Вскоре по Иллирии прокатилась волна арестов. Сами понимаете, валеты – не самая сильная карта, им не по чину интриговать против короля. Пользуясь терминологией карточной игры, король побил их всех – не сразу, разумеется, но за какие-то несколько недель с ними было покончено. Спаситель Войкевич получил орден и в придачу к нему денежное вознаграждение, – как утверждали злые языки, вполне достаточное, чтобы пленить сердце богатой мадемуазель Рукавины. Звезда полковника сияла ярко, и Кислинг даже стал подумывать о том, что было бы чрезвычайно полезно вновь завести с ним дружбу.
Узнав о планах резидента, Лотта ужасно рассердилась.
– Вы хоть подумали, в каком свете вы меня выставляете? После того, как я делала все, чтобы от него избавиться…
– Дорогая, – снисходительно ответил Кислинг, – вы недооцениваете достоинства гибкости, а ведь это одно из важнейших качеств политика. Хочет этого полковник или нет, но он политик, а значит, с ним можно договориться.
– Не думаю, – с сомнением протянула балерина. – И вообще, гибкость куда нужнее в постели, а в политике без нее вполне можно обойтись.
Кислинг расхохотался и сказал, что непременно вставит ее шутку в свои мемуары, которые когда-нибудь напишет. Но, к сожалению, по независящим от него причинам ему не удалось осуществить свой замысел.
Итак, организация мятежных валетов была разгромлена, а главные заговорщики – арестованы. Войкевич удвоил охрану короля, и Стефан теперь чувствовал себя куда увереннее, чем в дни, последовавшие за последним покушением. Он больше не ходил на скачки, чтобы не искушать судьбу, но побывал на дне рождения Лотты и преподнес ей дорогие подарки, которые призваны были помочь ей затмить баронессу Корф. Словом, жизнь мало-помалу возвращалась в привычную колею, и казалось, что теперь-то уж все точно будет хорошо. Поэтому Стефан не воспринял всерьез доклад встревоженного министра финансов о том, что происходит что-то странное, потому что некто скупил все долговые обязательства иллирийского правительства. Министр долго собирался с духом, прежде чем осмелился сказать монарху то, что стоило сказать уже давно: казна пуста, у них нет денег, они живут в долг, а срок уплаты по многим обязательствам уже подошел, и если кредитор потребует возврата денег (на что он имеет полное право), им будет нечем платить. Позор, позор!
Как принято у королей, Стефан раскричался, обвинил во всем нерадивого министра и пообещал дать ему отставку, но потом, слегка остыв, стал размышлять. Конечно, подарки Лотте, подарки жене, которая под влиянием баронессы Корф пристрастилась к модным платьям и красивым украшениям, игра в казино, строительство ипподрома да еще всякие мелочи вроде единовременной выплаты Войкевичу, Обрадовичу и тем, кто раскрыл заговор валетов, – все это обошлось недешево. К тому же, судя по докладу министра, налогов в этом году собрали мало, а еще впереди маячила угроза неурожая… нерадостная, прямо скажем, перспектива.
Вызвав министра, король извинился перед ним за несдержанность и перешел к делу. Необходимо договориться с кредитором, кем бы он ни был. Может быть, он согласится принять пока в залог серебряные рудники?
И министр отправился на встречу с кредитором, который оказался щеголеватым господином средних лет с почти седыми волосами. Господин этот был тесно связан с парижскими банками и с ходу огорошил министра заявлением, что оскудевшие рудники его не интересуют. Кроме того, он вообще-то выполняет поручение некоего лица, у которого имеются в Иллирии свои интересы. Какие именно, это лицо согласно сообщить только при личной встрече с его величеством.
После того как были оговорены все необходимые условия, встреча состоялась как бы случайно в очаровательной беседке парка Тиволи, напротив фонтана. И хотя уже выбор места говорил о многом, Стефан все же был искренне удивлен, когда увидел Амалию Корф.
Глава 25 Договор
– Прошу вас, присаживайтесь, ваше величество, – сказала Амалия. – Полагаю, вы уже знаете, о чем я намерена с вами говорить, не правда ли?
Стефан не стал возражать и присел на скамью, хмуря брови. Отчего-то ему вдруг стало трудно дышать. И еще – еще он почувствовал себя обманутым.
Вот, значит, для чего она явилась в Любляну, такая очаровательная, такая… такая опасная. Она расставила ему ловушку, и он, считавший себя, по крайней мере, не глупее многих, попался в нее, как неосмотрительная мышь…
– Думаю, мы можем обойтись без лишних слов, сударыня, – холодно ответил он. – У вас мои долговые обязательства, и я намерен их выполнить. Вы получите свои деньги обратно.
– Вы собираетесь занять их у австрийского правительства? – Амалия покачала головой. – Тогда, ваше величество, вместо меня вам придется иметь дело с Кислингом и его начальством, а это куда хуже и опаснее для вашей страны.
Король посмотрел на нее с мрачным вызовом.
– Не продолжайте, я уже понял. Или я уступлю вам Дубровник, или вы опозорите меня перед всей Европой? Так, сударыня?
– Совершенно верно. Договор о Дубровнике в обмен на векселя, которые вы так неосмотрительно выдали. Вам достаточно поставить свою подпись, и все будет кончено.
– А если я не стану этого делать?
– Вы не хуже меня знаете, что тогда все только начнется.
Они сидели на скамье и молчали, но между ними пролегла пропасть враждебности, которую Стефан даже не пытался скрыть.
– Могу спорить, что это было самое дорогое дело вашей особой службы, – проговорил он с жалящей иронией.
И в это мгновение Амалия решила, что пора окончательно сбросить маски.
– Еще ваш отец обещал отдать нам Дубровник и клялся, что для него нет ничего важнее нашей дружбы. Потом он написал завещание, в котором призывал вас держать русских на расстоянии и не пускать в Дубровник ни нас, ни кого-либо еще. – Стефан вспыхнул. – Мы умеем ценить союзников, но знаем также способы, как заставить ненадежных союзников стать надежными. Хотите знать, стыдно ли мне за то, что я сделала? Ни капли, потому что нет удовольствия выше, чем обмануть того, кто сам привык всех обманывать. – Амалия поднялась с места. – Завтра же договор о Дубровнике должен быть подписан. Петр Петрович Оленин уже приготовил текст, и я могу передать его вашему секретарю для ознакомления. – Стефан хотел что-то сказать, но Амалия подняла руку, словно закрывая ему уста. – И я не желаю тратить время на обсуждение договора о нейтралитете и прочем, чему грош цена. Или Дубровник, или завтра же вся Европа узнает, кому и за сколько вы покупали украшения.
Змея, подумал опечаленный король. Змея, но… до чего же привлекательная змея! Даже сейчас, когда она в открытую угрожает ему, у нее такие глаза, ах, такие глаза…
– Вы не оставили мне выбора, сударыня, – промолвил он со вздохом, вставая со скамьи. – Что ж, присылайте ваш договор, я подпишу его. Но у меня есть один вопрос…
– Какой же? – спросила Амалия, предчувствуя подвох.
– Скажите, когда вы закрывали мою дочь от пули террориста, вы делали это только ради договора? Или ради чего-то еще?
Амалия вспыхнула, а король, попрощавшись, удалился с приятным ощущением хотя и маленькой, но победы. Потому что нет такой бочки дегтя, которую не могла бы подсластить самая крошечная ложечка меда.
…Во вторник подписанный договор отбыл с курьером и особой охраной в Петербург. Сложное, даже рискованное дело было завершено блестяще. Больше ничто не держало Амалию в Иллирии, и она принялась собирать вещи.
Стоял ясный, теплый сентябрь. Амалия побывала у Бреговича, передала его жене деньги и пообещала прислать все переводы его стихов на русский, какие только сумеет отыскать. Вернувшись в Тиволи, она неожиданно для себя увидела Мусю, которая дожидалась ее в гостиной.
– Я думала, вы уже давно вернулись в Петербург! – вырвалось у Амалии.
– Наше путешествие затянулось, – засмеялась Муся. – Мы добрались до Голландии и объездили почти всю Германию. В Бельгию тоже заехали… Теперь возвращаемся в Венецию и решили тебя навестить.
Амалия отметила про себя, что навестить ее пришла одна Муся, Андрей же благоразумно воздержался от визита. Впрочем, ее это больше ни капли не волновало. Хотя она не принимала всерьез роман с Войкевичем, он послужил тем самым сердечным клином, которым – по пословице – вышибают другой клин. Амалия была почти уверена, что теперь, если она увидит Андрея, ее сердце будет биться так же ровно, как и за минуту до встречи.
Впоследствии Амалия не раз будет вспоминать этот мирный вечер, совместную прогулку к пруду и любимого лебедя, который бегал за ней как собачка.
– Ой, у тебя тут есть даже теннисный корт! – оживилась Муся.
– Если хочешь, завтра можем сыграть партию-другую, – предложила Амалия. – Сегодня уже поздно.
Сказав это, она вспомнила, что ни Михаил, ни обе королевы, прежде такие сердечные, не давали о себе знать с тех пор, как договор о Дубровнике был подписан. Конечно, Стефан позаботился о том, чтобы члены его семьи больше никогда не имели с ней дела. Зато вчера к ней приезжал граф Верчелли – вновь свататься, и на этот раз она была вынуждена ответить ему окончательным отказом. Амалия предполагала, что в отместку сенатор скажет о ней что-нибудь колкое, и его bon mot[29] будут повторять во всех гостиных, однако старый граф ее удивил. Наутро он прислал картину Боттичелли, которая ей так понравилась, и в записке сообщил, что смиренно принимает ее решение и выбрал этот подарок, чтобы Амалия вспоминала о нем.
Сказав это, она вспомнила, что ни Михаил, ни обе королевы, прежде такие сердечные, не давали о себе знать с тех пор, как договор о Дубровнике был подписан. Конечно, Стефан позаботился о том, чтобы члены его семьи больше никогда не имели с ней дела. Зато вчера к ней приезжал граф Верчелли – вновь свататься, и на этот раз она была вынуждена ответить ему окончательным отказом. Амалия предполагала, что в отместку сенатор скажет о ней что-нибудь колкое, и его bon mot[29] будут повторять во всех гостиных, однако старый граф ее удивил. Наутро он прислал картину Боттичелли, которая ей так понравилась, и в записке сообщил, что смиренно принимает ее решение и выбрал этот подарок, чтобы Амалия вспоминала о нем.
Она рассталась с Мусей, предварительно условившись, что часов в одиннадцать они встретятся для игры в теннис. Красное солнце садилось за деревьями парка, и возле статуи Персея порхала большая пестрая бабочка. Наконец она села на нос победителю медузы и затрепетала крылышками.
Амалия предполагала, что Муся, не отличавшаяся особой пунктуальностью, появится только к полудню, но, к ее изумлению, та явилась в Тиволи гораздо раньше назначенного часа. И лицо у нее было настолько растерянное, что моя героиня сразу же встревожилась.
– Амалия, ты слышала, что происходит? В городе восстание!
…Когда мы читаем книги, в которых описывается нечто подобное, каждый тешит себя мыслью, что он бы уж точно не сплоховал и в этой ситуации непременно сказал бы что-нибудь умное. Но Амалия не смогла выдавить из себя ничего, кроме само собой напрашивающегося:
– Какое восстание?
– Самое настоящее, представь себе! Повсюду вооруженные люди… беспорядок! Грабят дома и гостиницы… Нас с Андреем тоже пытались ограбить, и мы… мы…
Тут только Амалия увидела стоящего в дверях Андрея, который неловко переминался с ноги на ногу. Но она даже не успела задуматься, что значит его присутствие здесь, совсем рядом, потому что в это мгновение до нее донесся отдаленный треск выстрелов.
– Мы сразу же приехали к тебе, – пролепетала Муся. У нее дрожали губы, а в глазах стоял страх. – Они ведь не осмелятся ворваться к подданной императора, правда?
Амалия тотчас же вызвала слуг, велела запереть ворота и никого не пускать, на всякий случай спрятала украшения и деньги и забросала вопросами Мусю и Андрея. Что за восстание? Кто его предводители и чего они хотят? Это республиканцы? Сторонники Фредерики? А может быть, военный путч?
– Я не знаю, – твердила совершенно потерявшая голову Муся, – не знаю! Кажется, королевский замок был окружен войсками, но мы проехали мимо очень быстро… В нашу карету стреляли, представляешь? Пуля разбила стекло!
Амалия лихорадочно размышляла. Итак, Стефан утратил контроль над ситуацией, и теперь в столице творится непонятно что. Телефона в Тиволи не было, и Амалия уже решилась послать человека к Оленину, разузнать, что да как, но тут на пороге появилась до смерти испуганная горничная.
– Амалия Константиновна… Они взломали ворота и идут сюда!
– Кто – они? – спросила Амалия, и собственный голос показался ей в это мгновение чужим.
– Не знаю! Но они в военной форме, и у них… У них синие повязки на правом рукаве!
Затрещала выбиваемая дверь, взвизгнула служанка, случайно оказавшаяся на пути ворвавшихся в дом, но ее никто не тронул. Звеня шпорами, стуча каблуками, небольшая группа военных вломилась в гостиную, и вместе с ними туда словно проскользнула тень всего, что обыкновенно сопутствует переворотам – хаоса, грубой силы и попрания всех законов. Бонапарт, стоявший в углу, злобно таращился на незваных гостей, однако Амалия встретила их с поразительным спокойствием.
– Чем могу служить, господа?
– Собирайтесь, – бросил самый старший. – Вас хочет видеть генерал.
Это прозвучало как приказ, да, по сути, и было приказом. Чувствуя, что сейчас в ее жизни может произойти все что угодно, возможно, она вообще больше никогда не вернется сюда – Амалия повернулась к своим друзьям. Муся смотрела на нее расширившимися от ужаса глазами, Андрей побледнел и стиснул челюсти.
– Амалия… Не ходи туда! Кто знает, что у них на уме!
Но она отлично понимала, что у нее нет выбора. Слова в эти мгновения не шли Мусе на язык, и она не нашла ничего лучше, чем протянуть Амалии свою шаль. Та молча поблагодарила ее взглядом и вышла в сопровождении офицеров.
Садясь в экипаж, который стоял у ворот, Амалия машинально отметила про себя, что уже видела его раньше – именно в нем перевозили в тюрьму схваченного на ипподроме террориста. И, хотя она не верила в предзнаменования, но все же упала духом.
Карета в окружении кавалеристов с синими повязками мчалась по узким люблянским улочкам. Амалия заметила, что они проехали дом Бреговича, и подумала, что, наверное, старику в эти мгновения особенно тяжело. Снова он видит мятеж, и снова против дорогих его сердцу королей.
Брегович и в самом деле услышал шум и выстрелы и спросил у жены, что происходит. Она пыталась отвлечь его внимание, но, в конце концов, пришлось сказать правду. Впрочем, стрельбу на улицах даже при всем желании не выдашь за праздничную канонаду.
– Значит, опять они выступили против короля? – вздохнул старый поэт, щурясь на пустую клетку, оставшуюся от попугая. – В прошлую революцию куда-то исчез весь кофе. Я надеюсь, что такого безобразия больше не повторится.
– Ты так спокоен… – пробормотала его жена, теряясь. – Я думала… – Она покраснела.
– Что я, как в прошлый раз, пойду на баррикады сражаться за моего повелителя? – Брегович медленно покачал головой. – За свою жизнь я видел вблизи четырех иллирийских монархов, и ни один из них даже не удосужился прочесть мои стихи. Десятки моих стихов стали народными песнями, а люди, за которых я был готов отдать свою жизнь… – Он вздохнул и, чувствуя, что жена волнуется, стал ее ласково успокаивать: – Не бойся, родная моя. В конце концов, дом наш сожгли еще в первую революцию, так что терять нам нечего. Ты главное, проследи, чтобы у нас был кофе, а то со всеми этими восстаниями немудрено запутаться.
Сидя в карете, Амалия размышляла о том, какому генералу она могла понадобиться и зачем. Вряд ли старый Иванович был замешан в происходящем, или баронесса Корф совершенно не разбирается в людях. Генерал Новакович, тот самый, который подарил ей желтую лошадь, был арестован по делу валетов, но ходили слухи, что доказательств против него не нашлось и его пришлось отпустить. Таким образом, если он действительно жаждал власти, то вполне мог возглавить переворот. Хуже всего, если друг Лотты и Кислинга, генерал Ракитич, поднял мятеж, чтобы подчинить Иллирию Австрии. Вот Ракитич вполне мог отдать приказ доставить к нему Амалию – например, с целью передать через нее российскому правительству, чтобы оно не вмешивалось в здешние дела. Еще имелся Блажевич, генерал в отставке, ныне депутат парламента – совершенно незаметный человек, с которым она за все время перебросилась разве что парой фраз. А так как в жизни именно незаметные люди частенько преподносят самые заметные сюрпризы, то Амалия невольно задалась вопросом, уж не обвел ли он ее вокруг пальца своим обманчиво простым видом. Но тут она поглядела в окно, и мысли о Блажевиче вылетели у нее из головы.
Карета как раз проезжала площадь, на которой стоял особняк, подаренный королем Лотте Рейнлейн. В центре площади высилась величественная конная статуя короля Владислава, но вовсе не она привлекла в эти мгновения внимание Амалии, а расположенные неподалеку от статуи фонари. На одном из этих фонарей висели два тела, первое принадлежало австрийскому резиденту Кислингу, а второе – Лотте Рейнлейн. Это было белое видение в балетном наряде, похожее на отслуживший свое манекен. Руки балерины бессильно повисли вдоль туловища, и она слегка покачивалась на осеннем ветру. Вокруг памятника и вокруг повешенных клубилась густая толпа, и какой-то оратор, взобравшись на постамент и держась для устойчивости за ногу коня, произносил пламенную речь. Маленькая собачка, как две капли воды похожая на Талисмана, металась возле фонаря с повешенными и пронзительно скулила.
«Нет, – сказала себе потрясенная Амалия, – это не Ракитич… Это не он стоит во главе мятежа».
– Выходите, сударыня!
Боже мой, она отлично помнит это место. Дворец князя Михаила, тот самый, в котором она впервые увидела короля. Только теперь двор заполнен людьми с синими повязками на рукавах, среди них не только военные, но и штатские.
Интересно, что стало с князем? Или он успел спастись? А король, а его семья, а Милорад? Если удача неокончательно отвернулась от Стефана, он может быть цел и невредим; но вряд ли заговорщики оставили в живых его главного телохранителя. Бедный Войкевич!
– Сюда, – говорит конвоирующий ее офицер и, встретив королевский взгляд Амалии, добавляет: – Прошу вас, сударыня.