– В полиции наверняка уже тщательно просмотрели мое дело. Конечно, они не уверены, что у меня, как и у остальных, были деньги. Но если все-таки они предположат, что это так? Тогда где я успел их сбросить? Скорей всего, где-то в Ньоне. Так что у местной полиции могут оказаться мои приметы. Надо быть готовым к этому.
Ранним утром мы въехали в Ньон и направились к центру. Драндулет Мака медленно катил по мощенной булыжником, влажной от росы, узкой улице, оставляя темный след. Холст, глядя в окно, говорил куда ехать.
– Стоп, – произнес он, и Мак нажал на тормоз.
Холст некоторое время разглядывал улицу, а потом попросил:
– Сдай метра три назад.
Мак выполнил просьбу и остановился:
– Ну и где? – спросил он.
– Под ногами. Прямо по линии этой витрины, если брать от ее края, – Холст кивнул на закрытую жалюзи витрину. Мак, тебе придется делать вид, что меняешь правое заднее колесо, а я пока выворочу булыжник. Ключ под ним.
– Остроумно, – сказал Мак, выбираясь из машины.
– Просто больше было некуда, – ответил Холст и кивнул на ближайший угол. – Меня взяли вон там, едва я отошел от этого места.
– Как тебе удалось выворотить булыжник? – спросил Мак, возясь с колесом.
– Без особых сложностей. Мостовой лет триста, и у меня был нож, – ответил Холст, поддевая монтировкой булыжник у самого бордюра.
– А люди?
– Какие люди? Девятый час вечера. Все закрыто. Здесь одни лавки.
Через пару минут автомобиль Мака двинулся дальше. Ключ лежал в кармане Холста. Мы осторожно въехали на центральную площадь, если так можно было назвать круглую площадку радиусом метров в сто с чернеющим посредине трехглавым старинным фонарем. Площадь окружали старые трехэтажные дома разных мастей. На впадающей в нее улочке стояло несколько машин. На самой площади, у края тротуара, маячило два мотороллера. В общем, площадь имела мирный вид. Никаких признаков полицейских. Но, если перекрыть узкую улочку, что находилась слева, и ту, по которой мы попали сюда, площадь легко превращалась в западню. Сбежать отсюда было невозможно даже без машины.
– Ну и место ты нашел, – сказал я.
– Какое подвернулось, – ответил Холст и протянул ключ Маку. – Давай, старина.
Мы решили, что за деньгами пойдет он. У полицейских нет его примет. Вряд ли он вызовет подозрение. А если и остановят, что они ему предъявят? Наличие миллиона триста тысяч евро с собой. Но это еще не преступление.
На всякий случай Мака должен был страховать я.
Мак вздохнул и сказал:
– Какое тихое утро!
Затем перекрестился и вышел из машины.
Мы, почти не дыша, смотрели, как он идет к депозитному хранилищу. Походка у Мака была неторопливой, фигура чуть ссутуленной. Мирный уставший человек. Вот он достиг ступеней хранилища и стал подниматься по ним. Я окинул глазами площадь – ничего подозрительного.
Прежде чем войти внутрь, Мак оглянулся, посмотрел в нашу сторону и исчез в дверях. Я, не спеша, выскользнул из машины и тоже направился к хранилищу. Пистолет, заткнутый за пояс, слегка холодил живот. Да, утро действительно тихое, подумал я, сканируя сузившимися глазами все, что было вокруг: машины на улочке напротив, окна и крыши домов. Я готов был пристрелить любого, кто встанет у меня на пути. Я пришел сюда из другого мира, из Вечности, и не намерен был возвращаться обратно. Разве что в виде трупа. Я уже заранее был в бешенстве и походил на взведенный курок. Я хотел жить здесь, а не там, откуда пришел.
Постепенно ноги донесли меня до ступеней хранилища. Я прислушался – было тихо и, сев прямо на ступени, принял беспечный вид. Прошло минут пять, потом еще пять, и мне это перестало нравиться. «Какого лешего они там копаются?» – подумал я. Наконец дверь открылась. Из нее вышел Мак. В руках он держал вместительный рюкзак. Не обращая на меня внимания, он прошел мимо и направился к машине. Чуть подождав, я двинулся следом за ним.
Мак бросил рюкзак в багажник и сел за руль.
– Вы бы пригнулись, – сказал он.
Через пять минут мы были за городом.
– Ну вот, наконец мы богатые! – произнес Мак, прижимая машину к обочине.
– И свободные, – сказал Холст.
– У меня сильное желание забрать свои триста тысяч и расстаться с вами. Так безопасней. До Женевы рукой подать. Что я еще могу сделать для вас? – Мак обвел нас с Холстом взглядом.
Мы переглянулись.
– Нам нужна пара строгих костюмов, туфли, черные очки и, – я задумался, прикидывая, что еще понадобится для маскировки.
– Футляр для саксофона! – произнес Холст.
Я уставился на него.
– Чем плоха маскировка? – пожал он плечами. – Два музыканта. Ты на чем-нибудь играешь?
– Нет.
– Тогда купи ему футляр для скрипки, – сказал Холст.
Спустя час мы прощались с Маком.
– Вы вернули мне жизнь, – произнес он, неожиданно расчувствовавшись.
– А ты нам свободу, – сказал я, пожимая Маку руку. – Что будешь делать?
– Вернусь в тюрьму, поработаю месяц для вида. Потом уволюсь и уеду в Тибет на пару лет. Там лечат эту заразу. А когда вернусь, открою свой бизнес.
– Удачи, Мак! – пожелали мы ему.
– Вам тоже! Может, когда и встретимся – сказал Мак и сел в машину.
– Все бывает, – согласился я.
– Счастливчик! – сказал Холст, глядя вслед удаляющемуся «пежо» Макса. – Он свои проблемы почти решил. Пошли и мы?
– Пошли, – сказал я и сунул под мышку пустой футляр из-под скрипки.
Мы двинулись по дороге в направлении Женевы. Холст помнил адрес, который когда-то дал ему Филипп. Если он еще действителен, паспорта нам сделают. По крайней мере нам хотелось на это надеяться.
Трава у обочины была желтой, а небо над нашими головами висело, налившись густой сентябрьской синевой. И мы видели его полностью, от края до края, а не фрагментом, как еще сутки назад.
Нас подобрал мебельный фургон, и через сорок минут мы были в Женеве.
По адресу мы приехали на такси. Это была тихая улица со старыми отреставрированными домами. У нужного нам подъезда, нагло въехав правыми колесами на тротуар, стоял длинный фиолетовый лимузин «Мерседес-Бенц», люксовская модель.
– Кажется, все в порядке, – сказал Холст, кинув на него взгляд. – Здесь живут либо фальшивомонетчики, либо шулера.
– Наверняка, – согласился я, кинув взгляд вдоль улицы, на которой, в основном, стояли скромные малолитражки.
Мы позвонили в дверь.
Нам открыла хорошенькая блондинка в стиле «самое сексуальное слово – это деньги».
– Начало хорошее! – произнес Холст и поздоровался.
Блондинка ответила.
– Нам нужен Франсуа Шарль Ру, – сказал Холст.
– Кто вы? – спросила девушка.
– Я друг Филиппа.
Блондинка странно посмотрела на нас, попросила подождать и исчезла. Вместо нее через пару минут появился какой-то повеса в черном костюме, со странно поблескивающими глазами.
– По какому вопросу к Франсуа? – спросил он.
– По бумажному, – ответил Холст.
Повеса окинул нас более внимательным взглядом и произнес:
– Проходите.
Нас провели в просторный холл и оставили одних. Вскоре появился мужчина лет пятидесяти. Он прошлепал по паркету босыми ногами и, остановившись перед нами, представился:
– Франсуа! – затем безо всякого перехода спросил: – А где сейчас Филипп?
Холст пожал плечами:
– Понятия не имею.
Франсуа озадаченно хмыкнул:
– Но вы сказали, что пришли от него.
– Ваш адрес он дал мне шесть лет назад.
– Однако долго же вы шли.
– Да! – согласился Холст. – Но иногда спешка может все испортить.
– Где вы с ним познакомились? – спросил Франсуа.
– В тюрьме. Там были еще Жюль и Симон. В Жексе нас накрыла полиция. Когда мы разбегались, Филипп дал мне ваш адрес. Он сказал, что вы можете сделать паспорт.
– Филипп говорил мне о каком-то русском, – произнес после некоторого молчания Франсуа. – Но это было давно.
– Видимо, это я, – произнес Холст. – Вряд ли он мог знать какого-то другого русского.
– Вам нужны швейцарские? – спросил Франсуа.
– Нам нужны подлинные, – сказал Холст. – Если это возможно.
– Подлинные! – задумался Франсуа. – Хорошо. Но это будет не так быстро. К тому же дорого.
– Сколько?
– Двадцать тысяч с человека. Ждать месяц.
– Мы согласны, – сказал Холст. – С условием, что на это время вы пристроите нас в какое-нибудь спокойное место.
– Договорились. Задаток двадцать тысяч.
Холст взглянул на меня. Я достал из кармана пачку денег и, отсчитав двадцать тысяч евро, протянул Франсуа.
Тот, принимая деньги, кинул взгляд на пачку и одобрительно произнес:
– Вижу, вы не стеснены в средствах.
Мы сидели на пустующей вилле, хозяева которой недавно подались в более теплые места, и смотрели на озеро.
– Что будешь делать, когда получишь документ? – спросил Холст.
– Что будешь делать, когда получишь документ? – спросил Холст.
– Вернусь в Россию, – ответил я. – Пойду в паспортный стол по месту прописки, напишу заявление и через месяц получу родной российский паспорт.
– Как это? – удивленно посмотрел на меня Холст. – Ты же преступник.
– В России нет! Я сидел под чужим именем. А Отто Гюйз добропорядочный гражданин своей страны.
Холст удивленно покачал головой.
– Выходит, тебе только до России добраться – и ты легальный человек.
– Да. А ты что собираешься делать?
Холст пожал плечами:
– Попробую выяснить, как погибла моя семья. Мне надо знать, кто их убил, действительно я или кто-то другой. Иначе окончательно тронусь. Хотелось бы найти сестру, но после всего происшедшего она вряд ли захочет меня видеть.
– Может, поедешь в Россию? Сделаем тебе паспорт не хуже швейцарского. Пропишем, – предложил я.
Холст молчал и задумчиво смотрел вниз на озеро, по которому бодро шел прогулочный трамвай.
– Сейчас тебе лучше держаться подальше от Франции, – продолжал я. – В России наймем хорошего детектива и, если надо, переводчика. Пусть выяснит все обстоятельства убийства твоей семьи. А уж потом будем решать, что делать.
– Будем? – Холст оторвал взгляд от озера и посмотрел на меня. – Ты хочешь сказать…
– У тебя на данный момент есть кто-нибудь еще, кроме меня? – перебил его я.
Холст молчал.
– В том-то и дело. У меня тоже никого. Зачем разбегаться? Ты даже не сможешь сам грамотно вложить свой миллион.
– Полмиллиона, – неожиданно поправил меня Холст. – Полмиллиона тебе, полмиллиона мне. Это будет справедливо.
– Нет! – возразил я. – Какая к черту справедливость! У меня есть образование, профессия. К тому же, едва оказавшись в России, я сразу перестану быть преступником. А у тебя ничего. Кроме того, ты по-прежнему остаешься преступником.
– Что ты собираешься делать в России? – спросил Холст.
Я задумался. Мне не приходила в голову мысль о мести. Почему-то совсем не хотелось воевать. Но за пять лет, сидя в своем кабинете в «Проект-Инвест» и даже не увеличивая оборот, я бы заработал полмиллиона долларов только для себя. Немалая сумма! Оставлять долг невостребованным? Чего ради? Но пока я не имел ни малейшего понятия, как подступиться к делу. Здесь мы с Холстом находились в одинаковой ситуации. Он тоже очень хотел узнать: убивал он или нет? Но не знал с чего начать.
Да! Там, в тюрьме, нам казалось: лишь бы выйти. И все! Больше ничего не надо. Только иметь возможность смотреть на мир не сквозь решетку, свободно перемещаться в нем, дышать и обладать правом выбора. Но не прошло и недели, как прошлое повязало нас своими путами. Как паршиво устроен человек. Почему бы нам взять и не затеряться где-нибудь? Мир большой. Забыть прошлое. И пусть забудут про нас. Но нет, человек не в силах так поступить. Он почему-то не хочет отдавать прошлое, даже если там не было ничего хорошего. Он желает снова вернуться к нему, и уже с учетом того, что было, продолжать свое дальнейшее движение во времени, даже если это опасно. Может, какой-то скрытый инстинкт, который человек пока не обозначил, толкает его на такое? Или это боязнь оставить за спиной пустоту?
Я сказал об этом Холсту.
– Но, если не возвращаться к прошлому, тогда кто я? – произнес он после долгого молчания. – Меня и так почти нет. Когда-то у меня была семья, дом, имя, фамилия, отчество, а теперь я просто Холст. Получив паспорт, я стану каким-нибудь безликим Эриком Краузе или кем-то в этом роде. А приехав в Россию, Петровым или Кузьминым. Мы откроем с тобой где-нибудь в Самаре молочную кухню и пару табачных киосков, будем тихо жить и радоваться безопасности, свободе, обеспеченности. Тебя это устроит?
– Нет, – сказал я.
– Вот то-то и оно, – сказал Холст. – А почему?
– Трудно объяснить. Не могу отказаться от прошлого. Хотя в нашей ситуации это было бы рационально, выгодно, разумно и прочее.
– Вот и мне тоже трудно. Хотя шансов добиться своего у нас почти нет, – сказал Холст и снова уставился на озеро.
– В тюрьме их не было совсем, – возразил я. – Однако мы сбежали. Давай снова представим, что у нас есть Вечность. И не будем спешить.
Первую неделю мы без конца ходили по городу. Растворяясь в толпе туристов, поднимались вверх по его улицам, смотрели на озеро и заходили в многочисленные кафе.
Женева лежала в мягком тепле сентября. Нас окружали праздные беззаботные люди. Нам нравилось смотреть на их лица. Мы давно отвыкли от такого количества людей вокруг. Обратно домой нас загоняла только ночь. А утром мы вставали и снова шли на улицы. Мы словно дышали и не могли надышаться свободой.
– Мне кажется, это никогда не кончится, – сказал Холст, когда мы очередным утром спускались к набережной. – Мы заработали в тюрьме клаустрофобию.
– Просто это такой город! – возразил я.
Еще через неделю мы немного успокоились, и у нас стали возникать нормальные человеческие желания.
В субботу утром Холст завел разговор о женщинах. Его такт был потрясающ. Он начал с цвета глаз. Он говорил, что самые редкие черные и зеленые, а самые распространенные те, что неопределенного цвета.
Холст не уточнял, но я почему-то ни на мгновение не сомневался, что речь идет о женских глазах.
– Как это – неопределенного? – спросил я.
– Это те, к которым надо тщательно присматриваться, чтобы определить их цвет.
Я посмотрел на Холста и произнес:
– Зачем ты начинаешь говорить о табуретке, желая затем перейти к речи о лошади. Это слишком длинная логическая цепочка. Скажи прямо: хочу женщину! Это же естественно. Или тебе не позволяет твое воспитание?
Еще бы, подумал при этом я. Особняк, приемы, интересные люди. Холст-старший был не аристократ, но и не плебей. Из хорошей фамилии потомственных петербургских интеллигентов. А младший, прожив во Франции в такой атмосфере семь лет, наверняка понемногу превращался в аристократа. Он имел хороший вкус и манеры. В тюрьме этого было не разглядеть. Но здесь я смотрел, как он общается с людьми, как разговаривает с официантами в кафе, как смотрит на статуэтки и картины в витринах, как рассуждает о них. И мне невольно хотелось подражать ему. Сейчас Холсту было двадцать пять. Семь из них он просидел в тюрьме и теперь жадно пытался восполнить этот пробел. Он вступал в разговоры с уличными художниками, работниками музеев, владельцами антикварных лавок и матросами прогулочных теплоходов. Ему все было интересно. Он подолгу застревал в книжных магазинах, и мне приходилось ждать его на улице. Я не торопил его, более того, глядя со стороны, удивлялся, куда делся тот Холст, что сидел со мной в камере. Одновременно я радовался за него. Он чем-то начинал напоминать мне Виктора.
– А кроме этого, я хочу услышать Луи Армстронга, – сказал Холст, давая понять, что против женщины не возражает, и даже наоборот.
И то и другое мы нашли в одном кафе, возле пристани, где причаливали прогулочные теплоходы.
Мы вошли в него и попросили бармена, типа с серьгой в ушах и татуированными щеками, поставить Армстронга. Тот развел руками, дескать, рад бы, но, к сожалению, у него такого нет. Тогда Холст достал из кармана диск и протянул бармену:
– Пожалуйста.
Когда под низкий, бархатный голос Луи мы присели за столик, на нас обратила внимание парочка, что расположилась справа у стены. Дамам было под тридцать, поджарые, без косметики, с хорошими фигурами, дорого одетые. По западным меркам, девицы хоть куда. Они и сами себе, наверное, такими представлялись. Мы с Холстом тоже были не лыком шиты – два сбежавших уголовника с многолетним воздержанием. Впрочем, такой пикантный факт, если не афишировать первую его половину, играл в этом деле скорей положительную роль. А светлые костюмы от Гуччи, купленные не в сомнительном московском бутике, а в швейцарском солидном магазине, делали наши постные физиономии гораздо привлекательнее. В общем, мы понравились друг другу. И спустя полтора часа вошли все вместе на виллу через дверь, которая потом не открывалась три дня. Наши дамочки оказались из Новой Зеландии.
На четвертый день они поцеловали нас с Холстом сухими губами, сели на теплоход и отчалили во Францию. Мы махали им с берега рукой и не испытывали печали.
К концу месяца стала портиться погода, а мы получили паспорта.
Небо было свинцового цвета, вода в озере имела примерно такой же оттенок. Я и Холст сидели в кафе на набережной, мокрой от моросящего дождя. В такие дни остро хочется уехать на остров с пальмами. Мы могли бы сделать это, но каждый из нас понимал, что пока не заслужил такого подарка. Наверное, мы заблуждались, и нам не хватало беспечности.
На другой день я спросил у Франсуа, можно ли в Швейцарии сделать многократную российскую визу? Желательно срочно. Оказалось, что да. Вполне легально.