– Сюда, – говорит конвоирующий ее офицер и, встретив королевский взгляд Амалии, добавляет: – Прошу вас, сударыня.
Куда исчезли представительные лакеи, надменные придворные, разряженные иллирийские дамы? Во дворце наследника все вверх дном. Вдохновенные лица, вдохновенная суета. Кто-то тащит охапку винтовок, еще двое несут ящик с гранатами. Бежит курьер с безумными глазами, и Амалия словно кожей ощущает электричество, – иначе и не скажешь – витающее в воздухе.
– Прошу вас, подождите…
Она кутается в шаль Муси, хотя ей вовсе не холодно, а скорее наоборот. Через минуту офицер возвращается.
– Прошу. Генерал вас ждет.
Она вошла, и дверь за ней тотчас же затворилась.
Подняв голову, Амалия встретилась взглядом с человеком, который сидел за столом. Надо сказать, что менее всего она ожидала увидеть тут его.
Глава 26 Неучтенный элемент
– А я и не знала, что ты стал генералом, – сказала она.
Милорад Войкевич улыбнулся одними углами губ. Он понимал, что им предстоит непростой разговор, и в его власти было этого разговора избежать. Но полковник Войкевич, или, как он называл себя сейчас, генерал Войкевич не привык пасовать перед трудностями. Напротив, они его вдохновляли.
– Одно время король хотел произвести меня в генералы за то, что я спас ему жизнь на ипподроме. Нет никакой разницы, дает звание бывший повелитель или народ. Но я полагаю, получить звание от народа почетнее.
И он посмотрел на Амалию своими черными непроницаемыми глазами. И, хотя в его взгляде, в поведении, в словах не было ничего оскорбительного, Амалия так и вспыхнула.
– Это ты велел повесить Лотту и Кислинга? – спросила она, еле сдерживаясь.
– Я уже давно собирался это сделать, – ответил Милорад, словно речь шла о самой обыденной вещи. – Надо было повесить и твоего Оленина…
– Он не мой.
– Но я дал тебе слово, что его не трону.
Амалия смотрела на него – и не верила своим ушам, своим глазам. С ней говорил самый близкий, самый преданный королю человек, глава его охраны, создатель шпионской сети, не подчиняющейся никому, кроме самого Войкевича, и все под предлогом безопасности монарха и его семьи! И ладно Стефан, который не отличался особым умом, не сумел вовремя его раскусить; но она, так гордившаяся своей сообразительностью, – как? Как она не поняла, что положение Войкевича давало ему больше всего преимуществ для осуществления государственного переворота? Все при дворе знали, что Войкевич окружил короля своими людьми, и это касалось не только охраны, он даже в личные секретари продвинул своего родственника – и никто, никто ничего не заподозрил? Почему? Потому что он до поры до времени ловко скрывал от всех свои честолюбивые устремления? Или потому, что он на самом деле был совсем не тем, кем казался, – дамским угодником, взяточником, которого не интересует ничего, кроме денег, и недалеким военным, каким его считал и умнейший Петр Петрович Оленин? Но кем же он был на самом деле? И какие цели он преследует сейчас, когда, по-видимому, так близок к тому, чтобы добиться своего?
А еще Амалия поняла, что ей никогда не нравилось слово «преданный». В русском языке оно, как двуликий Янус, обозначает и того, кто предан сердцем и душой, и того, кого предают. А где-то совсем неподалеку от него и слово «предатель».
Она отвела глаза. Ей совершенно не хотелось с ним говорить, не хотелось его видеть. На маленьком столике в углу была брошена начатая шахматная партия, в комнате находились и другие вещи, принадлежавшие прежнему хозяину, бывшему наследнику престола. Какое скверное слово «бывший», пахнущее забвением и смертью. Уж в Иллирии – почти наверняка.
– Где его высочество? – спросила Амалия вслух.
То, что она в такой момент оказалась способна спрашивать о Михаиле, задело Войкевича куда сильнее, чем если бы она набросилась на него с упреками. Тем не менее он ответил:
– Арестован. Как и все остальные.
– Зачем? – спросила Амалия.
– Что – зачем?
– Зачем все это? Ты обязан всем королю Владиславу, и сам Стефан…
Она поняла, что говорит совсем не то, что нужно. Какая разница, в самом деле, обязан или не обязан – важно, что он сделал то, что сделал.
Вошел какой-то офицер с синей повязкой, покосился на Амалию. Войкевич тотчас же подошел к нему, и они о чем-то заговорили быстрым шепотом. В конце разговора Войкевич, очевидно, отдал какие-то приказания, лицо офицера просияло. Он козырнул и удалился, прикрыв за собой дверь. Милорад собирался вернуться на место, но передумал и сел за столик с шахматами.
– Шах, – сказал он, переставив одну из фигур. – И мат. Люблю шахматы, но плохо то, что они не отражают реальную жизнь. Пешка может превратиться в ферзя, но король никогда не может стать пешкой. А между тем многие короли не заслуживают ничего, кроме этого звания.
И он со значением посмотрел на Амалию.
– Поэтому ты решился поставить Стефана на место? – мрачно спросила она.
– А ты считаешь его достойным правителем? – вопросом на вопрос ответил Милорад.
– Он – законный правитель, – вывернулась Амалия. Однако она понимала, что ее собеседника этот довод не убедит.
– Которого ты с помощью детской уловки заставила подписать выгодный твоей стране договор, который идет вразрез с нашими интересами. Да-да, ты не ослышалась – детской уловки. И если она тебе удалась, то только потому, что я не стал тебе мешать. Я говорил тебе, что я всегда буду на шаг впереди тебя? Мне даже было выгодно то, что ты делаешь. Каждая новая выходка Стефана, каждая его безумная трата приближала меня к цели. Ведь когда король сорит деньгами, сорит бездумно и глупо, все видят, чем он занимается, и начинают роптать. Потому что расходы королевских особ ложатся тяжелым бременем на плечи тех, кто работает и платит налоги. А люди устали содержать свору никчемных бездельников только потому, что они носят корону и называются «ваше величество».
– И давно ты стал таким… республиканцем?
– Я не республиканец, – спокойно ответил Войкевич, – но я люблю мою страну. Я просто патриот, Амалия. Стефан оказался плох не потому, что он король, а потому, что он никчемный правитель. Ты даже не представляешь, сколько усилий я приложил, чтобы он не предавал свою родину. Если бы не я, он бы давным-давно раздарил Иллирию ее врагам. Это человек, у которого нет ни масштабного ума, ни понятия о государственных интересах. Владислав подозревал, что его сын не годится для того, чтобы управлять государством, и поэтому написал подробное завещание. Но даже оно не могло удержать Стефана от глупостей, и незадолго до твоего приезда он едва не отдал Дубровник австрийцам.
Верно, вспомнила Амалия, завещание… Государственный почерк! И ведь интуитивно она тогда поняла, кем Войкевич был на самом деле, – поняла, но не обратила на это внимания.
– И давно ты до этого додумался? – сухо спросила она. – Я имею в виду coup d’Etat[30].
Войкевич с вызовом посмотрел на нее.
– Хочешь знать правду? Я с самого детства во всем был лучше Стефана. Лучше знал латынь и лучше лазал по деревьям, лучше запоминал стихи и лучше фехтовал. Покойный король полагал, что я послужу его сыну хорошим примером и, глядя на меня, он чему-то научится. Но Стефан всегда оставался самим собой, легкомысленным и никчемным. Когда он стал наследником, ничего не изменилось. И ведь не я один видел, что Стефан не годится для того, чтобы управлять страной. На то же самое Владиславу намекали и граф Верчелли, и Иванович… даже Михаил, но это ничего не изменило. Когда Стефан стал королем, я решил оставаться в тени и незаметно осуществлять управление вместо него. Чтобы не возбуждать подозрений, я вел себя как все – брал взятки и делал вид, что участвую в интригах. На самом деле мне ничего не было нужно. Я всегда в глубине души оставался честным человеком, но не имеет смысла быть честным среди подлецов. Когда ты окружен ими, ты должен быть самым подлым и самым изворотливым. Уверен: Оленин говорил тебе обо мне нечто подобное, – добавил он со смешком.
– А если бы Стефан оказался достойным наследником своего отца? – спросила Амалия. – Что тогда?
– Тогда я бы с радостью оставался его адъютантом, только и всего. Но нет никакого смысла в том, чтобы хранить преданность тому, кто в любой момент может предать тебя самого. И когда я понял, что достаточно одного королевского каприза, чтобы меня погубить, и еще одного, чтобы погубить всю страну, я стал задумываться о том, что могу сделать. До Лотты я кое-как справлялся с ситуацией, но когда появилась балерина, мне стало гораздо труднее. Потом ты… И еще Кислинг, который догадался, что по каким-то причинам я играю против него. Когда я тебя увидел, то решил, что ты поможешь мне избавиться от Лотты, постаравшись завоевать короля. Потом мне очень понравилось, что ты не стала этого делать… Я тогда впервые посмотрел на тебя совсем другими глазами, – добавил он как бы про себя.
Ах вот, значит, в чем была истинная причина его интереса к ней…
– Однако ты придумала совсем другой план, очень простой, но изобретательный, и стала претворять его в жизнь. Меня он вполне устраивал, но потом австрийцы все-таки взяли верх, и Стефан лишил меня своего доверия и звания адъютанта.
Верно, вспомнила Амалия. И тот подслушанный обрывок разговора между Милорадом и его кузеном, в котором Войкевич говорил о своих планах… О своих великих планах, которые, казалось, сорвались! В каком отчаянии, наверное, он находился тогда!
– Но ты без труда сумел выпутаться, – язвительно заметила она. – Ты знал о тайной организации и через своих провокаторов подтолкнул одного из ее членов совершить покушение на ипподроме.
Однако Милорад твердо покачал головой.
– Мне было известно немного, но я чувствовал – что-то готовится. Крестьяне в Далмации волновались, на границе едва не вспыхнул бунт… недовольство нарастало, только здесь, в столице, оно куда менее заметно. И меня очень насторожило убийство одного из наших агентов, такие вещи не делаются просто так. – Он посмотрел на напряженное лицо Амалии и улыбнулся. – Ты мне не веришь? По-твоему, я все это подстроил и схватил своих же сообщников, которые обо мне не подозревали? Но это неправда. Все было так, как я тебе рассказываю.
– Зачем ты спас Стефана? – напрямик спросила Амалия. – Потому, что в случае его смерти королем стал бы Михаил, на которого ты не имел никакого влияния?
– Я ничего не имею против Стефана лично, – холодно ответил Милорад. – Я спас его, как спас бы любого другого человека… точно так же, как ты заслонила его дочь, не строя никаких расчетов, не думая о том, что тебя, может быть, убьют. Счастье этого мерзавца, что он в тебя не попал, иначе я не ограничился бы расстрелом холостыми. Но все обошлось, и король вернул меня обратно, что сильно облегчило мою задачу.
Да, подумала Амалия с горечью, он-то не допускал промахов, а если и допускал, то всегда оказывалось так, что они работали на него. А ее собственный блестящий план – втянуть Стефана в расходы, заполучить его долговые расписки и заставить подписать договор о Дубровнике – провалился из-за одного-единственного неучтенного элемента, из-за человека, который стоял теперь напротив нее. В какой-то момент ей показалось, что она добилась своего, и король подписал нужный России договор, но Войкевич теперь просто-напросто откажется его признавать. Она выиграла – и проиграла. Сколько усилий, сколько уловок, сколько денег, в конце концов… и все напрасно, все!
Или не все?
– Почему ты стоишь? – внезапно спросил Милорад. – Садись. Я думаю, нам еще есть о чем поговорить.
Амалия села на первый попавшийся стул и попыталась собраться с мыслями. Войкевич ведет себя очень уверенно, как если бы он полностью владел ситуацией. Предположим, что он прав, армия и народ за него и королевской семье не удастся бежать и сражаться за то, чтобы Стефан оставался на престоле. И что тогда?
Тогда российскому правительству придется иметь дело с новыми властями Иллирии. И тут многое может зависеть от того, сумеет ли Амалия найти с непредсказуемым генералом общий язык.
(Ах, щучья холера, она уже согласна называть его генералом!)
Ну, генерал так генерал, тем лучше для вчерашнего полковника!
– Поговорим о Дубровнике, – предложила Амалия.
От нее не укрылось мелькнувшее на лице ее собеседника разочарование, но она не догадывалась о его причине. На самом деле Войкевич собирался говорить об их отношениях и то, что она начала беседу о политике, ему не понравилось.
– Договор, который подписал Стефан, более недействителен?
– Разумеется. Я не стану действовать против интересов своей страны. Впрочем, могу тебе пообещать, что австрийцев в Дубровник не пущу тем более.
– А что будет с королем и наследником?
Милорад нахмурился. Она снова упоминает наследника – с чего бы это?
– Все зависит от того, насколько разумно они себя поведут. Меня вполне устроит документ об отречении, который будет предан гласности.
– А если Стефан откажется отречься, что тогда?
Милорад пожал плечами.
– Ну, его дядя Христиан не стал долго колебаться. К тому же в следующем году в Париже должна пройти международная выставка, там будет на что поглядеть.
– России это не понравится, – уронила Амалия, зорко наблюдая за ним.
– Что не понравится – выставка? – улыбнулся Войкевич.
– Нет. Низложение законного монарха.
Генерал Войкевич откинулся на спинку кресла, скрестив руки на груди. Улыбка его сделалась еще шире.
– И что вы сделаете? Пошлете против меня армию? Или натравите на Иллирию Сербское королевство? Давно мечтал присоединить их земли к нашей территории.
– Это не смешно, Милорад.
Войкевич уловил, что она назвала его по имени, и приободрился.
– Конечно, не смешно – если бы мы объединились, мы бы контролировали всю эту часть Европы. Блажевич, помнится, мечтает о чем-то подобном, а у него в Белграде большие связи.
Амалия пристально посмотрела на него.
– Ты проиграешь, – сказала она.
– Разумеется, я не собираюсь присоединять Сербию прямо сейчас, но…
– Нет. Я имею в виду Иллирию, Милорад. Ты проиграешь. Монархии Европы были согласны терпеть твое государство, когда им управлял король, который всем им приходится родственником. Но с тобой они церемониться не будут. Австрийская империя совсем рядом, а ты казнил их агентов. С Россией ты дружить не хочешь, Германия – союзница Австрии, а Англия и Франция далеко. Тебя уничтожат, это всего лишь вопрос времени.
Войкевич перестал улыбаться.
– Не надо меня запугивать, Амалия.
– Я никого не запугиваю. – Амалия поднялась с места. – Сегодня ты властелин Иллирии, не спорю. Но ты сидишь в чужом дворце и доигрываешь партию, которую начали другие.
Она сделала шаг к двери.
– Постой! – крикнул Милорад. Он вскочил с места и догнал ее. – Постой. Ты больше ничего не хочешь мне сказать?
– А что я должна сказать?
– Думаешь, я вызвал тебя, чтобы говорить о Дубровнике, о шахматах, о Российской империи? Нет, черт побери!
– А о чем еще мы можем говорить?
Он взял ее за руки и заглянул в глаза, но пальчики, которые он держал, сразу же попытались выскользнуть из его рук, а глаза были – нет, не сердитые, но как у человека, ушедшего в свои мысли, в которых для него больше нет места. И это его обескуражило.
«Неужели она все-таки была неравнодушна к этому болвану Михаилу? Или тут что-то еще?»
– Послушай, – начал он. – То, что я сделал, я сделал для своей страны, но…
Он собирался сказать, что перемена его положения никак не сказалась на нем самом, что он-то остался прежним, но Амалия не дала ему договорить.
– Ты предатель! – вспылила она. – Ты предал людей, которые тебе доверились! Ты смотрел им в глаза, сидел с ними за одним столом – и предал их!
– Амалия!
– Да, ты предатель! И никакие высокие слова этого уже не изменят!
– Я предатель? – вскипел Войкевич. – А как тогда назвать тебя? Помнишь лейтенанта Галича? Ему было всего 18 лет! Кто подал королю идею устроить скачки, а? И этот молодой лейтенант… он упал с лошади и погиб! А у него остались мать, которая его обожала, и две сестры, которые души в нем не чаяли! Скажи мне честно: по отношению к ним ты сама – кто? Что, ты не разрушила их жизнь? Ну же, скажи, что ты молчишь! Из-за тебя… из-за твоих затей с казино и скачками разорялись люди и распадались семьи! Это хорошо? Посмотри мне в глаза и скажи, что это хорошо!
Но Амалия только молча высвободила свои руки и подошла к выходу. И по ее спине, даже не видя выражения ее лица, Милорад понял, что это конец.
– Если хочешь попросить меня о чем-то… – безнадежно начал он.
Если бы она в это мгновение хоть как-то показала, что простила, или что может простить его, он бы, наверное, упал к ее ногам и по ее первому требованию отдал бы ей и иллирийскую корону с огромным рубином, и даже военно-морскую базу в Дубровнике, из-за которой она приехала сюда. Но Амалии было неуютно находиться с ним в одной комнате, и поэтому она сказала только:
– Петр Петрович рассказывал мне, что, когда в Иллирии произошла первая революция, в Любляне перебили всех лебедей потому, что их особенно любила изгнанная королева Фредерика. – Амалия вздохнула. – Я бы хотела, чтобы лебедей в Тиволи не трогали. Это все.
И, не сказав более ни слова, даже не попрощавшись, она вышла из комнаты и навсегда покинула дворец бывшего наследника.
Вечером Амалия, Муся и Андрей сели на поезд, который должен был увезти их из Любляны. Обычно полупустой в это время года, сейчас он был полон беженцев, которые спешили покинуть столицу. Ехавший в соседнем купе знакомый Амалии – бывший иллирийский придворный – уверял ее, что нынешнее восстание продлится недолго, месяц или два, и все вернется на круги своя. Но Амалия отныне слишком хорошо знала Войкевича и понимала, что свою власть он не отдаст никому.