней стараюсь не говорить — пусть пугаются себе на здоровье.
Этой весной в болото упало самое высокое и толстое дерево. Никто его не срубил, оно само от старости сломалось. Говорят, что, когда оно падало, треск был слышен даже в деревне, за километр отсюда. Сейчас это дерево возвышалось над камышами, словно большой недостроенный мост.
Вот на этом недостроенном мосту и сели передохнуть мы с Наташей. Под нами было небольшое озерко. Кое-где его покрывала тина.
Жарко.
Я зачерпнул горсть воды и брызнул себе на лицо. Наташа сделала то же самое, но этого ей показалось мало.
— Я сейчас искупаюсь, — объявила она.
— Здесь купаться нельзя, — запретил я. — Опасно.
— Почему? — спросила она.
Дно очень вязкое, — сказал я. Да разве она поймёт?
Местные жители очень удивились нашему приходу. Огромная стрекоза, которая перед этим дразнила лягушек, летая низко над озерком, от неожиданности плюхнулась на ближайшую ветку и озадаченно уставилась на нас своими выпученными глазами. Правда, через минуту она сорвалась с ветки и, трепеща жёсткими прозрачными крыльями, быстро удалилась. Наверное, спешила поделиться потрясающей новостью со своими пучеглазыми приятельницами.
Не меньше стрекозы изумилась и охотящаяся за ней золотистая лягушка. Словно окаменела, увидев нас. Наташа уже и рукой на неё замахивалась, и веточки бросала — не шелохнётся. Разве что глазами моргает, и то, если ветка упадёт слишком близко. Наташа хотела было снова полезть в воду, но вдруг рядом с нами вспучилась ряска, и на поверхности появилась чёрная голова со злыми глазами.
— Ой, что это? — От неожиданности Наташа даже отшатнулась.
Я быстро разгрёб ряску вокруг этой головы, но было уже поздно. Мы успели заметить только небольшой серый камень, который, медленно работая лапами, опускался на илистое дно.
— Это болотная черепаха, — объяснил я.
Наташа тоже начала разгребать ·ряску. Правда, на всякий случай спросила:
— А она не кусается?
— Эта? Не больно… — Я подумал, что неплохо было бы припугнуть Наташу, чтобы никогда больше не лезла без спросу в болото. — А вот в далёких тёплых·морях есть черепахи величиной с наш обеденный стол. Так они очень даже просто могут утащить человека на морское дно…
Я искоса взглянул на Наташу: не испугал ась ли? Может, и испугал ась, да не очень — руку из воды не вынимает.
— А вон на камышинке висит чёрная ленточка, — продолжал я пугать её дальше. — Ты думаешь, это простая себе ленточка, да?
Наташа согласно кивнула головой:
— Я недавно потеряла такую же ленточку. Может, это она нашлась?
— Как бы не так…
Я отломил от дерева сучок потолще и бросил в ленточку.
Сучок слегка задел камышинку, камышинка вздрогнула. В то же мгновение чёрная ленточка бесшумно соскользнула с камышового листа и, извиваясь, быстро поплыла к противоположному берегу.
— Так вот, Наташа… Эта чёрная ленточка называется гадюкой. Она грелась на солнышке, а·мы с тобой её вспугнули. А вспугнутые гадюки знаешь какие злые?
Теперь Наташе почему-то перехотелось лезть в воду. Она решила, что за моей спиной ей будет гораздо удобнее.
А тут ещё в камышовых зарослях, совсем неподалёку от нас, страшным голосом заревел водяной бугай, и бесстрашная Наташа сразу же запросилась домой.
Когда Аннушка возвратилась из школы, я уже сидел за столом и работал. Наташа сидела на скамейке·возле кухни и, болтая ногами, рассказывала бабушке о наших утренних похождениях.
— Так где же вы без меня были? — ревниво спросила Аннушка.
Видно, крепко задел её наш уход. Что ж, самое время ее воспитывать…
— Да так, искали всякие приключения, — как можно небрежнее бросил я.
— И нашли? — Аннушка затаила дыхание.
— Конечно… Но если тебя это интересует, расспроси обо всём у Наташи, а мне, видишь, некогда.
Аннушка постояла ещё немного, но так как я ничего больше не говорил, она повернулась и неслышно вышла из комнаты.
Серьезный разговор
Я продолжал работать, но время от времени прислушивался к тому, что делается за окном.
— …Тогда чёрная гадюка спрыгнула с ветки и поплыла к нам! — возбуждённо говорила Наташа. — А черепаха ухватила её за хвост и потащила под воду!
И где только она научилась такое выдумывать?
Долго ещё похвалялась Наташа, а когда выговорилась, они вдвоём вошли в мою комнату.
— Теперь тебе ясно, где мы были? — спросил я Аннушку и подальше отодвинулся от стола, так как думал, что нам предстоит долгий разговор о дружбе и откровенности, о своих и о чужих секретах и о многом-многом другом.
Аннушка не ответила. Она оглядела комнату, словно попала сюда впервые, и отошла к окну. Наверное, что-то интересное там увидела.
Аннушка не ответила. Она оглядела комнату, словно попала сюда впервые, и отошла к окну. Наверное, что-то интересное там увидела.
Но сколько можно рассматривать то, что видишь каждый день? И почему это вдруг начали вздрагивать её худенькие плечи?
— Ты плачешь? — спросила Наташа, заглядывая ей в лицо. — А почему ты плачешь?
Вот тебе и раз!
Теперь уже и мне стало не по себе. Потому что не могу спокойно переносить детского плача. Да, вот как получается, когда хочешь кого-то серьёзно, по-взрослому воспитывать…
Я представил себе, что сейчас должна чувствовать Аннушка. Далеко от родного дома, от мамы и одноклассников. Ох, как плохо одному, хуже некуда! Особенно, когда последний близкий человек позабыл о тебе…
Но с другой стороны, я же был прав, да? Ведь нужно же как-то наказывать хвастунишек, которые только и делают, что похваляются чужими секретами?
— Вот видишь, как некрасиво всё получается, — начал я объясняться с Аннушкой. — Сама нечестно поступила, а теперь плачешь… Что же, выходит, я ещё и виноват?
— Ты очень жестокий человек, Володя, — грустно сказала Аннушка. — Очень, очень жестокий.
Откуда ты это взяла? — удивился я.
— Потому что я не имею никакого права выдавать тебе наши секреты. А ты бы мог сказать, куда вы идёте, но нарочно не сказал.
— Я не сказал об этом только потому, что хотел наказать тебя за хвастовство, понимаешь ты или нет?
Будто и не слышала Аннушка этих слов.
— А кто мне когда-то обещал, что покажет камыши, а? — еле сдерживая слёзы, спросила она.
— Ну, я обещал…
— А кто не выполняет своих обещаний? Кто меня целыми днями взаперти держит, тоже не знаешь?
— Как это взаперти? — Я даже растерялся, потому что это было неправдой. — А кто тебя на речку водил купаться и сколько раз, не помнишь?
— А на болото не повёл!
— Ежиков каждый день перед сном ищем?
— А на болоте не были! Не были, не были!
— А сколько раз были в лесу, забыла?
— А на болоте ни разу не были! Где я теперь черепаху увижу, а? Жестокий ты человек, жестокий!
— Да успокойся же, Аннушка… — И зачем я взялся за её воспитание? — Ещё будет у нас с тобой время и на черепаху посмотреть, и на лягушек твоих…
— Нет, не успеем! — перебила меня Аннушка. — Других, может, и посмотрим, а этих нет— А этих я уже никогда, никогда не увижу! — И она вдруг горько-горько заплакала.
Наташа, которая всё время внимательно прислушивалась к нашему разговору, удивлённо взглянула на неё, потом на меня, будто спросила: зачем же ты так обидел Аннушку? Потом губы у неё горестно вздрогнули, и она вдруг заревела ещё громче Аннушки.
Ну что мне делать с этим невыносимым народом? Хоть сам реви вместе с ними!
— А ну, плаксы, марш из комнаты! — возмутился я. — Нечего здесь сырость разводить! Идите куда хотите и плачьте сколько вам угодно! А то завели привычку мешать занятому человеку!
Конечно, это было жестоко, но иначе я не мог. Уступишь раз, а потом они сядут тебе на шею. А я же не вол и не верблюд…
Когда они вышли, я снова сел за стол и обложился книгами. Но какая может быть работа после всего того, что здесь случилось?
Аннушка исчезла
За обеденный стол мы сели втроём.
— А где же Аннушка? — спросил я у Наташи.
— Мы сначала плакали в малине, — беззаботно ответила она, склонившись над тарелкой. — Потом я ушла плакать на вишню, а Аннушка осталась.
Мама укоризненно посмотрела на меня.
— Наверное, обидел ты её чем-нибудь? — спросила она.
— Повздорили мы немного, — виновато признался я.
— Высечь бы тебя, да некому, — вздохнула мама.
Пожалуй, следовало бы…
Я вылез из-за стола и пошёл в малинник.
— Аннушка!
Молчание. Наверное, сидит где-то в кустах и обижается.
— Ну, подулась — и хватит, — примирительна сказал я. — Пошли обедать!
Молчание.
Пришлось мне облазить всю малину.
Потом я искал Аннушку в сарае, на чердаке, в кукурузе, в школе… Осталась, наконец, одна надежда на Колю. Хорошо, что хоть он дома оказался.
— Ты Аннушку не видел?
— Видел. — Коля что-то выпиливал лобзиком. — Она попросила денег из моей копилки. — Он критическим взглядом оглядел свою работу. — Сказала, что скоро пришлёт. Только они мне совсем не нужны.
«Зачем ей деньги? — подумал я. — Наверное, не хочет со мной обедать, пошла в столовую…»
— Тебе, Коля, вот какое задание, — говорю ему. — Разыщи, пожалуйста, Аннушку и скажи ей, что хватит, мол, обижаться, пусть домой идёт. Понял?
Коля кивнул головой и стал быстро собираться.
Маме я решил ничего не рассказывать. Она у меня болезненная. Чуть разволнуется — и сразу же ложится в постель. А чтобы она не беспокоилась об Аннушке, я ей соврал, что она с Колей уже пообедала и сейчас купается.
И вдруг я вспомнил, что у Аннушки тоже есть своя копилка. Я ворвался в её комнату. Посмотрел на столик, копилки не было. А ведь там лежало около восьми рублей, я это точно помню. Да Колины десять. Зачем ей столько денег сразу?
Но тут я увидел, что не хватает также многих Аннушкиных вещей.
И мне сразу стало всё понятно.
Я быстро написал маме записку, чтобы она нас скоро не ждала, потому что у нас с Аннушкой есть одно очень весёлое дело. Потом оделся и тихонько, чтобы никто не заметил, выскочил из дому.
На автобусной станции, куда я, запыхавшись, прибежал, уже ходил перепуганный Коля. Он сказал, что Аннушку здесь недавно видели, а уехала она или куда-то ушла, никто не знает.
— Передай моей маме, что мы с Аннушкой уехали в город, — попросил я. — Только так, чтобы она не очень волновалась. Понял?
Коля кивнул головой. Он всё понимал. Немного погодя он с грустью спросил:
— А она навсегда уехала, да?
— Думаю, что нет, — ответил я. — Если не сегодня, то через день-два мы обязательно вернёмся.
До следующего рейса оставался целый час. Значит, я опаздываю на каких-то три часа, не меньше. Из города до Москвы можно добраться только поездом или самолётом. Но поезд уходил только ночью, а на самолёт я всё равно не успевал. Хорошо, если бы и Аннушка не успела! А впрочем, кто её пустит в самолёт — маленькую девочку без документов и сопровождающих?
Когда я приехал в город, было уже совсем темно. Первым делом я подался на железнодорожный вокзал. Там я спросил дежурного милиционера, не видел ли он девочки лет десяти, с подстриженными каштановыми волосами, в белых лакированных сандаликах.
— А во что она одета? — спросил милиционер.
— Или в сарафанчик, зелёный такой с красными цветами, или в белое платьице в синюю полоску, — подумав, ответил я. — Она, понимаете, решила одна уехать в Москву.
— Ай-я-яй, — сказал милиционер. — Нет, такой девочки я не видел… Но вы не волнуйтесь, — добавил он, с состраданием глядя на меня. — Если она здесь, то через две минуты я вам её доставлю. Живую и невредимую.
И, козырнув, он исчез.
Возвратился милиционер не через две минуты, а через долгие полчаса. Ещё издали смущённо развёл руками.
— Да не волнуйтесь вы, — ещё раз ободрил он. — Найдётся ваша девочка… А она в нашем городе впервые?
— Нет, мы с ней были здесь однажды, — сказал я. — Когда ехали из Москвы в деревню.
— А на каком транспорте вы добирались? — поинтересовался милиционер.
«Какое это имеет значение?»— подумал я, но ответил:
— Самолётом до Киева, потом на «Ракете»…
— Почему же вы не сказали раньше? — Милиционер даже присвистнул. И сразу же замолк, украдкой оглянувшись: милиционерам строго-настрого запрещалось свистеть на посту. — Так вы же её совсем не там ищете! — весело сказал он; — Её нужно искать только на речном вокзале, и больше нигде! А если бы вы ехали поездом — то только здесь, и больше нигде! Уж поверьте моему опыту.
Заметив мою нерешительность, он добавил:
— Езжайте, не бойтесь. Если она только здесь появится, до вашего прихода не уйдёт никуда! — И он снова откозырял.
Но я сначала заглянул в аэропорт. И, как оказалось, совершенно напрасно.
В — здании речного вокзала уже выключили внутренний свет. У причала покачивалась на ленивой волне какая-то «Ракета». Чуть поодаль танцевало несколько простых катеров. И нигде — ни души.
В зале ожидания было сонно и сумрачно. Старенькая уборщица неспешно возила туда-сюда мокрой тряпкой, наброшенной на швабру. Редкие пассажиры, ожидая послед, них рейсов, сладко зевали в удобных кожаных креслах. Над спинками виднелись лысины, шляпы, цветастые деревенские платки. И ни одной детской головки.
Я медленно проходил вдоль рядов, чувствуя, как с каждым шагом куда-то уходят мои силы. Ну что я теперь скажу Аннушкиной маме? И где её искать дальше, маленькую девочку, в незнакомом ночном городе?
Последний ряд — никого нет…
Вот и всё. Впереди — тусклая тёмно-зелёная стена с чёрной мрачной нишей. А в нише неясно желтеет деревянная скамейка, и на ней, положив под голову небольшой узелок, спит девочка в белом с синими полосами платьице…