– Что стоит? – спросил мальчик.
– 20 копеек, баринок! Меньше уж никак нельзя… Товар у меня, сами видите, все хороший! – мягким, вкрадчивым тоном промолвила торговка.
– Гм! Ну, что ж… – промычал мальчик, вытаскивая из бокового кармана портмонэ с таким видом, как будто у него денег куры не клюют.
Да и действительно, в то утро у него в портмонэ была довольно «крупная» сумма денег – 55 копеек… Лиза и торговка почтительно посматривали на маленького богача.
В ту минуту на глаза мальчику попались шерстяные чулки, и он опять зажал портмонэ в руке.
– У вас тут все большие чулки… А нет ли маленьких? На ее ногу?.. – спросил он торговку, кивнув головой на Лизу.
– Есть, есть… Как не быть! Есть на всякую ногу… Чулки у нас на весь свет запасены… – затараторила та, очень довольная покупателем за то, что он поступает «по благородному»: берет вещи, не торгуясь, и даст бедной бабе нажить лишний грош.
Эта женщина так же, как и все ее товарки, очень дорожила такими «благородными» покупателями. Мигом вытащила она из-под груды своего товара маленькие детские чулки из черной шерсти.
– Чулочки – первый сорт! И барышне не стыдно надеть… уж останетесь довольны!.. Уж одно слово – заграничные, из кашмирской шерсти… – сочиняла торговка, ни мало не смущаясь и помахивая перед покупателем чулками.
– Что стоят? – осведомился мальчик.
– 45 копеек… Дешево, ну, да уж… – проговорила торговка и стала проворно свертывать чулки.
– Гм! – промычал мальчик, но уж другим тоном, не так уверенно, как в первый раз; открыл портмонэ, порылся в нем и сконфуженно вытащил оттуда три небольшие серебряные монеты.
Торговка уже начинала несколько подозрительно посматривать на своего «благородного» покупателя и подумывала о том: «Не с грошом ли паренек на базар вышел?.. Или еще хуже: не жулик ли какой-нибудь навязался? Всякие шатаются… по одеже ведь не узнаешь!»
– Вам за все следует 65 копеек?.. – сказал мальчик.
– Да! Так точно… – с расстановкой проговорила торговка, невесело посматривая на своих покупателей и придерживая чулки: – «Потому, неровен час – еще на какого наскочишь! Пожалуй, отдай им, а они стрекача зададут… Лови ветер в поле!..» – Эти – 45 копеек, да двугривенный за варежки… – промолвила она.
– Как же быть? А у меня только 55 копеек… – уже окончательно смутившись, проговорил мальчуган.
Тут было Лиза явилась ему на выручку.
– Да чулок-то мне и не надо… у меня еще старые хороши… – начала она, но торговка с живостью перебила ее…
– Ну, да Бог с вами! Давай уж… Гривенник уступлю… Бери чулки-то! – великодушно воскликнула она, сунув в руки девочке чулки.
Мальчик, видимо, был очень рад такому благоприятному исходу дела, поблагодарил торговку за сделанную ему уступку и пошел с Лизой далее.
– Ну, девочка, где же ты живешь? Я бы проводил тебя… – заговорил он. – Ты живешь на какой улице?
– На Воздвиженской! – ответила Лиза, любуясь на свои рукавички.
– А в чьем доме? – продолжал мальчик.
– В нашем доме – лавка Ивана Семеныча, а против нас – часовой мастер… – объясняла Лиза.
Скоро наши путники очутились на Воздвиженской улице и пошли в ту сторону, где по предположению Лизы, находилась мелочная лавочка Ивана Семеновича, а против нее был часовой магазин. Пока они шли по Воздвиженской улице, Лиза уже успела узнать, что мальчика зовут Павликом, и успела сама рассказать ему, что мать ее занимается стиркой, что у нее, у Лизы, есть маленький брат Степа, что Дмитриевна сегодня не пошла торговать своими пряниками и леденцами, сидит дома, и Степа с ней…
– Ах, вот и чайный магазин! – вскричала Лиза, увидав знакомую вывеску. – Ну, теперь недалеко и наш дом…
– Какой номер вашей квартиры? – спросил Лизу ее спутник.
– Мы живем без номера, в подвале… – ответила та. – Только старший дворник Кирилл нынче грозился, что и нам номер дадут…
– Грозился? – с недоумением переспросил Павлик, смотря на Лизу. – Да что же тут худого, если у вашей квартиры будет номер?
– А как же! Мама говорит, что это уж не даром… не к добру… – сказала Лиза. – Уж если номер дадут, значит, на квартиру набавят… А мы и то пять целковых за квартиру платим.
– Пять целковых? – повторил мальчик, удивившись, что есть на свете такие дешевые квартиры: его отец платил за квартиру 75 рублей в месяц, то есть в один месяц переплачивал больше, чем эти бедняки во весь год.
– Да право же, пять целковых! – с азартом воскликнула девочка, думая, что барчонок не верит тому, что они так баснословно дорого платят за квартиру: подвал рядом с ними ходил за три рубля. – Ведь не все мама платит, – старухи наши за углы платят три рубля…
Затем последовал краткий рассказ о Дмитриевне и Максимовне.
– Ну, вот и наш дом… вот и лавка! – весело вскричала Лиза и приостановилась было в воротах, чтобы взять от Павлика хлеб и сказать ему спасибо, но Павлик объявил ей, что сам донесет хлеб: барчонку очень хотелось заглянуть в их пятирублевое трущобное жилище.
– Что ж, пойдем! – сказала девочка. – Погреешься… Дмитревна, поди, уж плиту затопила… Зазяб ведь тоже, небось!
И Лиза участливо посмотрела на своего доброго спутника.
Они миновали двор, потом попали в какой-то закоулок, где помойные ямы обдали их такими ароматами, что барчонок с непривычки даже зажал себе нос, и, наконец, подошли они к грязной, темной лестнице, спускавшейся вниз – словно в преисподнюю.
– Да это что ж?.. Подземелье? – спросил Павлик, стоя на верхней ступени и напрасно всматриваясь в глубину зиявшей перед ним ямы.
После яркого дневного света, действительно, было трудно разобрать, – длинна ли была эта лестница и куда она вела…
– Какое «подземелье»!.. Это – ход в наш подвала – сказала Лиза. – Да ты, барин, иди, не бойся! Дай мне руку!
Лиза взяла его за руку и помогла ему спуститься с лестницы.
– Вот тут, в проходе-то, у нас темно… да ничего… только держись правее, – ободряла она Павлика. – Тут, видишь, у нас дрова навалены… Да вон кадка стоит.
Барчонок решительно не мог ничего рассмотреть толком, шел ощупью и все удивлялся тому, какие бывают странные ходы в квартиру. У них лестница светлая, покрыта ковром, на площадках в углу стулья стоят, внизу, около швейцарской, железная печка стоит, и на лестнице всегда тепло; вечером она ярко освещена газом…
Наконец, Лиза растворила дверь в подвал, и барчонок, следуя за ней по пятам, попал из мрака в какой-то тусклый полусвет. Лиза взяла у него хлеб и положила его на стол.
Прежде всего в этой «преисподней» Павлик разглядел огонь, горевший под плитой, потом увидал маленького мальчугана, босого, сидевшего на корточках перед огнем, и старуху, как ему показалось, одетую в какие-то лохмотья и копошившуюся над чем-то в углу. Оконце, – почти сплошь разрисованное ледяными узорами; вместо потолка – серые, обслизлые своды; щелеватый пол; по углам грязные занавески, стол, скамейка, табурет; холодный, сыроватый воздух, клубы пара над котелком, стоявшим на плите, запах кислой капусты, луку и сильный, едкий запах дыма, вырывавшегося порой из-под плиты, – вот что барчонок нашел в подвале.
– Где ты, баловница, столько времени пропадала? – ласково заговорила старуха, обращаясь к Лизе. – Я уж думала, не извозчик ли тебя с ног сшиб… Все я передумала, отчаянная ты этакая!.. А это кого еще привела?
И старуха мотнула головой на барчонка.
– Погоди, баушка, все расскажу… А вот это-то что? А это что? – приговаривала Лиза, с торжествующим видом помахивая чулками и варежками перед глазами старухи. – Видела? А?
– Это откуда же, Лизутка? – не без удивления спросила Дмитриевна.
Лиза той порой очистила на скамейке местечко и предложила барчонку сесть.
– Ах, баушка! Какую музыку я слышала… ай-ай-ай! Трах-трах, бум-бум! – в восторге болтала Лиза, как будто уже позабыв о недавно перенесенных злоключениях.
Отрывочно, сбивчиво, перескакивая с одного на другое, начиная и не договаривая, с различными отступлениями и восклицаниями, Лиза поведала «баушке» о том, как она бежала за солдатами, слушая музыку, как потом устала и руки ее зазябли «до смерти»; как она путалась в незнакомых переулках, плакала и не знала, куда идти; как вокруг нее собрался народ, стали ее расспрашивать, кто-то хотел позвать городового; как, наконец, добрый барчонок купил ей варежки и чулки «заграничные», «первый сорт», как он нес хлеб и вывел ее на Воздвиженскую улицу. Старуха слушала и, взглядывая на мальчика, только покачивала головой.
А Павлик между тем думал: «Господи! да как они тут живут?.. Темно, сыро, тесно… дым глаза выест!..» Вспомнил он свою комнату, чистенькую и светлую, вспомнил блестящие квартиры некоторых из их знакомых, и думы его полетели далее: «Но разве это хорошо? Разве это справедливо?..» И ему становилось все более и более жаль Лизу, ее маму и братишку, и старух, вынужденных жить в таких ужасных трущобах.
– Тебя зовут Степой? – вполголоса спросил он мальчугана, гревшегося у скудного огонька.
– Тебя зовут Степой? – вполголоса спросил он мальчугана, гревшегося у скудного огонька.
– Нет! Меня зовут – Степан Иваныч Лебедев! – отрывисто и самым серьезным тоном возразил ему тот.
Барчонок при этом не мог удержаться от улыбки.
Лицо Степы, озаренное красноватым светом очага, резко выступало из окружавшего его полусумрака и казалось живым портретом на темном фоне. У ног его лежала кошка – белая, с серыми пятнами, лежала, тихо мурлыча и подобрав под себя лапки: в этот зимний, морозный день она, по-видимому, также находила приятным погреться у огня.
– Не хочешь ли с нами пообедать? У нас сегодня щи из кислой капусты со снятками… вку-у-усные! – сказала Лиза, прищурившись, с таким видом, как будто и в самом деле в перспективе ей представлялось очень лакомое, заманчивое кушанье.
– Нет! Я сыт… А что у вас еще на обед? – промолвил Павлик.
Лизутка с удивлением посмотрела на него.
– Больше ничего… А то что ж еще надо? – ответила она.
Павлик в свою очередь с изумлением поглядел на Лизу: у них за обедом обыкновенно бывает три кушанья, а по праздникам даже и четыре, и пирожное обязательно.
– Вы все здесь, в одной комнате и живете? – спросил он.
– Да много ли же нас… пять человек! В таких-то больших подвалах по десяти человек живут… – сказала Лиза.
Павлик вздохнул и поднялся со скамьи, собираясь уходить.
– Ну, спасибо, баринок! Спасибо, голубчик! – заговорила старуха, ласково взглядывая на мальчика. – Спасибо, что привел эту баловницу… И хлеб сам нес… Да еще и варежки ей купил и чулки… Ну, уж, Лизутка, и счастливая же ты!..
– Совсем не за что благодарить!.. Что ж тут такого… – смутившись, отозвался Павлик.
Лиза ничего не сказала ему, но выразила ему по своему благодарность. Она подошла к Павлику, крепко обхватила ему руку около локтя и припала головой к рукаву его пальто: так она обыкновенно ласкалась к матери.
– Прощайте, бабушка! Прощай, Лиза… – говорил барчонок, подвигаясь к двери. – Прощай…
Он было запнулся, но затем с самым серьезным видом, протянув руку Степе, сказал:
– Прощайте, Степан Иваныч!
А тот, продолжая сидеть на корточках, важно пожал ему руку и пролепетал:
– Прощайте! Заходите к нам в другой раз!
На пороге барчонок приостановился и сказал Лизе:
– Да! Я к вам еще приду… непременно!
Теперь в темном проходе, между кадкой и дровами, он легко нашел дорогу: в подвале глаза его уже привыкли к полусвету…
VI в которой все хорошо кончается
На возвратном пути домой Павлик все думал о том, что он видел в подвале, и тогда же решился помочь Лизе. Все деньги, какие мама дарит ему на картины и на игрушки, и те, что дарит ему отец в день рождения, в именины, на Пасхе и на святках, – он будет отдавать Лизе и ее матери. Он все расскажет отцу, будет просить маму, а уж добьется того, что Лиза с матерью и с братом и с этими бедными старухами оставит темный, сырой подвал и устроится в небольшой, но светлой и теплой квартире. Им всем нужно хорошенько одеться. Лиза станет ходить в училище, и Степа также, – когда вырастет…
Павлик помнит, как он учил заповедь: «Люби ближнего, как самого себя!» И мама объясняла ему:
– Это, значит, голубчик: не желай ближнему того, чего сам себе не желаешь, искренно не можешь пожелать…
Павлик не желал бы зимой ходить с голыми руками, в плохеньком, дырявом пальто, не желал бы жить в темном, смрадном подвале, – значит, он должен желать, чтобы и другие не жили так же бедно и жалко… Значит…
Но в ту минуту, как Павлик уже подходил к своей квартире, уже поднимался по лестнице, вдруг одна мысль так сильно поразила его, что он на мгновенье даже приостановился и, опершись одной рукой на перила, с недоумением посмотрел на знакомую дверь, обитую зеленым сукном… Как же он теперь явится к сестре с пустыми руками? Сестра его спросит: «Где же ангел?..» А ангела нет… Вот так штука!
Дело в том, что несколько дней тому назад он со своей сестренкой Катей оглядел в окне одного магазина канцелярских принадлежностей прехорошенького ангела из папье-маше, изящно раскрашенного и вершков восьми ростом, если еще не выше. У этого ангела были великолепные белокурые волосы, глаза голубые-голубые, щеки розовые, одеянье такое блестящее, с золотистыми звездочками и серебристые крылья. Ну, просто прелесть, что за ангел!.. Стоил он дорогонько: сначала запросили за него 70 копеек, уступили за 55.
И вот Павлик с Катей решили: как только наберется у них столько денег, сейчас же купить этого ангела с серебристыми крыльями. Катя пока им поиграет, полюбуется на него, а потом, на святках этим ангелом они украсят свою елку… Наконец, они накопили денег, и Катя попросила брата скорее идти и купить ангела.
– Ах, Павлик! Я боюсь, как бы кто-нибудь до нас не купил его! – говорила Катя, волнуясь, и даже щечки ее покрылись горячим румянцем от овладевшего ею нетерпения.
– Сходи поскорее! Купи… Да беги же скорее, Павлик! – торопила она брата: – Я бы и сама пошла с тобой, да мама не пускает меня сегодня… Этот противный насморк!
Теперь оказывается, ни 55 копеек, ни ангела – нет… Что же Павлик скажет сестре?
Он угадал. Катя выскочила в переднюю на его звонок, и ее первый вопрос был:
– А где же ангел?
– Нет ангела! – ответил ей брат.
– Уже купили? Ну, я так и знала… Прособирались! – плаксивым, недовольным тоном затянула Катя, надув губки. – А ты еще копался… Где ты был так долго?
Павел увел сестренку в свою комнату и там рассказал ей все свои приключения в это утро.
– Смотрю – толпа народа, – говорил он. – Ну, я туда, значит, пробился… Вижу – стоит на панели маленькая девочка, видно, что очень бедная, такая жалкая… Большой хлеб держит в руках, прижимает к груди, а руки у нее, знаешь, голые и уж совсем синие от мороза… Девочка стоит и плачет… Ну, мне стало жаль ее… Я взял ее и повел…
Затем последовал довольно подробный рассказ о том, как Павлик примерял девочке рукавички, как покупал ей чулки из «кашемирской» шерсти, как он проводил ее на Воздвиженскую улицу. Далее следовало яркое описание «подземелья», Лизы, «Степана Иваныча», бабушки и пестрой кошки…
Катя с живейшим интересом, молча, выслушала брата, и, когда брат кончил свой трогательный рассказ о посещении подвала и о своем намерении помочь беднякам, девочка с сосредоточенным видом приложила пальчик к губам, потом вздохнула и посмотрела на брата.
– Ну, что ж, Павлик! – подумав, сказала она, – нам, пожалуй, ангела и не нужно…