Совсем иначе обстоит дело, если исходить из наших посылок. Здесь даны для разрешения космотеоретических проблем два критерия, и, так как исследование может исходить сперва лишь от одного из них, то согласие с другим играет роль проверки. Если нам дана теория, которая устраняет традиционные противоречия, то для проверки ее служит доказательство адекватности фактам. Если дана теория, которая, по-видимому, адекватна фактам, то мы ее проверяем, показав, что она устраняет также противоречия. Мы в своей работе будем пользоваться обоими этими путями, но обыкновенно вторым: сперва мы развернем цепь существующих противоречий; затем мы будем искать соответствующей фактам логической концепции, и, наконец, мы покажем, что эта концепция устраняет вышеуказанные противоречия. При этом мы не ограничимся тем, что покажем, как устраняются в каждом отдельном случае противоречия последней космотеоретической фазы развития; мы должны будем, наоборот, обозревши всю историю проблемы, показать, поскольку была правомерна каждая попытка разрешения ее и поскольку она заключала в себе элементы, которые, с одной стороны, не были необходимы для отображения фактов, а, с другой, давали повод к возникновению противоречий. И поэтому мы будем считать какую-нибудь теорию проверенным решением какой-нибудь космотеоретической проблемы лишь тогда, когда она не только даст нам правильное умственное отображение фактов, но и явится синтезом правомерных элементов всех попыток решения. Таким образом мы возвращаемся к известному тезису Гегеля, что прежние системы бывают «сняты» (aufgehoben) в позднейших системах в том «двояком смысле» этого слова11, по которому оно означает как сохранение, так и уничтожение. Ведь12«в этомто и заключается истинное значение… подавшего повод к столь частым недоразумениям опровержения какойнибудь философской системы другой системой»: «подобно тому, как принимают, что все философские системы опровергнуты», подобно тому должно «в то же время сказать, что ни одна философская система не опровергнута». Ибо «опровержение какой-нибудь системы имеешь лишь тот смысл, что перейдены ее границы, и что определенный принцип ее опустился до степени идеального момента». Таким образом13, «последняя по времени система… есть результат всех предшествую щих систем и должна поэтому содержать в себе принципы всех этих систем».
4) Но могут сказать: что толку из того, что подобная последняя философская система заключает в себе принципы всех своих предшественниц, если и собственные ее принципы вскоре должны будут опуститься до степени идеальных моментов ее преемницы? И не ведет ли фактически развитая здесь концепция космотеории к тому, чтобы признать задачей ее не окончательное постижение вечной истины, а устранение временной исторической нужды? Ведь если космотеория имеет целью преобразовать традиционные понятия настолько, сколько необходимо, чтобы приспособить их к известным в данный момент фактам и устранить наблюдаемые при этом противоречия, то разве это не значит, что она сознательно остается на почве случайной исторической традиции, которая по всем вероятностям должна заключать в себе еще гораздо больше несуразностей, чем это заметно в настоящее время? Разве это не значит превратить работу созидания мировоззрения в работу вечных поправок и починок и поставить на место возводимой единой новой постройки постоянное частичное перестраивание?
На все подобные жалобы приходится ответить, что размеры преобразования понятий никоим образом не ставятся в узкие границы и что не ставится никаких помех тому, чтобы производить отдельные преобразования с какой-нибудь единой и универсальной точки зрения. Но ведь, наверное, никто не начнет возводить постройку в воздухе под тем предлогом, что он не хочет подвергаться случайным ограничениям и условиям, ставимым определенной поверхностью основания. Впрочем, взгляд, брошенный на историю мировоззрений, показывает, что и те из них, которые мнили, будто окончательно постигли истину, при ретроспективном рассмотрении оказываются тем не менее простыми попытками провизорного приближения к ней. Таким образом, мы здесь требуем просто признания факта, который имеется собственно даже и там, где его не замечают. А если желать вдаваться вообще в утилитарные соображения, то в защищаемом здесь воззрении можно найти скорее благоприятные, чем неблагоприятные для мировоззрения моменты; ведь если мировоззрение, согласно этой концепции, связано с предшествующими ему системами, то оно в таком же смысле связывает и следующие за ним мировоззрения; и если при проверке его мы ставим условие, чтобы оно вобрало в себя правомерные элементы своих предшественников, то этим самым возлагается на его преемников обязанность реципировать и его правомерные элементы.
Но вообще не приходится считаться с такой точкой зрения. Дело идет не о желательном, а о возможном. А относительно этого мы, на основании всего предыдущего, должны сказать: решение космотеоретических проблем – или, по крайней мере, знание о подобном окончательном решении – невозможно. Мы увидим впоследствии, что это замечание касается не только этих проблем, но имеет всеобщее значение. Но здесь мы можем дать доказательство только для нашего частного случая. Ведь ясно, что если учение о мировоззрении есть вторичная наука, задача которой заключается в установлении непротиворечивой связи между мыслями первичных наук (и практики), то окончательного завершения она могла бы достигнуть лишь тогда, когда прекратилось бы образование понятий в частных науках. И только знание, имеющее своим объектом такое состояние покоя, могло бы дать учению о мировоззрении знание о его за вершении. Но пока в частных науках образуются еще – или могут образоваться – совершенно новые понятия, могут появляться и новые противоречия как между этими новыми понятиями, так между ними и старыми понятиями. Но тогда, значит, возникают и новые задачи для космотеории, возникают новые проблемы, которые, в свою очередь, могут быть разрешены лишь путем новых преобразований традиционных понятий. Что этот процесс когда-нибудь закончится – это так же маловероятно, как и маложелательно; а что можно ручаться за наступление подобного конца – этого никто не захочет серьезно утверждать. Но тогда должно также признать, что подобно тому, как для никого невозможно начинать с начала учение о мировоззрении, подобно этому невозможно и довести его до конца.
Перевел П. С. ЮшкевичЭ. Мах14 Философское и естественнонаучное мышление
1. Низшие животные, живущие в простых, постоянных и благоприятных условиях среды, приспособляются к ее мгновенным изменениям при помощи прирожденных рефлексов. Обыкновенно этого бывает достаточно для сохранения индивидуума и вида, на довольно значительное время, но выжить в условиях среды более сложной и менее постоянной животное может только тогда, когда оно способно приспособляться к более или менее обширному – пространственно и временно – многообразию ее. Для этого требуется известная пространственная и временная дальнозоркость. Эта дальнозоркость достигается прежде всего более совершенными органами чувств, а при дальнейшем нарастании требований – развитием жизни представлений. Действительно, живое существо, обладающее памятью, имеет в своем психическом поле зрения более обширную пространственную и временную среду, чем оно могло бы обнять одними своими органами чувств. Оно воспринимает, так сказать, и те части среды, которые находятся в соседстве с непосредственно видимыми, оно видит приближение добычи или врагов, о котором ему не может еще сообщить ни один из его органов чувств. Первобытный человек имеет количественное преимущество перед другими животными именно только в силе своей индивидуальной памяти, которая с течением времени усиливается передачей воспоминаний от предков и рода. Даже развитие культуры вообще существенно характеризуется тем, что все бόльшие и бόльшие – пространственно и временно – области попадают в сферу ведения человека. По мере того как жизнь с развитием культуры становится немного легче, прежде всего благодаря разделению труда, развитию промыслов и т. д., представления индивидуума, ограниченные тесной областью фактов, выигрывают в силе, причем система представлений всего народа не теряет однако ничего в своем объеме. Усилившееся таким образом мышление может постепенно само стать специальной профессией. Научное мышление развивается из обыденного. Таким образом, научное мышление является последним звеном в непрерывной цепи биологического развития, начавшегося с первых элементарных проявлений жизни.
2. Цель простых, обыденных представлений сводится к мысленному дополнению частично наблюденного факта. Охотник, заметив добычу, представляет себе образ жизни преследуемого животного, чтобы с ним целесообразнее сообразовать свои собственные действия. Сельский хозяин, собираясь культивировать какое-нибудь растение, думает о подходящей почве, о правильном выборе семян, о времени созревания растения. Эта черта мысленного дополнения факта по ка-кой-нибудь данной его части является общей для научного мышления и для обыденного. И Галилей не ищет ничего иного, как представить себе весь процесс движения, когда даны первоначальная скорость и направление брошенного камня. Но другой чертой научное мышление отличается от обыденного часто в весьма сильной степени. Обыденное мышление служит, по крайней мере в своих начатках, практическим целям, прежде всего удовлетворению физических потребностей. Ставшее же более сильным, научное мышление создает себе собственные свои цели, стремится удовлетворить самого себя, устранить умственное стеснение. Выросшее на службе практическим целям, оно с течением времени становится само себе господином. Обыденное мышление не служит чисто познавательным целям и вследствие этого страдает кое-какими недостатками, от которых первоначально не свободно и развившееся из него научное мышление. От этих недостатков последнее освобождается лишь медленно и весьма постепенно. Каждый взгляд назад, на период прошлый, законченный, учить нас, что научное мышление в своем развитии заключается в непрерывном исправлении мышления обыденного. Но с ростом культуры научное мышление начинает влиять и на то мышление, которое служит практическим целям. Обыденное мышление все более и более ограничивается и вытесняется научно дисциплинированным техническим мышлением.
2. Цель простых, обыденных представлений сводится к мысленному дополнению частично наблюденного факта. Охотник, заметив добычу, представляет себе образ жизни преследуемого животного, чтобы с ним целесообразнее сообразовать свои собственные действия. Сельский хозяин, собираясь культивировать какое-нибудь растение, думает о подходящей почве, о правильном выборе семян, о времени созревания растения. Эта черта мысленного дополнения факта по ка-кой-нибудь данной его части является общей для научного мышления и для обыденного. И Галилей не ищет ничего иного, как представить себе весь процесс движения, когда даны первоначальная скорость и направление брошенного камня. Но другой чертой научное мышление отличается от обыденного часто в весьма сильной степени. Обыденное мышление служит, по крайней мере в своих начатках, практическим целям, прежде всего удовлетворению физических потребностей. Ставшее же более сильным, научное мышление создает себе собственные свои цели, стремится удовлетворить самого себя, устранить умственное стеснение. Выросшее на службе практическим целям, оно с течением времени становится само себе господином. Обыденное мышление не служит чисто познавательным целям и вследствие этого страдает кое-какими недостатками, от которых первоначально не свободно и развившееся из него научное мышление. От этих недостатков последнее освобождается лишь медленно и весьма постепенно. Каждый взгляд назад, на период прошлый, законченный, учить нас, что научное мышление в своем развитии заключается в непрерывном исправлении мышления обыденного. Но с ростом культуры научное мышление начинает влиять и на то мышление, которое служит практическим целям. Обыденное мышление все более и более ограничивается и вытесняется научно дисциплинированным техническим мышлением.
3. Отображение фактов действительности в наших мыслях или приспособление наших мыслей к этим фактам дает возможность нашему мышлению мысленно восполнять факты лишь частично наблюденные, поскольку это восполнение определяется наблюденной частью. Эта определенность заключается во взаимной зависимости признаков фактов, которая и является исходным пунктом для мышления. Так как обыденное и едва зарождающееся научное мышление вынуждены ограничиться довольно грубым приспособлением мыслей к фактам, то мысли эти, приспособляемые к фактам, не всегда бывают согласны между собой. Таким образом появляется новая задача, которую мышление должно разрешить для полного своего удовлетворения, – задача приспособления мыслей друг к другу. Это последнее стремление, обусловливающее логическое очищение мышления, но идущее гораздо дальше этой цели, является характерным и преимущественным признаком науки, в отличие от обыденного мышления. Последнее довольствуется уже тем, что оно лишь приблизительно служит к осуществлению практических целей.
4. Научное мышление встречается в двух, с виду довольно различных, типах: в виде мышления философа и мышления специалиста-исследователя. Первый стремится к возможно полной, всеобъемлющей ориентировке во всей совокупности фактов. При этом он не может возвести до конца своего здания, не позаимствовав для этого материал у специалистов. Второй специально занят ориентировкой и обобщением в одной какой-нибудь небольшой области фактов. Но так как разграничение фактов никогда не бывает возможно без некоторой дозы произвола и насильственности и определяется заранее поставленной временной интеллектуальной целью, то эти границы, которые ставит себе специалистисследователь, с развитием специальной науки все более и более расширяются. Специалист-исследователь в конце-концов тоже приходит к той мысли, что для успешного ориентирования в его собственной области он должен принять в соображение результаты, к которым пришли в своих областях все остальные специалисты. Таким образом и все специалисты в совокупности стремятся к ориентировке в мире при помощи объединения всех своих специальных областей. В виду несовершенства, неполноты достижимого это стремление ведет к открытым или к более или менее прикрытым позаимствованиям у мышления философского. Таким образом конечная цель всякого исследования оказывается одной и той же. Это видно из того, что и величайшие философы, как Платон, Аристотель, Декарт, Лейбниц и др., открыли также новые пути и в области специальных наук, а с другой стороны такие специалистыисследователи, как Галилей, Ньютон, Дарвин и др., не нося имени философов, оказали мощное содействие развитию философского мышления.
Надо, правда, признать: то, что философ считает за возможное начало, улыбается естествоиспытателю лишь как очень отдаленный конец его работы. Но это различие во мнениях не должно мешать исследователям – да и действительно не мешает – учиться друг у друга, В результате многочисленных попыток охарактеризовать общие признаки обширных областей философия накопила богатый опыт в этом направлении; она даже мало-помалу научилась распознавать и отчасти избегать тех ошибок, в которые сама впадала и в которые почти всегда впадает еще и поныне не прошедший философской школы естествоиспытатель. Но философское мышление дало естествознанию и положительные ценные идеи, как, например, различные идеи сохранения. С другой стороны, философ берет у специальной науки более солидные основания, чем те, которые могло ему дать обыденное мышление. Естествознание дает ему пример осторожной, прочной и плодотворной постройки здания науки, а вместе с тем он извлекает поучительный урок из слишком большой односторонности естествоиспытателя. В действительности вся кий философ имеет свое домашнее естествознание, и всякий естествоиспытатель – свою домашнюю философию. Но эти домашние науки бывают в большинства случаев несколько устаревшими, отсталыми. В очень редких случаях естествоиспытатель может согласиться вполне с естественнонаучными взглядами философа, по тому или другому поводу высказанными. С другой стороны, большинство естествоиспытателей придерживается еще и в настоящее время, в качестве философов, материализма, которому 150 лет от роду и недостаточность которого давно уже разглядели не только философы по призванию, но и люди более или менее знакомые с философским мышлением. Только немногие философы принимают в настоящее время участие в естественнонаучной работе, и только в виде исключения можно встретить естествоиспытателя, посвящающего собственную свою работу ума вопросам философским. А между тем то и другое безусловно необходимо для достижения согласия между теми и другими, ибо одно чтение ни тем, ни другим помочь не может.
Если мы оглянемся назад, на старые, тысячелетние пути, по которым шли философы и естествоиспытатели, мы увидим, что они в некоторых своих частях хорошо проложены. Но во многих местах они как будто запутываются под влиянием естественных, инстинктивных, как философских, так и естественнонаучных предрассудков, оставшихся в виде мусора от старых попыток и неудавшихся работ. Было бы полезно от времени до времени расчищать эти кучи мусора или обходить их.
5. Не только человечество, но и каждый отдельный человек находит в себе, раз пробудившись к полному сознанию, готовое мировоззрение, в сложении которого он не принимал участия. Он получает его как дар природы и культуры. С этого должен на чать каждый. Ни один мыслитель не может сделать ничего более, как, исходя из этого мировоззрения, развивать его далее, вносить в него поправки, пользуясь опытом предков, избегая по мере разумения ошибки последних, – одним словом, самостоятельно и осмотрительно еще раз пройти свой ориентирующий путь. К чему же сводится это мировоззрение? Я нахожу себя в пространстве, окруженным различными телами, способными двигаться в этом пространстве. Тела эти суть «безжизненные» тела, растения, животные, люди. Мое тело, тоже способное двигаться в пространстве, является для меня в такой же мере видимым, осязаемым, вообще чувственным объектом, занимающим часть чувственного пространства, находящимся вне остальных тел и рядом с ними, как сами эти тела. Мое тело отличается от тел остальных людей, помимо индивидуальных признаков, еще и тем, что при прикосновении к нему являются своеобразные ощущения, которых я при прикосновении к другим телам не наблюдаю. Далее, мое тело моему глазу не так полно видно, как тела других людей. Если взять, например, мою голову, то, по крайней мере непосредственно, я могу видеть лишь очень незначительную часть ее. Вообще мое тело является мне в перспективе совершенно различной от той, в которой являются мне все остальные тела. Той же самой оптической точки зрения я по отношению к другим телам занять не могу. Подобное можно сказать и относительно чувства осязания, как и относительно остальных чувств. И голос свой я слышу, например, совершенно иначе, чем голоса других людей15. Далее, я нахожу в себе воспоминания, надежды, опасения, склонности, желания, волю и т. д., в развитии которых я в такой же мере неповинен, как в существовании тел в окружающей меня среде. Но с этой волей связаны движения одного определенного тела, именно того, которое по этому признаку и по указанным выше признакам обозначается, как мое тело. Когда я наблюдаю движения тел других людей, то практические потребности и сильная аналогия, действие которой я не могу противиться, побуждают меня мыслить, что и с ними связаны такие же воспоминания, надежды, опасения, склонности, желания, воля, какие связаны с моим телом. Далее, действия других людей заставляют меня допустить, что мое тело и остальные тела существуют для них столь же непосредственно, как для меня существуют их тела вместе с остальными телами, но зато мои воспоминания, желания и т. д. существуют для них тоже лишь как результат непреоборимого заключения по аналогии, как для меня существуют их воспоминания, желания и т. д. Назовем покуда совокупность всего существующего непосредственно в пространстве для всех именем физического и непосредственно данное только одному, а для всех других существующее только как результат умозаключения по аналогии – именем психического. Совокупность всего, непосредственно данного только одному, назовем также его (более тесным) Я. Вспомним противоположение у Декарта: «материя, дух – протяжение и мышление». Здесь лежит естественная основа дуализма, который, впрочем, может представить все возможные переходы от чистого материализма к чистому спиритуализму, в зависимости от оценки значения физического и психического, в зависимости от того, что из них считать фундаментальным, основным и что – вторич ным, выведенным из основного. Но эта противоположность, выраженная в дуализме, может принять и столь резкий характер, что о какой-либо связи между физическим и психическим – в противоположность естественному взгляду – нельзя будет более и думать, как то проявилось в удивительных и чудовищных теориях «окказионализма» и «предустановленной гармонии»16.