– Откуда же у нее столько денег? – изумилась добросердечная Мария.
– У нее? Лучше спроси – у короля, – еще более сердито ответил Старевич. – Ты меня знаешь, я никогда не был поклонником монархии, но я глубоко уважаю покойного короля Владислава, потому что он в личной жизни оставался порядочным человеком и не давал влиять на себя кому попало. – Мария, помнившая, как ее муж в частных разговорах обзывал Владислава мерзавцем и узурпатором, благоразумно промолчала. – А теперь что? Чуть ли не всеми делами заведуют королевский адъютант и эта балерина, а король… – Он оборвал себя на полуслове и поморщился.
– Но так ведь не может продолжаться вечно, – сказала Мария, чтобы успокоить своего супруга.
– Конечно, – подхватил депутат, который совершенно не умел разграничивать работу и семейную жизнь и даже дома сотрясал стены политическими речами, которые уместнее было бы произносить в иллирийском парламенте. – Всем в Любляне отлично известно, что Лотта Рейнлейн играет на руку австрийцам, а это во много раз хуже, чем если бы она была агентом России, например. Потому что Россия далеко и не претендует на то, чтобы нас захватить, а Австрия только об этом и мечтает. Так что я не исключаю, что в ближайшее время что-то произойдет. Или новая революция, или еще что-нибудь. Ты знаешь мою точку зрения на революции – это кровопускание, которое применяют, когда жизнь больного иначе не спасти, а страна больна, и с этим не поспоришь.
Однако Мария решительно покачала головой.
– Революции не будет, – объявила она.
– Почему, позволь спросить? – с любопытством осведомился ее муж.
– Потому что люди уже попробовали твою хваленую свободу и поняли, что она им не по нраву. Потому что большинству людей все равно, кто ими правит, лишь бы их не слишком притесняли. Мало этих причин? Тогда вспомни предыдущего короля, которого никто не знал до его приезда сюда и которого все оплакивали, когда он умер. Каким бы плохим правителем ни был Стефан, на него до сих пор падает отблеск величия его отца. А Владислав, что бы ты ни говорил, был великий человек.
– О боже, я живу с монархисткой! – притворно ужаснулся Старевич и поцеловал жену в завитки волос на шее. – Милая моя, я не отрицаю, что некоторые монархи вполне достойные люди и правители, но ничто не убедит меня в том, что республиканская система…
– Посмотри на Францию, – посоветовала жена. – Вот твоя республика: всюду коррупция и жуткие скандалы, вроде того, который был с Панамским каналом. А ведь французы пытаются строить республику уже в третий раз, и обе предыдущие попытки заканчивались империей.
И она победно посмотрела на мужа, который зачарованно притих и смотрел на нее так, словно видел впервые в жизни.
– Что?
– Я тебя обожаю, когда ты начинаешь говорить о политике, – вздохнул депутат. – Видишь ли, если теория плохо реализуется на практике, это не значит, что она плоха. Просто нужно время, чтобы…
– Нет, это именно значит, что теория плоха, – возразила Мария, привыкшая все свои рассуждения доводить до конца и не оставлять недомолвок. – И еще: в теории республика позволяет всем гражданам участвовать в управлении страной, но это же иллюзия. Ну сходил ты, проголосовал за того или другого кандидата, которого все равно лично не знаешь, и что? Ты всерьез веришь, что это и есть управление страной? Ты отдал свой голос, а дальше уже ничего от тебя не зависит. И о тебе никто не вспомнит до следующих выборов.
– Одним словом, vive le roi![17] – поддел ее муж.
– Я думаю, Стефану надо просто дать время, – сказала Мария, разглаживая складку на юбке. – Рано или поздно он одумается и оставит свою балерину. В конце концов, до сих пор он не совершал опрометчивых шагов.
По правде говоря, Старевич сомневался, что Стефан так просто оставит свою любовницу. Королева Шарлотта в свое время кому только не жаловалась на мужа, прося повлиять на него – все было бесполезно. И даже уговоры королевы-матери, которую Стефан искренне чтил, не помогли. Он по-прежнему старался проводить с балериной все свободное время, только безотказный Ракитич чаще выступал ширмой для их отношений, вот и все.
– Знаешь, Мария, я вовсе не уверен, что у нас есть время, – наконец промолвил депутат. – Колесо истории вертится быстро, вот в чем дело. И потом… – Он поморщился. – Для того, чтобы написать картину, нужен талант. Талант нужен и для того, чтобы сочинить книгу… и даже для того, чтобы сделать хорошие сапоги. Для управления государством требуется совершенно особый талант, и мне кажется… то есть я почти уверен, что у Стефана в отличие от его отца такого таланта нет. А это значит, что на своем посту он может только навредить.
Мария не стала ничего говорить, она только взяла руку мужа и крепко сжала ее. Она знала, что он искренне переживает за государственные дела, и, хотя в глубине души считала его переживания напрасной тратой сил и времени, потому что он мало на что мог влиять, она бы никогда не призналась в этом. Она лишь повторила, что надеется на то, что все как-нибудь само собой образуется.
Пока Старевичи обсуждали царствующего монарха и его фаворитку, Лотта Рейнлейн пыталась одновременно решить две задачи: как наконец обойти баронессу Корф, которая затмевала ее по всем статьям, и как все-таки справиться с заданием, которое дал ей Кислинг, то есть завлечь черноволосого адъютанта и погубить его в глазах короля. Пока ни то ни другое не удавалось. Как бы ни старалась Лотта, Амалия все равно лучше одевалась, лучше играла в теннис и лучше умела обставлять дома, в которых жила. Кроме того, она начала обсуждать с королем проект нейтралитета иллирийских портов, в которые не должен был заходить ни один военный корабль. Собственно говоря, договор этот можно было разработать за пару дней, а подписать еще быстрее, но Стефан не торопился. Он отлично понимал, что, получив интересующую ее бумагу, Амалия уедет из страны, а в его планы это вовсе не входило. Он сознавал, что присутствие баронессы придает его жизни некий шик, которого Лотта при всем своем старании не могла обеспечить. С Амалией можно было говорить на любую тему, она очень здраво судила обо всем на свете. К тому же она была остроумна, очаровательна и не пыталась навязывать себя королю. Напротив, она, по-видимому, отличала князя Михаила и то и дело оказывала ему мелкие знаки внимания, от которых 29-летний князь терял голову. Впрочем, полковник Войкевич придерживался другой точки зрения.
– По-моему, это старый прием, чтобы завлечь вас, государь, – сказал он. – Она притворяется, что ее интересует его высочество, чтобы из чувства соперничества ею заинтересовались вы.
А Лотта высказалась еще определеннее:
– Стефан, ни одна женщина на свете не стала бы даже смотреть на этого жалкого заику, когда ты находишься рядом!
И она нарочно несколько раз назвала Амалию при короле «старухой», чтобы окончательно убедить его не иметь с ней дела.
Если Лотта была вполне уверена в своем влиянии на короля, то с Войкевичем дело обстояло совсем иначе. Ее чары на него не действовали, и он всячески уклонялся от того, чтобы дать посторонним хоть намек, что мог ею заинтересоваться. В конце концов, Лотте наскучила эта игра, и она избрала другую тактику. Отныне она стала придерживаться с полковником нарочито вызывающего тона. Лотта рассчитывала, что вспыльчивый Милорад однажды непременно сорвется и наговорит ей дерзостей, и тогда уж она найдет способ от него избавиться. Однако Войкевич и тут удивил ее, придерживаясь безразличной вежливости, и не было похоже, чтобы шпильки балерины как-то на него действовали. В сердцах Лотта поклялась, что так или иначе сумеет его выжить, и стала ждать своего часа. Ей было прекрасно известно, что иногда словно открываются невидимые врата судьбы, и тогда получается даже больше, чем ты загадывал в самых смелых мечтах; тогда сбывается то, о чем бесполезно даже помышлять, когда эти врата закрыты. По ее мнению, врата, которые отвечали за устранение Войкевича, однажды непременно должны были открыться, и главное было – не упустить свой шанс.
Пока же она забросала заказами Ворта и Дусе, которые должны были сшить ей самые модные платья для предстоящего сезона, и приготовилась принимать гостей во дворце, который ей подарил иллирийский король.
В вечер приема дом ломился от гостей. Не то чтобы у Лотты Рейнлейн насчитывалось много друзей, просто здесь собрались все, кто не желал ссориться с королем и его фавориткой, а таких было большинство. В пику Амалии Лотта заказала на дом аж два оркестра, а из Ниццы для украшения дворца привезли огромное количество дорогостоящих цветов. Балерину в розовом открытом платье, расшитом золотом, можно было смело ставить на обложку любого модного журнала той эпохи, и фрейлина Райкович, которая во всех дворцовых интригах неизменно держала сторону королевы, тщетно подыскивала в уме слова, которыми можно будет потом опорочить перед государыней столь смелый, изысканный наряд. Однако тут в сопровождении Петра Петровича явилась баронесса Корф в красном бархатном наряде с кружевными рукавами. И фасон-то был (вернее, казался) чрезвычайно простым, как все гениальное, и отделка вроде бы не поражала воображение, но красный оттенок был подобран таким образом, что платье притягивало к себе все взоры. Фрейлина приободрилась и поняла, что фаворитка посрамлена. Наутро она красочно описала королеве эту сцену, добавив, что язвительный Верчелли описал встречу Амалии и Лотты как «le rouge et l’invisible»[18] и заметил, что «le rouge gagne»[19].
В вечер приема дом ломился от гостей. Не то чтобы у Лотты Рейнлейн насчитывалось много друзей, просто здесь собрались все, кто не желал ссориться с королем и его фавориткой, а таких было большинство. В пику Амалии Лотта заказала на дом аж два оркестра, а из Ниццы для украшения дворца привезли огромное количество дорогостоящих цветов. Балерину в розовом открытом платье, расшитом золотом, можно было смело ставить на обложку любого модного журнала той эпохи, и фрейлина Райкович, которая во всех дворцовых интригах неизменно держала сторону королевы, тщетно подыскивала в уме слова, которыми можно будет потом опорочить перед государыней столь смелый, изысканный наряд. Однако тут в сопровождении Петра Петровича явилась баронесса Корф в красном бархатном наряде с кружевными рукавами. И фасон-то был (вернее, казался) чрезвычайно простым, как все гениальное, и отделка вроде бы не поражала воображение, но красный оттенок был подобран таким образом, что платье притягивало к себе все взоры. Фрейлина приободрилась и поняла, что фаворитка посрамлена. Наутро она красочно описала королеве эту сцену, добавив, что язвительный Верчелли описал встречу Амалии и Лотты как «le rouge et l’invisible»[18] и заметил, что «le rouge gagne»[19].
– Должна признать, – уронила Шарлотта, – что у баронессы действительно хороший вкус.
Окончательно убедившись, что Амалия не посягает на ее мужа и словно нарочно раз за разом ставит на место Лотту Рейнлейн, королева прониклась к баронессе самыми теплыми чувствами. Легче всего нам найти общий язык с врагами наших врагов, и, когда Амалия явилась во дворец на очередное заседание благотворительного комитета, Шарлотта похвалила ее платье и спросила о том, кто его шил. Амалия рассказала ей о парижских кутюрье и модистках – она следила за модой и обращала внимание не только на крупные и известные дома, но и на только что появившиеся, еще неизвестные марки. В конце беседы Амалия спросила, у кого ее величество собирается заказывать туалеты для скачек, потому что ипподром откроют 21 июня, в день рождения короля Владислава, и остается не так уж много времени.
Не без смущения королева призналась, что еще не думала об этом, но будет рада узнать мнение баронессы Корф. Амалия посоветовала ей нескольких кутюрье и заодно порекомендовала ювелиров, которые наверняка сумеют изготовить к платьям подходящие украшения.
– Амалия Константиновна, боюсь, у вас ничего не выйдет, – заметил Петр Петрович, узнав о разговоре своей сообщницы с королевой. – Женщины в иллирийской королевской семье всегда отличаются двумя качествами: они добропорядочны и одеваются как кухарки. Королева с детства привыкла носить только черное, серое или коричневое. К тому же в придворном штате имеется личный портной королевы, честный немец. С какой стати его считают портным, мне непонятно, потому что с таким же успехом он мог бы заведовать булочной. Однако он получает хорошие деньги за то, что одевает ее величество, и, уверяю вас, он ни за что не позволит, чтобы его вытеснили парижские конкуренты.
– Я думаю, ее величеству подойдет мадам Пакэн[20], – ответила Амалия, пропустив слова резидента мимо ушей. – Во-первых, она заполнила рекламой все издания на свете, а люди любят иметь дело с тем, что широко известно. Во-вторых, она создает действительно добротную, качественную одежду. Для меня этого недостаточно, я люблю что-нибудь этакое, с изюминкой, но королева Шарлотта – другое дело. Кроме того, я посоветовала ей Редферна[21], его строгий английский стиль должен прийтись ей по душе. И, конечно, Ворт, всегда милый Жан-Филипп Ворт[22], когда речь идет о выходном платье или о таком бальном наряде, чтобы все ахнули.
– Насколько я помню, все это очень дорогие портные, – промолвил резидент весьма двусмысленным тоном.
– А мастерство всегда ценится дорого, друг мой, особенно в столь эфемерной области, как мода, – парировала Амалия. – Что слышно насчет казино?
– Казино скоро будет открыто, – рапортовал Петр Петрович. – Король вошел во вкус и клянется сделать из Любляны столицу Европы. Полковник Войкевич не против, тем более что он уже записался в совладельцы будущего казино и взял на себя организационную часть. Из Монте-Карло специально выписали нескольких завсегдатаев игорных заведений, чтобы, так сказать, задать тон. За ними, само собой, подтянутся шулера, которых уже давно нигде не принимают. Что еще? Про ипподром вы уже знаете, строительство идет полным ходом. Король от имени Лотты Рейнлейн купил имения, которые будто бы облюбовали вы. Он уже влез в долги и имел неприятный разговор с министром финансов – помните, тем суровым господином в роговых очках, у которого на лице словно написано «не дам»? Вы же видели его на вечере в Тиволи.
– Да, я помню. Кстати, королева среди прочего упомянула, что министр финансов получил отставку.
– Когда?
– Несколько часов тому назад.
– О-о, – протянул Петр Петрович. – Что ж, это упрощает дело… Наше дело, я хотел сказать. Кого бы ни поставили на место уволенного министра, он, скорее всего, не так хорошо будет разбираться в экономике и будет более склонен тратить, чем копить. В богатой стране эта черта прошла бы незамеченной, но в том-то и дело, что Иллирия не богатая страна.
– Я надеюсь, вы не упускаете из виду Кислинга? – спросила Амалия. – Австрийцы ни в коем случае не должны опередить нас и заключить договор о Дубровнике.
– По моим сведениям, Кислинг пока затаился, – ответил резидент. – С одной стороны, его должны были успокоить наши просьбы о нейтралитете, с другой – король, несмотря на чары Лотты, упорно не желает даже слышать о Дубровнике. – И он со значением посмотрел на Амалию.
– Как по-вашему, Петр Петрович, – внезапно спросила она, – король понимает, что происходит? Неужели он не видит, какую роль играет Лотта Рейнлейн и к чему именно она его толкает?
– Сложно сказать. – Оленин нахмурился. – Я бы не сказал, Амалия Константиновна, что король глуп. Проблема в другом – он считает себя умным человеком, который в состоянии справиться с любой ситуацией. То есть он держит возле себя Лотту, потому что уверен, что в случае чего сумеет поставить ее на место. Для нас было бы лучше, если бы Стефан был чуточку менее самонадеян и избавился от балерины, но, боюсь, на это он не пойдет.
– Кстати о балерине, – сказала Амалия. – Завтра мы опять играем в теннис. Не забудьте, вы обещали прийти и играть в паре со мной, потому что у его высочества все еще болит нога.
– Можете рассчитывать на меня, – ответил Оленин, кланяясь.
Однако когда он завтра в назначенный час появился на корте, выяснилось, что ни короля, ни Лотты не будет. Его величество весьма сожалел, но дела… и т. д.
– В таком случае сыграем вдвоем, – распорядилась Амалия, – а его высочество будет судьей.
Однако в лице Оленина Амалия наткнулась на неожиданно сильного соперника и проиграла партию, чем наследник был явно недоволен. Он даже пытался присудить Амалии несколько спорных мячей, но она всякий раз честно указывала, что аута не было, и Петр Петрович справедливо заработал свое очко.
– Госпожа баронесса, – искренне сказал Михаил после игры, – поверьте, я делал все, чтобы вы выиграли!
– Я тоже, ваше высочество, я тоже, – шутливо отозвалась Амалия.
Она предложила гостям остаться на обед, но Петр Петрович посмотрел на наследника и под каким-то пустячным предлогом уклонился. Инстинкт бывалого дипломата и хорошего разведчика шепнул ему, что Амалию лучше оставить с ее высочеством одну, и Оленин откланялся.
Просторная столовая со светлыми занавесками на окнах и светлой мебелью очень понравилась Михаилу. Впрочем, с некоторых пор ему нравилось все, что имело отношение к Амалии.
– Если бы вы не стали оспаривать мое решение в последнем сете, – сказал он, – и согласились, что там был аут, уверен, вам бы удалось переломить ход игры.
– Там не было аута, – ответила Амалия, которую уже начала тяготить эта тема. – Я точно видела, что мяч приземлился до линии.
– А на что же судья? – живо возразил наследник. – Вам надо было только согласиться с моим решением, госпожа баронесса!
– Нет. Я предпочитаю играть честно.
– В самом деле? – промолвил князь слегка изменившимся голосом.
Когда речь идет о теннисе, уточнила про себя его собеседница. Но она была слишком умна, чтобы произнести вслух окончание фразы, и предпочла заменить его очаровательной улыбкой.
– Должен с-сказать, – начал Михаил, который отчего-то вновь начал заикаться, – мне известно, зачем вы прибыли в Любляну, сударыня.
– Я и не делала из этого секрета. – Справедливости ради тут стоило добавить: так как австрийская разведка все равно уже разгласила мою миссию.
– А его величество о-обещал вам договор о нейтралитете? – настойчиво спросил наследник, подавшись вперед.