— Приблизительно чертовщиной.
— Час от часу не легче... Дай бутылку, инфицированный!
— Разве ты не при исполнении? — рассмеялся Дмитрий.
— Отстранён, в бессрочном отпуске...
Живец смотрел, как майор пьёт из горлышка виски, и удивлялся этому парню. Как он быстро освоился в компании убийцы! А ведь знает и о хозяине собачки, и о старушке в Экспрессе, и о многих других. О своих же товарищах по НБ, в конце концов. Странный мир, странные спецслужбы, странные люди. И он, Дмитрий Гладышев, один из самых странных.
Теперь Шацкий не представляет опасности. Он включился в новую игру, надеясь пройти через дополнительный этап и возместить потерю очков в своей карьере. Правда, азартным его не назовёшь... Зато не смотрит по сторонам, убить такого можно в любой момент. И это приятно, от этого спокойно на душе.
Зазвенел компьютер. Майор бросился к нему, застучал по клавишам. Вытянувшись на диване, Живец глотнул и сам. Приятно, что есть человек, рядом с которым можно расслабиться. Не нужно заглядывать ему через плечо — всё расскажет сам.
— Во дела! — восхитился Шацкий. — Ты, наверное, прав насчёт чертовщины. В том смысле, что Отиль у нас с хорошим сдвигом.
— С чем?
— Псих он. Улетел на Урал, а оттуда с новой картой повернул обратно на запад, в Нижний. А там, представь, примкнул к паломникам.
— К кому? — Живец сонно улыбнулся. — Да, Отиль забавный...
— Мидониты, секта, сейчас посмотрю... — Опять клацанье по клавишам. — Так, ну, обычная бодяга... Последователи живого бога Мидона, трижды обещал конец света, а потом и сам умер. Единственный монастырь находится возле усыпальницы Мидона, в Переделкино, совсем рядом. Представляешь, какой нахал этот Отиль?! — Майор просто радовался за сумасшедшего полковника. — Тайно улетел, сбив Милоша со следа, и тут же вернулся с паломниками. Празднество их ежегодное уже окончено, но Отиль второй раз Кордон не пересекал, остался в Переделкино.
— Или просто осел в городе, — предположил с дивана Живец. Его клонило в сон.
— Глупо. Зачем тогда было улетать? Но в пределах монастыря он может ничего не бояться, если, конечно, Милош о нём не прознает. Человек, способный уничтожить пару сотен полицейских, устроит штурм этой усыпальницы без раздумий... Ох, не понимаю я, в чём же дело... Кстати, кто-то пытался меня проследить в Сетях, не нравится мне это. Я, конечно, отфильтровал, но... Едем сейчас?
— Нет, — помотал головой Дмитрий. — Опять на меня накатывает, хотя и чувствую, что ненадолго... Не стоит. Никуда Отиль не денется.
— Но знаешь, иногда все решают не часы даже, а минуты, — заспорил майор. — Сам же говоришь: Данилова пропала, Милош лютует, в подземелье какие-то мутанты мир вот-вот захватят... Кстати, ты не боишься, что Милош сюда заглянет? Проверить — не вернулась ли Данилова?
— Не боюсь, — просто ответил Живец.
— Почему?.. И кстати, как ты вошёл? Она полицейский чин, в квартире огнестрельное оружие, то есть за её замком присматривают, с отмычкой лучше не подходить.
— Я взял ключи у её соседа, она держала у него запасные, — признался засыпающий Дмитрий. — Кстати, он отравился таблетками.
— Что?!
— Сам, сам отравился. Записку оставил, клонов очень боится... Дурак. Можно подумать, бессмертный — вот и пришлось таблетки жрать, чтобы из игры вывалиться. А Милош не придёт, Аркаша, не волнуйся... Я просто это знаю.
— Почему он может не прийти? — не унимался майор. — Это же элементарно — утроить здесь засаду! Я, когда сюда шёл, думал, что тебя в живых-то уже нет. Но вокруг было чисто...
— Наверное, что-то случилось. Но нас это пока не касается. Ты поищи что-нибудь ещё полезное, а потом ложись спать. Утром поедем вышибать из Отиля показания, Просто поверь мне, Аркаша. Сам видишь — я не тот человек, которого можно прихватить голыми руками. Если говорю, что Милош не придет, значит, знаю точно. Утром поедем...
— Нас туда не пустят! — Шацкий продолжал скачивать информацию. — Запрещено, а чувства верующих защищает Конституция. Но ты меня завёл, я, пожалуй, рискну туда ворваться по нахалке, с удостоверением... — Майор, покачиваясь, подошёл к Живцу и забрал у него бутылку. Допил остаток одним глотком, всмотрелся в лицо спящего. — Странный ты малый, Гладышев. Очень странный. И об этом я ещё очень хорошо подумаю... Трудно иметь дело с киллером, да ещё болтающим о мутантах и зелёных человечках. А верю я тебе только потому, что...
«Потому, что руководство приказало, — про себя закончил он. — Сволочь же этот Бурджули. Сам бы вот так повоевал, в одиночку и без прикрытия...»
* * *
— Всё просто, — говорил Зелёнка, и Сучок без устали кивал. — Сначала люди построили города. В городах не растёт жратва, в городах её надо покупать. Значит, уже задумаешься: заводить ли кучу детей? Не очень охота хоронить-то. А хоронить придётся, потому что всякие заразные болезни город стороной не обойдут. Это в деревушке глухой отсидеться можно и крапивой в голодный год прокормиться. А ещё в городе много соблазнов. А что такое соблазн? Это нож в живот. И вот был человек, и нет его, и потомства не оставил. А другой спился. Третий болезней нахватался... В деревнях такое редко бывало.
Города росли, заводики там строили да фабрики. На тех заводах понаделали всяких штук, чтобы землю обрабатывать, побольше жратвы из неё высасывать. А раз так — зачем столько крестьян? Железки же есть! Вот и стали крестьяне разоряться да со всеми своими детишками в город тащиться, за гроши на фабрику устраиваться. Тут уж не пожируешь, на крапиве не проживёшь... И опять же, эпидемии да соблазны.
Ну а как большинство народа в городах оказалось, то, значит, и мода распространилась городская. У них там хоть и голодно, однако ж сортиры тёплые и телефоны-телевизоры. Крестьяне смекнули: надо жить по-человечески. Значит, много детей не стругаем, а деньги копим и обустраиваемся.
В городе всё рядом, всё видно. Вот тот в чистом ходит, не потеет, а получает больше моего. Почему? Потому, что образованный, доктор или инженер, всё равно. Значит, хватит мне и одного-двух ребятёнков, чтобы им хоть какое-то образование дать, а это денег стоит. За городскими и крестьянин так думает, вот и всё. Убывать начинает население.
Дальше — больше. Даже если и деньги есть, кому надо много детей? Хлопоты с ними, от телевизора отвлекают. Жена станет толстой да больной. А если помрёт? Жалко детёнышей-то, а себя ещё больше. Уж лучше не рисковать, тем более что крепким здоровьем городские никогда не отличались. И убывает население, убывает...
Пока было откуда, завозили народ. Но и там год за годом всё меньше становилось мест, где люди плодились. Все стали умные, все образованные. Ведь как: народ уезжает и тем, кто остался, добра побольше достаётся. Хоть младшего, а отправим учиться, вот и потянулась ниточка. А уж конец-то близок.
Теперь, видишь ли, народ стали клонировать... — Зелень замахал руками, отвергая Наташины возражения. — Да что ты, Унылая! Всем это известно. А не веришь — возьми цифры да сочти, как я сделал. Откуда столько людей, если давно уж убываем? А надёжных цифр ты, кстати, нигде не найдёшь. Я когда-то очень любил по Сетям лазить: в пиратских цифры есть, да кто им верит? Правительство удавится, но своих цифр не даст. И отговорку придумали: некорректно. Некорректно вести такую статистику, это влияет на свободу выбора через давление на психику граждан. Тьфу! Ну ничего, есть цифры старые, есть кое-какие отчёты по исполнению закона о рождаемости... Можно кое-что сосчитать. Клонов много... Иначе и нельзя, ведь рынок, он чуткий, его не обманешь, он чахнет, если его свежей кровью не кормить. Экономика... Давно я этому учился, уж всё позабыл.
А всё просто, ты меня слушай. Людей тоска забирает, из Сетей не выходят, никуда ездить не хотят. Заработать можно не выходя из дому, вон — в полезные игры играй, и всё, на пачку пельменей хватит. Вымирает человечество, и я тебя спрошу: а кому оно такое надо? Никому. И себе не надо, раз вымирает. Вот когда я всё это понял, то решил, что играть в эту игру не стану. И не я один... Говорить правду нам твои коллеги не давали, чуть что — на обследование. Но какой же умный человек может быть полностью нормален в нашем мире? Конечно, психозы всякие одолевают. И тогда тебе сразу — запрет на публичные высказывания!
И спускались такие, как я, вниз, вот сюда. Просто чтобы поговорить с людьми! Я, кстати, сперва хотел к цыганам податься, к таборным. Думал, у них всё по-другому... Нет, ничего у цыган другого не было. Просто загнали их бароны в чёрное тело, чтобы подземелье сторожить, и личных карт не давали. Не веришь? Мне самому рассказывали: отнял барон документы, вот и сижу здесь. Какой смысл им был врать? Бароны полиции не боялись, а цыганам в голову не приходило жаловаться. Вместе пили с ними, вместе обкуривались, говорили много. В полиции-то они не такие разговорчивые, потому что одну правду всё-таки имеют: за своих стоять, против всех.
Вон как ты сморщилась! Но скажи мне, Унылая, а где были бы сейчас цыгане, не поступай они вот так? Сидели бы дома по уши в Сетях, вот где! И с большинством так случилось, но кое-кому повезло провиниться перед бароном, вот он их и сослал под землю. А тут другой расклад: хочешь жить — держи руку на ноже. Не хочешь — так и не будешь, подземелья таких не понимают. Конечно, и таборные не дураки к Сетям прилепиться, всякое бывало. Но у них жизнь другая, чем у осёдлых: у них в жизни был страх и интерес. А ещё им скучно бывало, и оттого они детей заводили. Ты думаешь, откуда у людей дети? От скуки, от чего же ещё. Зачем они нужны? Просто скука разная бывает, а нужна такая, которую разогнать нельзя. Беспросветная нужна скука.
Цыгане меня приняли — а что не принять, если я им личную карту сразу отдал. Человек пригодится, а жили они сыто. Но показалось мне, что не свобода это ещё, вот и спустился я ниже, к бомжам. Цыгане говорили: куда ты?! Там грязь, там вонь, будешь не человеком, а животным. Но у меня своя голова! Спустился я и обомлел.
Смотрю — дети растут под землей, Унылая! Я-то и не знал. Растут, болеют, умирают и выживают, голодают и на ошибках учатся, плесень жрут и рыбу безглазую ловят. И не жалуются, потому что привыкли жить свободно. Да, под землёй, зато сами себе хозяева. Хозяева своему рабству, понимаешь? Времени у них много, что такое Сети — не знают. Браслет в руке покрутят и выкинут, потому что старшие сказали: сверху только зло.
И, несмотря на все ваши облавы, бомжей оказалось много, куда больше, чем я предполагал. Тут, конечно, цыганам спасибо, это они их раскормили. Ведь жратвы мало, а наверх охотиться вылезать, магазины громить или хоть за собаками гоняться — под облаву быстро попадёшь. Наверху бомж неловок, не его среда обитания. А цыгане то попросят что-то спрятать, то труп поглубже зарыть, то провести незаметно из района в район. Без цыган туго бы пришлось...
— Думаю, трупы вы не прятали, — вставила слово Данилова, когда Зелень потянулся к ковшику смочить горло. — Думаю, вы их жрали, гордые свободные люди. И не так уж много вас было.
— Когда как, — признал Зелень. — Иногда такой труп попадался, что понюхать невозможно, не то что есть. А что немного нас было... Так людям солнце нужно, а здесь оно откуда? Оставим это. Вот скажи: а почему нельзя кушать мёртвых людей? Что в них особенного? Мясо оно и есть мясо. Предки наши им не брезговали, я в молодости много всего читал... Молчишь и с презрением отворачиваешься? Хорошо, Унылая, оставим и этот вопрос. На чём я остановился, Сучок?
— На цыганах. Как они выручали нас, как лечили... Только смотрю я на тебя, Зелень, и думаю: совсем ты рехнулся.
— Да. — Старик отмахнулся от приятеля. — И выручали, и лечили. Многих детей спасли, даже наверх забирали, где-то в квартирах пристраивали. А когда от цыган долго ничего не перепадало, приходилось наружу за жратвой лезть, пустые кварталы искать или ещё что. Облавы, да... Я сам по молодости четыре раза был в приёмнике. Таблетки, порошки в компоте, лекции. Но охрана там ленивая, по крайней мере раньше была. Сбежать просто, для нашего-то брата бомжа небрезгливого! Но теперь многое изменилось... Стебель — первый, кто вернулся за последние годы. Ну, да это уже не важно.
Тильзиты, когда только появились, жили тихонечко, нам старались на глаза не попадаться. Но очень скоро попробовали мясца, тут и началось. То один пропадёт, то другой... Откуда тильзиты пошли, мне не ведомо. Сунулись мы с облавой, все племена наши сговорились, да поздно. Помяни моё слово, Унылая, когда вы наверху договоритесь тильзитов перебить, тоже поздно окажется. Впрочем, ты этого не увидишь, да и я тоже.
В общем, устроили нам мясорубку — успели тильзиты размножиться. Тут только мы смекнули, что не случайно так много трепетов видели, что... Кстати, слово «тильзит» придумали давно, у нас про них сказки были. Только в сказках они по-другому выглядели. А всё-таки, как ни крути, древнее пророчество! — Зелень хрипло посмеялся, ему вторил Сучок. — Побежали мы к цыганам огневого боя просить. Те раз послали помощь, два...
А никто не вернулся. Дальше что рассказывать — не стало очень скоро настоящих племён бомжовых, а вскоре и таборам очередь подошла.
Я ещё раньше к тильзитам угодил. Странная у них привычка — любят стариков. То ли мясо у нас плохонькое, то ли знаем много, а может, пахнем по-особенному, но любят. Не убивают, если сами не нападаем и не провинимся. К работам мы быстро приспособились, они ведь, твари лохматые, ничего делать не умеют и не хотят уметь. Здесь скучно просто так сидеть, а сбежать невозможно — не хотят тильзиты нас отпускать. Вот и забрались в схроны цыганские, кое-что там осталось. Но огненный бой тильзитам неинтересен, им только ножи нравятся да ещё арбалеты. И конечно, взрывчатка, как рванёт — по три дня ухают. Но сами учиться ремеслу не хотят, нет... Им это не нужно.
— Почему вас только трое? — спросила Наташа, которой удалось наконец остановить кровь, сочившуюся из раны на руке. — Если тильзиты так любят стариков, то почему вас только трое? И где старушки?
— Старушки померли, — сообщил Сучок. — Не нравилось им здесь, нервничали очень. А когда человек нервничает, то того и гляди помрёт. Несколько вот, как ты, уйти хотели... Ну и хорошо, что померли, стонали только! А вообще-то нас взрывчатка убивает. Вот Арон, какой был умный мужик... Он бы тебе побольше нашего рассказал, да руки ему оторвало, сразу обе. Помер.
— Ты тоже пришел сюда сверху?
— Нет! — Сучок засмеялся, потом закашлялся. — Я в глаза не видел ни Сетей ваших, ни всякого такого. Тут родился, тут и жил, тут и умру. Девять раз в приёмник попадал, но возвращался. Ни о чём не жалею! А Тощий... Тощий!
Тощий не ответил, лишь приподнял слабую руку. Что-то случилось с ним за время короткого отсутствия Даниловой. Ещё недавно бодрый, он без движения лежал на спине, не участвуя в разговорах.
— Видать, отходить собрался, — тихо предположил Зелень.
— Ну, тогда... — Сучок покашлял, — тогда скоро узнаем.
Вот тут Данилова и увидела, как из темноты появился тильзит с ножом в руке. Это был Ушастик. Не обращая ни на кого внимания, он подошёл к Тощему и перерезал ему горло одним широким взмахом. Старик ещё изгибался в агонии, а тильзит затерялся между свай, будто и в самом деле был призраком.
— Надо его перевернуть, — сказал Сучок, покосившись на Данилову.
— Сейчас, ложе доточу... — Зелень, щурясь, снимал стружку. — Вот так мы и умираем, Унылая. Тильзиты чуют, когда пора. Теперь мы кровь выпустим, а потом...
— Да вы что?! — Наташа забыла про больную лодыжку. — Люди вы или звери?!
После попытки побега её опять били и насиловали, потом притащили в зал. Долгие часы Данилова пролежала у костра, стараясь набраться сил. Но ужас сковывал волю, примитивный страх перед болью. Но едва она поняла, что два грязных, мерзких, не достойных права называться людьми существа собираются сожрать своего погибшего собрата, она тут же вскочила на ноги.
— Люди — это и есть звери, — спокойно сказал Зелень, продолжая вытачивать ложе к арбалету, из которого тильзиты скоро убьют ещё несколько человек. — А когда зверство уходит, то не остаётся и ничего человеческого. Может, я тебе тут и неправильно что-то раньше сказал, зато в этих словах уверен. Жизнь прошла, пока выучил... Теперь и умирать не жалко. И не жалко, что вы там наверху скоро все передохнете. Не важно, завтра от тильзитов или послезавтра сами по себе. Давай, Сучок, свяжи пока ему ноги, и попробуем на старый крюк подвесить.
— Ага... — Сучок послушно расстегнул на себе пояс, и Наташа не выдержала.
Что было силы она толкнула Зелень прямо в костёр, где он молча и неуклюже заворочался, точно перевёрнутый жук. Сучок неожиданно быстро выхватил нож, но Наташа легко выкрутила ему руку, а потом не спеша, одними пальцами, задушила. Когда старик перестал дергаться, его товарищ уже кричал, катаясь по земле — из костра он выбрался, но хорошо просаленные тряпки сразу занялись.
Данилова подобрала выроненный Сучком нож, встала над Зеленью. Он видел её и уже ни на что не надеялся, но собирался побороться. Оскалив от злости зубы, старик встал на четвереньки.
— Постой-ка... — хрипло прошептал он. — Я сейчас, сука. Я сейчас тебе объясню, что значит бомж!
Прежняя капитан Данилова, может, помедлила бы, но теперь будто кто-то другой вселился в её тело. Она схватила старика за длинные седые волосы, запрокинула ему голову и медленно перерезала глотку. Зелень умер быстро... И всё же Наташа не остановилась, пока в широкую прорезь не вывалился синюшный старческий язык.
— Умри, падаль, нарядным!
Её сшибли с ног, и осталось только съёжиться, постараться закрыться хотя бы от некоторых ударов. Тильзиты ухали, им, наверное, совершенно не было жаль стариков и их арбалетов. Невелика потеря для существ, способных становиться невидимыми, быстро передвигаться в темноте и общаться мысленно. Зато есть повод для веселья!