Оля не проронила ни слова. В такие минуты она не принадлежала сама себе. Ею словно водила какая-то чужая запредельная воля.
– Ну, что молчишь? Ждешь, что благодарить тебя буду?
– Не жду. Знаю я вашу благодарность-то, наелась ею в лагере досыта, – спокойно ответила Ольга.
– Ишь ты, смелая какая, – усмехнулся Сталин. – А если я тебя спрошу, что будет со мной дальше, не побоишься сказать?
– Я-то сказать не побоюсь, а вот вы – не побоитесь ли услышать?
Сталин помрачнел, пожевал губами.
– Говори… – наконец сказал он просто.
Лицо Ольги стало вновь замкнутым и отрешенным. Она помолчала и заговорила низким, словно бы не своим голосом.
– Вам осталось примерно десять лет жизни. Вы помрете весной, лежа без сознания в своей постели. Вокруг вашей смерти будет ходить много слухов. Не обойдется без предательства ваших ближайших соратников. После вас будет Хрущев. Он назовет время вашего правления культом личности. Он скажет, что ваш образ был окружен божественным сиянием, а это, мол, неправильно. Он будет утверждать, что вы создавали собственную биографию, искажали прошлое, называя себя великим вождем, блистательным полководцем, гениальным ученым…
Сталин изменился в лице:
– Я всегда редактирую только то, что касается фактов.
– Ну, «культ личности» все же будет связан с вашим именем…
– Но ведь меня любят простые люди.
– Их заставляют вас любить. Про вас пишут стихи, сочиняют песни, книги – вы выбрали верный путь, чтобы пробраться в их сердца… И еще – страх… Вас боятся…
– Я не хотел этих восхвалений, – желчно воскликнул Сталин. – Даже когда товарищи предлагают называть моим именем улицы, города, ордена, я отказываюсь. Я не хочу этого искусственного возвеличивания моей персоны.
– Зато вы не мешали этим восхвалениям… А к некоторым сами приложили руку, – вздохнула Ольга.
– Зато народ будет помнить меня, – самодовольно заметил Сталин.
– Это верно, вас будут помнить долго, но слава ваша будет плохой. Будет много тех, кто будет восхвалять вас долгие годы после вашей смерти, вспоминать ваше время с благодарностью, защищать ваше имя, устраивать шествия в вашу честь, – Ольга говорила механически, прислушиваясь к внутреннему голосу, слышному ей одной. – Но разве поймешь, что они на самом деле больше будут при этом вспоминать и любить – вас или свою молодость? Ведь они жили, мечтали, любили и страдали в это время… А вот в сознании многих людей вы останетесь тираном и кровопийцей. Хотя ваши заслуги признают, но сколько людей из-за вас безвинно пострадали и сгинули…
Ольга уже давно молчала, а Сталин сосредоточенно смотрел перед собой. Наконец, он очнулся, словно ото сна, и спокойным невозмутимым тоном спросил:
– А можно ли что-то изменить?
Оля печально покачала головой:
– Поздно. Уже нет. Я не вижу для вас другой судьбы… Все будет, как я увидела… Вы слишком много сделали зла.
– На себя намекаешь? Мстишь?
– Как же я могу мстить? Я не влияю на жизнь, только говорю, что вижу. Дело ваше – верить или нет. Но навроде бы я вас еще не обманывала.
Он кивнул.
– Это верно. Но разве отдельные пострадавшие могут затмить то, что я сделал для этой великой страны? Разве твое и их страдание не окупает благополучие миллионов?
– Да разве я одна такая-то? Искалеченных судеб и будут миллионы. Все еще впереди, – тихо возразила Ольга.
Больше Сталин не промолвил ни слова. Чуть поколебавшись, он нажал кнопку на столе. Тут же в дверях появился офицер, и женщину вывели из кабинета. Бросив прощальный взгляд на Сталина, Ольга заметила, что он сидит и смотрит в окно. Взгляд у него был как у семидесятилетнего старика.
Ольгу провели в небольшую комнату и оставили одну. Она чувствовала, что эта их встреча – последняя.
«А теперь готовься к тому, что тебя расстреляют, – пронеслось у нее в голове. – Нужно понимать – что говоришь и кому. Ведь он приговаривает к казни и за куда как меньшую вину… Он злопамятный и мстительный. Когда дело до этого доходит – остановиться не может…» И тут Ольга осознала, что не на шутку испугалась. Это и удивило, и расстроило ее. Раньше она приучала себя к безразличию, а сейчас опять пришел страх. Женщина действительно боялась. Боялась, вспоминая родной голос Петра, запах дочкиных волос… «Дура – и есть дура, чего разговорилась. Но ведь я не могу врать, когда вижу… – думала она про себя. – А так хоть бы немножко дали нам пожить вместе… Хоть месяцок вольным воздухом надышаться…» – возмечтала было она, но тут же заставила внутренний голос замолчать – не хватало еще начать жалеть себя. Начнешь – не остановишься.
Время шло, минутная стрелка на огромных настенных часах неумолимо двигалась по кругу. Ольга понимала, что сейчас там, за толстыми стенами, решается ее судьба.
Наконец, когда напряжение стало уже звенящим, почти осязаемым, в комнату вошел подтянутый человек среднего роста в темном плаще. Они все – те, с кем ей приходилось иметь дело – были похожи словно близнецы, без выражения, без эмоций и мыслей на лицах – живые механизмы.
– Пройдемте, – сказал он бесцветным голосом.
– Куда меня опять? – без особой надежды на ответ устало спросила Ольга.
Но человек только поджал губы и покачал головой.
Она тяжело встала и отправилась за ним. На улице моросил дождь, но после норильских холодов эта погода казалась просто райской.
Ошибка
Ей казалось, что машина будто крадется малолюдными улочками, – хотя на самом деле водитель просто никуда не спешил.
Ольга обреченно молчала, спрашивать о чем-либо было бесполезно. Но когда они отъехали на приличное расстояние от резиденции вождя, она вдруг встрепенулась и яростно застучала в решетку, которая разделяла салон на две части, царапая руки и ломая ногти, срываясь на истерический крик:
– Я бы хотела попрощаться с семьей! Слышите! Куда вы меня везете? Остановите машину!
Но человек в плаще даже не шевельнулся, и спустя некоторое время Ольга так же неожиданно успокоилась и бессильно откинулась на сиденье. Сил после изнурительной беседы со Сталиным у нее не было. Столь глубокое погружение в будущее досталось ей совсем непросто, она за это время отдала немалую часть своей жизненной силы.
Через полчаса машина остановилась у обезличенного здания из серого кирпича с решетками на окнах, такого же, как многие другие, в которых ей уже довелось побывать. Ольга сразу поняла, что это и есть то место, куда ее везли.
Человек в плаще быстро выбрался из машины – все же дождь превратился в настоящий ливень, – мгновенно подскочил к задней дверце машины и распахнул ее, требовательно глядя на пассажирку. Ольга вышла из автомобиля и понуро последовала за ним, обреченно опустив голову. На стене здания ей удалось мельком разглядеть странную скромную табличку с загадочными буквами «Управление ГУ ВК».
Ее опять повели бесконечными разветвляющимися коридорами. Они словно были созданы для того, чтобы запутать человека. Хотя Ольга уже на третьем повороте сбилась и не смогла бы найти дорогу назад, даже если бы ее никто не удерживал. У нее забрали вещи, переодели в казенную одежду и поместили в отдельную палату. Она снова было хотела спросить, что с ней будет, но рядом уже никого не было – служащие быстро вышли. Когда дверь за ними закрылась и она услышала скрежет ключа в замке, то поняла, что Сталин отдал другое приказание – казнь откладывалась. «Неужели еще пригожусь? – усмехнулась она про себя. – И что делать? Благодарить его за эту временную передышку или ругать за тягостное ожидание?»
В комнате, в которой она оказалась, стояли только кровать и тумбочка. Стены были выкрашены серой краской, почти в тон ее одежде, которая, впрочем, была не самого мрачного оттенка. Ольга заглянула в тумбочку – пусто.
О принудительном характере пребывания в этом заведении напоминали разве что окна с решетками. А так его вполне можно было бы принять за больницу.
Ее палата находилась на девятом этаже – зорким взглядом зэчки она заметила, на какую кнопку лифта нажал сопровождающий. Внизу ничего не было видно – и из-за сплошной стены дождя, и из-за того, что, судя по всему, окна выходили во внутренний двор-колодец, забитый ржавыми железками и хламом.
«На тюрьму не похоже…» – подумала она, подошла к двери и постучала. Тут же появилась безмолвная нянечка.
– Можно в уборную?
Та кивнула и снова повела ее длинными коридорами, остановилась перед дверью без таблички и, впустив Олю, осталась снаружи.
Оля подошла к окну, выходившему на этот раз на улицу, и обмерла. Она ожидала, что окно будет замазано краской или закрыто фанерой, но ничего подобного – обычное прозрачное стекло. Внизу – живой вечерний город – она увидела множество огней и спешащих по своим делам пешеходов. Внезапно от этой мирной картины, от вида людей, живущих своей обычной жизнью, имеющих свой очаг и пусть призрачную и робкую, но все-таки ощутимую надежду на счастье, на женщину навалилась тоска. У нее вдруг перехватило дыхание – чего с ней не бывало много лет, и что-то странное, похожее на комок слез, подкатило к горлу, хотя она уже давным-давно разучилась плакать.
Делать было нечего: надо было ожидать разрешения своей судьбы, кляня предательскую надежду, которая нет-нет да и возникала в ее душе. Воспоминания о Пете, Олюшке причиняли почти физическую боль.
«С другой стороны, я больше не в лагере, – усмехнулась она, – я ведь так мечтала оказаться на «материке».
Ольга поняла, что больше всего на свете хочет снова оказаться там, за Полярным кругом, где сейчас ждали ее и мучились от неведения и разлуки самые близкие ей люди.
Она вернулась в палату, легла на кровать, закрыла глаза и стала слушать пустоту, звенящую в ушах. Напряжение, с которым ей далась беседа со Сталиным, не отпускало. Всю ночь Ольга не спала. Что с ней теперь будет? Наверно, скорый расстрел… Она с незнакомым ей раньше трепетом прислушивалась к шагам в коридоре, каждую минуту готовясь к тому, что в ее палате раздастся столь знакомое:
– На выход! Без вещей!
Но настало утро – она догадалась об этом по мрачным отсветам на стенах, а за ней не приходили.
«Все же пронесло – поняла она. – Надо готовиться к новым испытаниям… Значит, властитель решил, что она еще может понадобиться ему».
Ольга думала, что теперь вспомнить про нее могут очень нескоро, поместив в больницу на неопределенный срок. Заперли – и забыли, когда понадобится – вот она, под рукой. Это оказалось не так.
Тем же утром ее отвели в кабинет к добродушному толстяку, буквально излучавшему оптимизм и дружелюбие.
– Здравствуйте, – добродушно сказал он Ольге, – меня зовут Игорь Петрович. Я – ваш врач.
– Я разве больна? – удивилась Ольга вместо приветствия.
Он делано бодро рассмеялся ее словам, как удачной шутке, энергично потирая руки.
Ее смутил и испугал этот человек, обрадовавшийся ей как близкому родственнику, с которым не виделся долгие годы. Во время всего разговора он ни на минуту не прекращал движения, разгуливая по кабинету, постоянно что-то трогая и перекладывая с места на место и беспрестанно жизнерадостно улыбаясь. Лицо его напоминало маску, на которой по заказу хозяина возникали и исчезали нужные эмоции и чувства, меняющиеся чуть ли не с противоестественной скоростью.
– Ну, как вы не понимаете, – пояснил он, словно отвечая на ее немой вопрос, – мы будем вас изучать.
– Что означают эти буквы там, на вывеске? – почему-то спросила Ольга.
– Ничего особенного, – с готовностью объяснил врач, – мы секретное учреждение.
– А зачем я вам?
– Вы – моя работа, моя главная ценность. Вы будете часто слышать наименование «тринадцатый отдел». Наша деятельность строго засекречена, так что мы не сможем послать весточку вашим близким. Но им обязательно сообщат, что с вами все в порядке. Вам нужно запастись терпением и немного подождать. И главное – сотрудничать с нами, тогда все будет хорошо.
Она испугалась: раз он так подробно объясняет, значит, ее и не думают отпускать?
– Как хорошо, что вы наконец-то к нам попали, – продолжал щебетать он. – Ваши уникальные способности теперь, как алмаз, получат должную огранку.
– А когда я попаду к родным? – глухо спросила Ольга, разглядывая бумаги и карандаши, лежащие на его столе в идеальном порядке.
– К сожалению, не сразу, – поскучнел Игорь Петрович. – Нам нужно будет вас тщательно исследовать, собрать, так сказать, надлежащее количество материала. А когда мы сможем использовать его в уникальных научных разработках, возможно, мы совершим прорыв в этой области. Но нам нужно ваше содействие. Оно нам необходимо, сами понимаете, – он понизил голос, – время сложное, мы воюем, так сказать, на всех фронтах. Вы нам можете помочь именно так.
– А раньше, в Норильлаге, не помогала?
Он слегка покраснел:
– Я искренне удручен, что мы раньше не смогли оценить вашу значимость и полезность.
Ольга горько усмехнулась.
– В нашей клинике мы исследуем скрытые возможности человеческой психики. Это очень важное для нас направление. А вы – просто живой феномен, клад. Если вас отпустить, то вас могут похитить наши враги, или недобросовестные люди будут использовать вас в своих целях, как это было с Валентиной. Мы не можем этого допустить.
– С Валентиной? – встрепенулась Ольга.
– Мы наслышаны о ваших злоключениях, – печально кивнул доктор, – и сочувствуем вам. Но во всяком деле не бывает без ошибок, верно? – И он чуть ли не лукаво подмигнул ей: – Главное, что мы их осознали…
Отверженная
В жизни Оли настали странные времена. Поначалу она не понимала, что происходит. Через неделю после разговора с Игорем Петровичем ее поместили в камеру без окон, с мягкими стенами – палату для буйных.
– Зачем? Я же веду себя тихо, – поразилась Оля, но ей никто ничего толком не ответил. Медицинский персонал больницы с ней не разговаривал вовсе, только Игорь Петрович, – видимо, для чистоты исследования.
Перед этим ей сделали какой-то укол. Ольга, не ожидавшая ничего плохого, спокойно подставила руку. Правда, уже через час она вдруг обнаружила, что пол под ней мокрый – она почему-то описалась. Женщина начала колотить в дверь, но никто не подходил. А еще через час она почувствовала, что по венам ее бежит огонь, вся кожа горит. Она начала ногтями сдирать ее…
Это повторялось почти каждый день. Ей делали какие-то жгучие уколы, назначали разные процедуры, электрошоки, электроэнцефалограммы, рентгеноскопию мозга. Многие из этих процедур были очень болезненны.
– Что вы делаете, – плакала она и хваталась за врачей, когда дюжие санитары силком тащили ее на очередную процедуру, – зачем? Вы меня изучаете? Но почему так?
– Мы верим тебе и тому, что тебя посещают видения, – говорил Игорь Петрович. – Мы хотим сделать из тебя эффективного медиума. Сейчас ты видишь отрывочно и несистемно. Врачи же будут изучать эту твою способность и сделают ее прогнозируемой и управляемой. Это нужно советскому народу. Ты должна терпеть, твои страдания послужат миллионам жизней и безопасности нашей страны, в конце концов.
Иные из процедур и инъекций были просто жуткими по своим последствиям. Температура порой повышалась до сорока градусов. Во всем теле появлялась страшная боль и ломота. Ольга в буквальном смысле слова лезла от этого на стены.
– Мы вынуждены идти вслепую, пробовать самое разное, в надежде, что хоть что-нибудь сработает, – повторял Игорь Петрович, – что в результате шока организм на что-нибудь да отреагирует. Психиатрия – самая загадочная профессия, и мы тут все – творцы. Это не гвозди забивать или коров пасти, – самодовольно добавлял он.
Иногда к Ольге приезжали непонятные посетители и задавали вопросы государственного значения. Но она отвечала все хуже и хуже – ей трудно было концентрироваться, видения перестали быть яркими.
Как-то случайно она услышала разговор о ней двух людей в белых халатах. Один предложил поэкспериментировать на Ольге – посмотреть, как будут влиять на ее особенности различные препараты, чтобы вернуть дар и сделать его еще более сильным. После этого ее начали беспрестанно пичкать аминазином, галоперидолом и прочей отравой, от которой по лицу и телу пробегали судороги, язык не слушался и вываливался изо рта, а в голове звенела оглушающая пустота.
Но задумка врачей, очевидно, терпела неудачу – Ольга постепенно деградировала и слабела. От приема различных препаратов ее здоровье, как физическое, так и психическое, стремительно ухудшалось. Ее постоянно посещали видения – калейдоскоп ярких образов настоящего и будущего, но говорить или хотя бы писать о них она уже почти не могла. Из ее рта вместо осмысленной речи вырывались несвязные звуки и мычание. Женщина жестоко страдала, билась, как настоящая буйно помешанная, о войлочные стены.
А спустя немного времени Ольга и вовсе впала в апатию, перестала разговаривать и вообще хоть как-то реагировать на окружающее. Разум ее отключился.
В июле 1942 года, как и предсказывала Оля, началась знаменитая Сталинградская битва, послужившая началу коренного перелома в ходе войны.
Через год после этого произошло танковое сражение на Курской дуге, началось освобождение страны и победный марш советских войск по Европе.
В майский день, когда кончилась война, Оля лежала в забытьи на полу своей камеры для буйных, на губах у нее была засохшая пена. Она уже два года не приходила в себя.
Вскоре ее, как негодный для экспериментов материал, перевели в другую больницу.
Буду ждать
Петру, конечно, никто не сказал, куда увезли Ольгу. Более того, намекнули, что больше он ее не увидит, и сейчас она дальше от него, чем когда бы то ни было.
На первых порах новое горе придавило его, буквально не давало дышать. Он как-то вспомнил их давний разговор с Олей, когда он заявил, что, если с ней что-то случится, он, как Ромео, тоже не будет жить… Подумаешь, пара пустяков…
Петр горько усмехнулся, как давно это было, совсем в другой жизни. В той жизни он, наверно, так бы и сделал. А в этой надо терпеть и жить. Глядя на маленькую Олю, он твердо понял, что должен жить ради ребенка, ведь в этой крошке частичка его любимой Ольги. Надо вырастить ее… Надо набраться терпения и опять, и опять надеяться и ждать…