Проснулась она посреди ночи от очень неприятного ощущения. На языке разведчиков это ощущение называется по-разному, но суть его одна.
Что-то не так.
Что-то совсем не так.
Амалия с трудом подняла голову (снотворное придворного доктора оказалось на редкость качественным) и в полумраке спальни, освещенной светом едва теплящейся лампы, увидела, как колышется занавеска. Большое окно было распахнуто настежь.
Стало быть, она выпила снотворное, которое принесла та веснушчатая горничная, Зина, а потом…
Нет, Амалия не приказывала открывать окно, более того, прислуга наверняка должна была заметить, что хозяйка не выносит сквозняков и распоряжается открывать окна очень редко, когда стоит сильная жара. Что же это такое, в самом деле?
– Зина! Зина!
Горничная не отзывалась. Амалия дернула несколько раз за сонетку – бесполезно. Никто не шел.
Амалия бессильно упала на подушки. Итак, все очень просто: Зину кто-то подкупил, чтобы погубить Амалию. Потому что она болела туберкулезом, от которого вылечилась с большим трудом, и любая простуда могла оказаться для нее смертельной.
А ведь как просто – открытое окно, в которое вливается свежий ночной воздух.
Всего лишь открытое окно.
Амалия завозилась на постели, натягивая повыше одеяло, но оно было тонкое, летнее и, конечно, никак не могло ее защитить. И еще нога болит, стоит пошевельнуться.
Переиграли… переиграли…
Надежная прислуга, уверял Петр Петрович… Вот тебе и надежная. И ведь продала наверняка задешево, как писал покойный король… И еще это снотворное… все одно к одному… Нельзя спать… нельзя… Может быть, еще раз позвать Зину? Да нет… Она затаилась… не придет…
Амалия почувствовала, что глаза у нее снова слипаются, и погрузилась в сон.
На этот раз она пробудилась от совершенно другого ощущения. Еще до того, как открыть глаза, она уже знала, что находится в комнате не одна.
Повернув голову, Амалия увидела в кресле возле кровати силуэт. От снотворного у нее путались мысли, и она страдальчески поморщилась, узнав наконец ночного гостя. Окно, еще недавно так тревожившее молодую женщину, было закрыто.
– Что вы тут делаете, Милорад?
Войкевич, который задумчиво смотрел на Амалию, подперев рукой подбородок, блеснул глазами и откинулся на спинку кресла.
– Я заметил, что ваше окно открыто. А в этом месяце часто бывают холодные ночи.
Амалия задумалась, но так ничего и не поняла. От полковника пахло табаком, но вовсе не запах беспокоил ее в это мгновение, а то, как он на нее смотрел. С удивлением… или не с удивлением, а…
– И вы залезли ко мне в окно?
– Я в детстве лучше всех лазал по деревьям, – объявил Войкевич. – Забраться в окно – пара пустяков.
– Я не открывала окна, – проворчала Амалия. – Это наверняка проделка Кислинга, чтобы я простудилась и умерла.
– А я думал, вы нарочно оставили его открытым. Для меня, к примеру. Как ваше колено?
– Плохо, – сказала Амалия. – Болит.
Она сердито потерла кулачками глаза, чтобы не засыпать. И этот жест показался ему очень трогательным, почти детским. Еще он вспомнил, как нес ее по лесу, и она, очевидно, не сознавая этого, приникла головой к его груди. А какие у нее были мягкие душистые волосы…
– Мне очень жаль, – сказал Милорад, пересаживаясь на кровать.
– Ты же мне не поверил.
Это «ты» было преждевременным и явно лишним, потому что Милорад отвернул край одеяла и задумчиво посмотрел на ее ногу.
– Колено выглядит ужасно, – вздохнула Амалия.
– Вовсе нет.
Он наклонился и несколько раз осторожно поцеловал многострадальное колено, а у Амалии, которая никогда не теряла чувства юмора, мелькнула мысль, что ее гость выбрал довольно необычный способ лечения.
– И локоть у меня тоже болит, – пожаловалась она.
Милорад поднял голову и с интересом посмотрел на Амалию. В который раз своим замечанием ей удалось застать его врасплох.
– И потом, это глупо. Ты же прекрасно понимаешь, что не можешь мне доверять. – «Как и я тебе», – добавила она про себя. – И вообще, в этой стране меня интересует только одно: Дубровник.
– А меня интересуешь только ты, – ответил ее собеседник.
Глава 18 Встреча в Дубровнике
Петр Петрович Оленин взял ножницы и аккуратно стал вырезать из газеты статью с фотографиями. На одной из фотографий была баронесса Корф, которая сидела в ложе на новом ипподроме рядом с королевой.
Затем Петр Петрович таким же манером распотрошил еще несколько газет, в которых содержались те или иные сообщения о его сообщнице, кое-что отчеркнул карандашом и сел переводить на русский отмеченные места.
Закончив перевод, он сел писать подробное донесение в Петербург. Шифровать его он не стал – все равно для непосвященного в нем не содержалось ровным счетом ничего особенного, кроме сообщений о светских успехах госпожи баронессы.
Вручив донесение курьеру, Петр Петрович выглянул в окно, чтобы посмотреть, какая стоит погода, взял шляпу, спустился вниз и велел посольскому кучеру везти себя в Тиволи.
Узнав о падении Амалии на охоте, он ни минуты не сомневался в том, что та задумала какую-то комбинацию для привлечения внимания короля. Однако в Тиволи он застал только князя Михаила и рыдающую Зину, которая бежала куда-то. Одна щека у Зины была багровой, но никаких объяснений горничная давать не пожелала.
Под внимательным взглядом Бонапарта Михаил мерил гостиную шагами, и Петр Петрович, никогда не терявший хладнокровия, отметил про себя, что вид у обыкновенно сдержанного князя на редкость свирепый. Интересно, что могло так разозлить его высочество?
– Вы слышали, что горничная нарочно распахнула настежь окно, чтобы госпожа баронесса простудилась? – наконец спросил Михаил.
Петр Петрович изумился и попросил объяснений, которые в полной мере тут же получил. Когда Михаил явился утром справиться о здоровье больной, Амалия пожаловалась ему на Зину, сказала, что ночью насилу с больной ногой сумела закрыть окно, и попросила вместо нее рассчитать горничную, потому что она больше не желает видеть это вероломное создание.
«Вот черт побери! – подумал расстроенный Петр Петрович. – Интересно, сколько ей дал Кислинг за труды? Наверняка немного – этот подлец на редкость прижимист, когда речь идет не об основных агентах. На Лотту-то он денег не жалеет».
– Я намерен добиться высылки Кислинга из страны, – решительно объявил Михаил. – Это ведь один из его агентов подкупил горничную. Что он себе позволяет, а?
И князь так стукнул своим хилым кулаком по столу, что подпрыгнула чернильница.
Петр Петрович открыл рот, посмотрел на лицо князя и рот закрыл. Однако он все-таки выдавил из себя с присущей дипломатам учтивостью:
– Мы поддержим вашу просьбу, ваше высочество.
Михаил собирался сказать еще что-то, но в это мгновение открылась дверь и, опираясь на трость, вошла Амалия. Поглядев на нее, Петр Петрович нахмурился. Он нашел, что для особы, разыгравшей падение с лошади, у нее был чересчур бледный вид. По его мнению, в таких вопросах отнюдь не стоило переигрывать.
Наследник бросился к Амалии, пододвинул кресло, едва не опрокинув от волнения бюст (Бонапарт при этом покосился на него с явной злобой), и заметался вокруг молодой женщины, предлагая свои услуги. Амалия ограничилась тем, что попросила его принести стакан лимонада да проследить, как слуги его делают, не то с них станется подсыпать туда чего-нибудь, плохо совместимого с жизнью.
Когда Михаил удалился, заверив, что вернется быстрее ветра, Амалия с легкой улыбкой поглядела на Оленина.
«Уж не собирается ли она окрутить наследника? – размышлял тем временем пораженный резидент. – Конечно, с нее станется; но ведь не Михаил принимает решение по Дубровнику!».
– Во-первых, Петр Петрович, – сказала Амалия, – я действительно упала с лошади, и у меня болит колено. – Она шевельнула левой ногой и поморщилась. – Во-вторых, я ничего такого не планировала и не собиралась просить на охоте помощи у короля. Это случайность, понимаете?
– Понимаю, – ответил Оленин, глядя на нее во все глаза.
– Врач уверяет, что через несколько дней все должно пройти, а если не пройдет, значит, что-то все-таки повреждено. – Отсутствие рентгена в те годы сильно осложняло жизнь эскулапам. – Но довольно об этом. Что с нашим делом?
– Хм, – сказал Петр Петрович, косясь на дверь. – Король уже влез в долги.
– Сильно?
– Не так сильно, как нам бы хотелось, но все к тому идет.
– Следите за ситуацией, Петр Петрович.
– Я только это и делаю, госпожа баронесса. Вам известно, что его высочество решил добиться высылки Кислинга?
– Насколько я знаю Кислинга, – усмехнулась Амалия, – выслать его получится только тогда, когда этого захочет он сам.
– А если князь обратится к королю?
– Вряд ли Лотта Рейнлейн допустит, чтобы его выставили за пределы Иллирии. Кроме того, короля бесполезно просить о чем бы то ни было, он всегда все делает наоборот.
Вернулся Михаил с лимонадом, и Петр Петрович перевел разговор на общие темы. Вскоре он откланялся и удалился, но по пути домой ломал себе голову, действительно ли Амалия упала с лошади случайно или по какой-то причине она морочит ему голову.
«Может быть, из-за случая с горничной она перестала мне доверять? – Он покачал головой. – О, как это некстати!»
Тем временем Михаил клялся Амалии, что он больше не допустит, чтобы с ее головы упал хоть один волос. Так как несколькими часами ранее то же самое, но куда более пылко, ей обещал Милорад, у Амалии возникло чувство, что она наблюдает какую-то комическую сцену. Чувство это только усилилось, когда князь посулил, что Кислингу не жить, если он снова станет строить козни против Амалии. Войкевич, по крайней мере, был куда определеннее – он пообещал, что повесит австрийца на фонаре, но в следующую минуту сознался, что на соседнем фонаре, если ему представится такая возможность, он повесит Оленина. Амалия, делая вид, что принимает все всерьез, попросила полковника оставить Петра Петровича в покое, и Милорад нехотя дал слово, что попытается его простить.
Вообще, надо сказать, Амалия была недовольна собой. Умным людям отлично известно: за что бы вы ни брались, начинать надо сверху, а не снизу. Когда требуется повлиять на короля, ни к чему заводить роман с его адъютантом. В принципе Амалия ничего не имела против Войкевича, но это была не то что не влюбленность, но даже и не просто симпатия. И так как она ни капли не сомневалась, что сообразительный адъютант рано или поздно попытается ее использовать, она решила, что не доставит ему такой радости. Один раз он сумел застать ее врасплох, и будет с него.
Приняв такое решение, Амалия значительно повеселела, и даже нога у нее стала болеть куда меньше. Молодая женщина сумела прогуляться до пруда и, придравшись к ирисам, которые будто бы плохо цвели, уволила младшего садовника, в отношении которого давно питала некоторые подозрения. Прежде чем лечь спать, она тщательно проверила все окна в доме, чтобы полковник не смог повторить свой подвиг. Князь Михаил обиняками (как и следовало порядочному человеку) предложил ей свою охрану на эту ночь, но Амалия отказалась, и он ретировался, совершенно уверившись в том, какая она исключительная женщина, раз дает от ворот поворот члену государственного совета и наследнику иллирийского престола.
Через несколько дней Амалию навестила королева Шарлотта, которая сообщила среди прочего, что ее свекровь заболела. Едва Амалия смогла выезжать, она отправилась во дворец, засвидетельствовать матери Стефана свое почтение. Баронесса вовсе не ожидала, что ее примут, однако королева распорядилась ее пропустить и призналась, что ее беспокоит работа благотворительного комитета. Она собиралась ехать в Дубровник, проверить, как идут дела в приюте имени короля Владислава, а теперь поездка отменяется. А между тем в прошлом году она уже уволила вороватого директора и боится, что новый ничуть не лучше.
Амалия немного подумала и сказала, что готова пожертвовать присутствием на следующих скачках, которые вошли в Любляне в необыкновенную моду, и съездить в Дубровник. Ей уже давно хотелось своими глазами увидеть знаменитый город и порт, из-за которого разгорелся весь сыр-бор.
Королева Стефания оживилась, но, подумав, сказала, что не смеет беспокоить Амалию, которая недавно серьезно ушиблась. Однако баронесса Корф заверила ее, что небольшое путешествие только пойдет ей на пользу. Через некоторое время Амалии доставили деньги на поездку и бумагу, подписанную королевой, о том, что баронесса Корф является ее полномочным представителем и вольна делать в благотворительных заведениях Дубровника все, что ей заблагорассудится.
– Карета будет ждать вас, сударыня, когда вы прикажете, – объявил лакей, почтительно кланяясь.
Амалия хотела было сказать, что поедет в автомобиле, но вспомнила здешние дороги, подумала, что до Дубровника путь не близкий, и сказала, что готова отправиться завтра же.
Откроем читателю маленькую тайну: причиной столь поспешного бегства было не в последнюю очередь желание избавиться от общества Войкевича. После ночи, которую они провели вместе, полковник вообразил, что имеет на нее какие-то права, и стал – с точки зрения Амалии – невежливым и назойливым. Кроме того, вся жизнь Войкевича вертелась вокруг Стефана и казарм полка, которым командовал Милорад, а, по мнению Амалии, этого было слишком мало. Она не любила людей, с которыми нельзя поговорить ни о книгах, ни о живописи, ни о музыке. Также она – как и большинство из нас – не любила людей, которые являлись свидетелями ее слабости. И наконец, Войкевич не нравился ей потому, что строил из себя донжуана и слишком много говорил о своих победах над женщинами. Амалия невысоко ставила мужчин, которым недостает воспитания, а Милорад, несмотря на его долгое пребывание при дворе, в глубине души все равно оставался внуком пастуха и сыном простого слуги. И, хотя Амалия не считала себя снобом, ей было трудно привыкнуть к некоторым его манерам – хотя бы к тому, что вдали от чужих глаз он преспокойно может есть руками, обходясь без ножа и без вилки. Замечания его, когда он давал себе волю, порой бывали возмутительно грубыми, и даже смех у него был слишком громкий, режущий ухо. Улыбка у него, когда он расслаблялся, была широкая, подкупающая, но, глядя на эти ровные, белые зубы, Амалия всякий раз думала: крокодил, да и только, зазеваешься – и он мигом тебя проглотит. Нет слов, он умел быть очень обаятельным, особенно с женщинами, но баронесса Корф была слишком искушена и понимала, что обаяние тоже является оружием, а у такого человека, как Войкевич, и подавно. От усталости и разочарования Амалию мог спасти человек совершенно иного склада и к тому же никак не связанный с ее работой, человек, которому она хоть немного могла доверять, но жизнь научила ее, что доверять нельзя никому. Стало быть, оставалось только работать, следовать намеченному плану, выполнить задуманное и вернуться в Петербург, в уютный особняк на Английской набережной. Она уже не раз ловила себя на том, что скучает по семье и детям.
Наутро баронесса выехала в Дубровник и после долгой, тряской дороги, часть которой шла вдоль изумительно красивого адриатического побережья, прибыла к месту назначения. В городах, которые она видела впервые, Амалию больше всего интересовали ее собственные ощущения, и поэтому она, отложив посещение приюта, полдня посвятила ознакомлению с Дубровником. Наметанным глазом она сразу же определила, что город наводнен австрийскими агентами, и нельзя сказать, чтобы это пришлось ей по вкусу. «Когда мы устроим тут нашу базу, этих господ придется выдворить на родину».
Она побывала в Старом городе, в котором много лет назад выдерживали осаду изгнанная королева Фредерика и ее муж с теми немногими войсками, которые у них оставались. На стенах дворца до сих пор виднелись следы от пуль, часть укреплений была разрушена прямым попаданием ядра, и ее еще не восстановили. В общем и целом, по мнению Амалии, Дубровник очень походил на итальянские города, расположенные на другом берегу Адриатического моря, – такие же улицы, залитые солнцем, церкви и фонтаны в итальянском стиле. Почувствовав, что она уже получила от Дубровника все, что можно, Амалия решила отправиться в приют, не предупредив заранее о своем визите. Она отлично знала, что неожиданность лишает проверяемых возможности приукрасить действительность и обмануть тех, кто явился с проверкой.
Узнав, зачем к нему явилась скромно одетая дама в костюме по английской моде, директор засуетился и предложил Амалии показать все, что она захочет. Госпожа баронесса достала из сумочки записную книжку и карандаш и принялась методично обходить все помещения. Ее не интересовала пыль в углах, зато она сразу же определила, что посуда на кухне старая, а одежда воспитанников могла бы быть и понаряднее. Из поведения директора она сделала вывод, что он если и ворует, то не так явно, как его предшественник, но не потому, что честнее, а потому, что боится потерять место. Труднее всего ей пришлось в классах, где учились дети. У брошенного ребенка особый, ни с чем не сравнимый взгляд, и, пока Амалия находилась в классе, глаза всех детей с напряженным любопытством следили за ней. По дороге в кабинет директора Амалия молчала и хмурилась. Директор, на которого манеры гостьи и особенно – записная книжка с карандашом произвели большое впечатление, робко предположил, что это потому, что в классах мало портретов покойного короля и его супруги, и пообещал исправиться.
– Не в этом дело, – отмахнулась Амалия. – Говорите, сколько нужно денег на новую посуду и хорошую одежду. Кроме того, я думаю, при приюте нужен свой собственный доктор, потому что дети есть дети, они часто болеют. И, наконец, в погребе одна стена обваливается, ее нужно укреплять.