Побег из лагеря смерти - Харден Блейн 8 стр.

Глава 7. Солнце заглядывает даже в крысиные норы

По меркам Лагеря 14 сокамерник Шина был человеком очень старым. Ему было около 50. Он отказался рассказывать, за что его посадили в подземную тюрьму, но упомянул, что находится в ней уже много лет и очень соскучился по солнцу.

Он был похож на скелет, обтянутый бледной задубевшей кожей. Звали его Ким Чжин Мён, но Шину он сказал называть его просто Дядюшкой.

Первые несколько недель Шин был не в состоянии вести беседы. Его била жестокая лихорадка, и он, свернувшись калачиком на холодном полу, ждал, что вот-вот распрощается с жизнью. Он не мог есть и позволил соседу съедать свою пайку. Дядюшка так и делал, но только до тех пор, пока у мальчишки снова не появился аппетит.

А пока Дядюшка взялся выхаживать Шина, словно заправская медсестра.

Трижды в день, когда им приносили еду, он устраивал санитарные процедуры, используя для обработки воспалившихся волдырей деревянную ложку.

– Тут у тебя полным-полно гноя, – сказал он Шину. – Я буду соскребать его ложкой. Придется потерпеть.

Потом он дезинфицировал раны, втирая в них соленую капустную похлебку. Он массажировал Шину руки и ноги, чтобы в них не атрофировались мышцы. Чтобы в раны не попадали моча и экскременты, он подставлял Шину ночной горшок и держал мальчика на руках, пока тот справлял нужду.

По прикидкам Шина, такое лечение заняло около двух месяцев. Дядюшка делал все настолько умело и уверенно, что у Шина сложилось впечатление, что он занимался этим далеко не в первый раз.

Время от времени до их камеры доносились вопли и стоны из пыточной комнаты с лебедкой, которая, судя по всему, находилась чуть дальше по коридору. Тюремные правила запрещали общение между заключенными, но камера была настолько мала, что лежать на полу они могли, только прижавшись вплотную друг к другу. В результате они переговаривались едва слышным шепотом. Позднее Шин выяснил, что охранники знали об этих беседах.

Шину казалось, что Дядюшка находится на каком-то особом положении и пользуется у охранников авторитетом. Они стригли ему волосы и даже на время давали ножницы подстричь бороду. Когда он спрашивал, ему говорили, какое сейчас время дня или ночи. Надзиратели давали ему дополнительный паек, которым он часто делился с Шином.

– Парень, тебе еще жить да жить, – говорил Дядюшка. – Не теряй надежды, ведь, как говорят, солнце заглядывает даже в крысиные норы.

Мальчик выжил только благодаря медицинским знаниям и доброте Дядюшки. Лихорадка со временем отпустила, в голове прояснилось, а ожоги превратились в шрамы.

Шин впервые в жизни столкнулся с человеческой добротой и даже не мог выразить словами свою благодарность. Тем не менее такое отношение к себе ставило его в тупик. Он не верил, что мать не даст ему умереть с голоду. Он никому не доверял в школе (единственным исключением, наверное, был Хон Сен Чо) и сам не упускал случая настучать на своих одноклассников. Так что от всех окружающих он ждал только зла и предательства. Но Дядюшке за время их совместной жизни в камере удалось медленно изменить мировоззрения Шина. Старик часто жаловался на одиночество и, казалось, был искренне рад возможности поделиться с кем-то своим куском. За весь этот период он ни разу не рассердил Шина и не напугал его.

Тюремная рутина и условия жизни после допросов и пыток, через которые пришлось пройти Шину, оказались на удивление сносными. Ну, конечно, если не считать криков, периодически долетавших до их камеры из пыточной комнаты в конце коридора.

Еда была совершенно безвкусной, но ее было достаточно. Их не отправляли на опасные работы на улицу и не заставляли выполнять почти нереальные ежедневные трудовые нормы. Шину впервые в жизни не нужно было трудиться с утра до вечера.

Когда Дядюшка не был занят лечением Шина, он, казалось, просто отдыхал. Он ежедневно делал в камере зарядку. Он стриг Шину волосы. Он был великолепным рассказчиком и поражал Шина своим знанием Северной Кореи. Особенно если разговор заходил о еде.

– Дядюшка, расскажи мне что-нибудь интересное, – просил его Шин.

Старик начинал описывать, как выглядит и пахнет еда за заборами из колючей проволоки, какая она на вкус. Дядюшка с такой любовью описывал жареную свинину, вареную курицу и устрицы, которые можно собирать и есть на берегу моря, что у Шина всякий раз просыпался волчий аппетит.

По мере выздоровления Шина охранники стали все чаще забирать его из камеры. Теперь они знали, что Шин продал своих родных, и требовали, чтобы он доносил на старика.

– Мы знаем, что вы разговариваете в камере, – говорили надзиратели. – Что он тебе рассказывает? Не скрывай от нас ничего.

Когда Шин возвращался в камеру, Дядюшка непременно интересовался:

– О чем они тебя спрашивали?

Оказавшись между двух огней, Шин предпочел говорить правду и тюремщикам, и своему спасителю. Он сказал Дядюшке, что охранники потребовали на него доносить, и старика это нисколько не удивило. Он продолжал развлекать Шина длинными рассказами обо всяких вкусностях, но никогда не выдавал никакой биографической информации, не упоминал своих родных и не говорил о политике.

По речи Дядюшки Шин догадался, что он был хорошо образованным человеком и некогда занимал какой-то важный пост. Но это были только догадки.

Хотя разговоры о побеге из Лагеря 14 считались тяжким преступлением, фантазировать о том, какая наступит жизнь, когда власти решат отпустить зэка на волю, не запрещалось. Дядюшка сказал Шину, что в один прекрасный день им обоим обязательно дадут свободу. Но до тех пор, говорил он, у них есть священная обязанность оставаться сильными, жить как можно дольше и никогда даже не задумываться о самоубийстве.

– А ты как думаешь? – спрашивал после этих слов Дядюшка. – Ты веришь, что я тоже смогу дожить до освобождения?

Шин в этом сильно сомневался и каждый раз предпочитал промолчать.

И вот наступил день, когда охранник открыл дверь их камеры и вручил Шину школьную форму, в которой его привезли в подземную тюрьму.

– Переоденься и побыстрее выходи из камеры, – сказал он.

Переодеваясь, Шин спросил у Дядюшки, что будет дальше. Старик заверил мальчика, что ему ничего не грозит и что совсем скоро они с ним встретятся наверху.

– Дай-ка я тебя обниму, – сказал он, крепко сжимая в своих руках руки Шина.

Глава 8. Он не смог посмотреть матери в глаза

Охранники отвели Шина в большую комнату с голыми стенами, где его впервые допрашивали в апреле. Теперь на дворе был уже конец ноября. Шину только что исполнилось 14. Он больше полугода не видел солнца.

Увиденное в комнате потрясло его: перед столами, за которыми сидели два офицера, на коленях стоял его отец. Он показался Шину еще более старым и уставшим, чем раньше. Его привезли в подземную тюрьму приблизительно в одно время с Шином.

Опустившись на колени рядом с ним, Шин увидел, что правая нога отца торчит в сторону под каким-то неестественным углом. Шин Гён Соп тоже прошел через пытки. Кости ниже колена были раздроблены и потом неправильно срослись. Из-за этого увечья отец лишится относительно комфортного места токаря в механической мастерской. Отныне ему, инвалиду, придется вкалывать чернорабочим на стройке.

В тюрьме отец Шина узнал от охранников, что о попытке побега им сообщил его младший сын. Когда позднее у Шина появится шанс поговорить с отцом о случившемся, разговор выйдет очень неловкий. Отец скажет, что лучше было сообщить охране о планах побега, чем рисковать жизнью, скрыв эту информацию. Но сказал он это таким едким тоном, что Шин вконец запутался. Казалось, отец даже не сомневался, что его сын, ни на мгновение не задумываясь, предаст своих родных.

– Прочитайте и поставьте отпечаток пальца, – сказал один из офицеров, протягивая Шину и его отцу по листу бумаги.

Это была подписка о неразглашении того, что происходило в стенах тюрьмы. За нарушение этого обещания, говорилось в документе, им грозило серьезное наказание.

Когда они прижали намазанные чернилами пальцы к бумаге, их снова сковали наручниками, завязали глаза и отвели к лифту. Наверху, не снимая наручников и повязок, их посадили на заднее сиденье автомобиля и куда-то повезли.

Шин думал, что их с отцом, скорее всего, вернут на свои места в лагере. Если б их хотели расстрелять, с них вряд ли взяли подписку о неразглашении – нелогично. Однако, когда через полчаса машина остановилась и с глаз Шина сняли повязку, его охватила паника.

На пустом пшеничном поле неподалеку от дома матери уже собралась толпа. Именно сюда Шина с детских лет два-три раза в год приводили на публичные казни. В землю уже был вкопан деревянный столб, а рядом возвышалась наспех сколоченная виселица.

На пустом пшеничном поле неподалеку от дома матери уже собралась толпа. Именно сюда Шина с детских лет два-три раза в год приводили на публичные казни. В землю уже был вкопан деревянный столб, а рядом возвышалась наспех сколоченная виселица.

Теперь Шин был уверен, что им с отцом осталось жить совсем недолго. Он вдруг с необычайной ясностью почувствовал вкус воздуха, с каждым вдохом поступающего в его легкие, и сказал себе, что это будут, наверное, самые последние вдохи и выдохи в его жизни.

Но страхи улеглись, когда он услышал громкий приказ.

– Гён Соп, выйти вперед и встать на колени в первом ряду.

Шину сказали выйти вперед и опуститься на колени рядом. Солдат снял с них наручники. Распоряжавшийся процессом казни офицер начал говорить свою речь. На поле выволокли мать и брата Шина.

Шин не видел их и ничего не знал об их судьбе с той самой ночи, когда выбежал из материнского дома и заложил их школьному сторожу.

– К смерти приговариваются предатели и враги народа Чан Хе Гён и Шин Хе Гын, – провозгласил офицер.

Шин посмотрел на отца. Тот плакал, не издавая ни звука.

Жгучий стыд, охвативший Шина после казни, с годами все больше усугублялся ложью, которую он придумал перед прибытием в Южную Корею.

– Никакие мучения в моей жизни не могут сравниться с этим камнем на моей совести, – сказал мне Шин в Калифорнии в тот день, когда решился объяснить, как и почему солгал.

Но тогда ему не было стыдно. Тогда он был в плену ярости. Он ненавидел мать и брата с жестокой искренностью обиженного и уязвленного подростка: он ведь чуть не погиб под пытками, а его отец стал инвалидом именно из-за того, что они думали только о себе, строя свои идиотские планы! Мало того, за считаные минуты до того, как их вывели, он был абсолютно уверен, что за их безрассудство расстреляют именно его!

Когда охранники тащили мать к виселице, Шин успел заметить, что на ней не осталось живого места. Они заставили ее встать на деревянный ящик, заткнули рот кляпом, связали за спиной руки и затянули на шее петлю. Глаза, превратившиеся в узкие щелочки на распухшем от побоев лице, ей завязывать не стали. Мать пробежала взглядом по толпе и нашла Шина. Он отвел глаза. Потом охранники выбили из-под ее ног ящик, и она задергалась на веревке. Глядя на конвульсии матери, Шин думал, что она получила по заслугам.

Глава 9. Реакционный ублюдок

Казни родителей, пытавшихся совершить побег, не были для Лагеря 14 событием из ряда вон выходящим. Шин присутствовал на таких казнях и до, и после повешения матери. Тем не менее он не очень понимал, что происходило потом с оставшимися в лагере детьми этих людей. Насколько он мог видеть, никому из них больше не позволялось ходить в школу.

Но для него сделали исключение.

Возможно, лагерные власти отправили его обратно в школу, потому что он доказал свою верность. Но возвращение оказалось нелегким.

Неприятности начались сразу после казни, когда Шин пришел с пшеничного поля в школу и с глазу на глаз поговорил со своим учителем. Шин знал этого человека уже два года (хотя так никогда и не услышал его имени) и считал его человеком относительно справедливым и незлобным, по крайней мере по лагерным меркам.

Тем не менее во время этого разговора учитель был вне себя. Он хотел знать, почему Шин рассказал о попытке побега школьному охраннику.

– Почему ты пошел к нему, а не ко мне? – орал он.

– Я хотел рассказать вам, но не смог вас найти, – ответил Шин и объяснил, что дело было посреди ночи, а доступ в квартал, где живут учителя, для заключенных закрыт.

– Мог бы подождать до утра, – сказал учитель.

Учитель упустил возможность получить от своего начальства поощрение за раскрытие заговора и винил в этом Шина.

– Ты поплатишься за свое недомыслие! – прошипел он.

Когда чуть позднее в аудитории собрались все 35 учеников класса, учитель показал на Шина пальцем и прокричал:

– Выйти к доске и встать на колени! Шин простоял на коленях на бетонном полу почти 6 часов. Когда он начинал ерзать, чтобы сменить положение, учитель бил его указкой. На второй день после возвращения в школу Шина с остальными одноклассниками отправили на лагерную ферму собирать кукурузу и перетаскивать ее на молотилку. Шина запрягли в тележку. По сравнению с угольными вагонетками тележка была относительно легкой, но таскать ее за собой нужно было, обрядившись в своеобразную упряжь с кожаной лямкой, которая натирала еще не до конца зажившие шрамы на спине и копчике.

Совсем скоро штаны Шина насквозь пропитались струящейся по ногам кровью.

Шин не посмел пожаловаться, ведь учитель сразу предупредил, что теперь ему придется работать гораздо больше других, чтобы кровью и потом смыть с себя вину за преступления матери и брата.

И в школе, и в поле ученики были обязаны просить разрешения справить малую и большую нужду. Когда Шин впервые после возвращения из тюрьмы попросил разрешения отлучиться в туалет, учитель ответил отказом. В результате Шин стал терпеть во время школьных занятий, но пару раз в неделю, как правило, в те моменты, когда его с одноклассниками отправляли работать на улице, все-таки не удерживался и мочился прямо в штаны. На дворе была холодная зима, и Шину приходилось работать в задубевших от замерзшей мочи брюках.

Большинство одноклассников Шин знал с 7 лет, и, хотя он был самым маленьким в классе, другие мальчишки относились к нему как к ровне. Но теперь, взяв пример с учителя, они начали дразнить и унижать Шина: у него отнимали еду, били в живот и придумывали обидные прозвища. Почти все эти клички были вариациями клейма «реакционный ублюдок».

Шин до сих пор не может с уверенностью сказать, знали ли его одноклассники, что это именно он предал своих родных. Он верит, что его лучший друг Хон никому об этом ничего не сказал. Как бы там ни было, его никогда не обзывали предателем. С другой стороны, делать это было бы непатриотично и рискованно, так как все школьники под страхом наказания были обязаны стучать и на своих родственников, и друг на друга.

До тюрьмы Шину удалось заключить в классе стратегически важный союз. Он подружился с Хон Чжу Хёном, старостой класса. (Именно этот пост он пытался выторговать для себя в ночь предательства.) Хон руководил учениками, когда класс отправляли на работы, и был уполномочен учителем колотить и пинать тех, кого считал лентяями и тунеядцами. Кроме того, он был самым надежным учительским информатором и постоянно докладывал обо всем, что происходит в классе.

Конечно, и самого Хона могли избить или на какое-то время лишить пищи, если класс начинал филонить или не выполнял нормы. Он занимал положение, аналогичное тому, что у взрослых заключенных называлось чагып панчжан, т. е. бригадир. Охранники предоставляли этим бригадирам – всегда крупным и физически крепким мужчинам – почти неограниченную власть над подчиненными. Поскольку бригадирам приходилось нести ответственность за любые провалы и неудачи своего отряда, они нередко вели себя гораздо более жестко и безжалостно, чем штатные надзиратели.

После казни матери и брата Шина Хон стал следить за ним с особым вниманием. Когда их отправили на ремонт дороги, Хон заметил, что Шин загрузил в тачку слишком много камней. Шин раз за разом пытался сдвинуть тележку с места, но она оказалась для истощенного подростка неподъемной.

Увидев, что к нему направляется Хон с лопатой в руках, Шин подумал, что тот собирается ему помочь. Он думал, что Хон прикажет помочь ему сдвинуть с места тачку. Но вместо этого Хон широко размахнулся и, ударив лопатой по спине, сбил Шина с ног.

– Возьмись за тачку как положено, – сказал Хон.

Он пнул Шина в висок и приказал встать. Как только он поднялся на ноги, Хон снова размахнулся и расплющил лопатой нос Шина, из которого сразу же хлынула кровь.

После этой экзекуции даже самые маленькие и слабые начали выкрикивать оскорбления в адрес матери Шина. С молчаливого одобрения учителя они стали обзывать Шина и регулярно избивать его.

В подземной тюрьме Шин растерял все силы и выносливость. Снова оказавшись в ситуации, когда надо было очень много и подолгу работать, получая крохотные пайки, он постоянно чувствовал зверский голод.

В школьной столовой он искал лужицы разлитой капустной похлебки, промакивал их руками, а потом слизывал с ладоней холодную, перемешанную с грязью жижу. И в помещениях, и на дорогах, и на полях он постоянно смотрел под ноги, разыскивая крупинки риса или просыпавшиеся бобы, рылся в коровьем навозе в надежде выудить из него непереваренные кукурузные зерна.