– Да, я все понял.
Он поднялся и не прощаясь вышел. На следующий день я отправился фотографироваться на новый паспорт. А еще через два дня мне вручили его, и я стал Казбеком Хадыровым, родившимся в Майкопе в шестьдесят восьмом году. Дали деньги и билет в один конец до Владивостока, и я полетел туда, чтобы начать новую жизнь.
Меня встретили, устроили. И поставили работать в морском порту Владивостока. Нужно было принимать машины, которые привозили на кораблях из Японии и Южной Кореи. Японские автомобили были с правым рулем, и я не понимал, каким образом ими можно управлять на наших дорогах. Но автомобили шли на ура. Когда я узнал, за какие смешные деньги покупаются эти подержанные машины в Японии, я долго не мог поверить. Оказывается, там их продавали за несколько сот долларов, а когда они растамаживались и попадали к нам, стоимость вырастала в десятки раз.
Не буду вспоминать про таможню и пограничников, с которыми мы работали. Если скажу, что таможня была практически полностью коррумпирована, это значит, назову их «детским садом». Нет, там была не коррупция, там было организованное государственное вымогательство на абсолютно всех уровнях. Если до дефолта еще можно было говорить хоть о каких-то остающихся нормах порядочности, то после того, как родимое государство «кинуло» людей, было полное ощущение, что все словно сорвались с цепи, поняв, что выживать следует в одиночку. И каждый бросился выживать как мог. Так что можно было без стеснения предлагать деньги любому таможеннику, уже зная ставки, и получать добро на провоз этого автомобильного барахла.
Так прошло несколько месяцев, а потом в порту появились конкуренты. Как мне объяснили мои ребята, они возникали с периодичностью один раз в полтора-два года, и именно тогда начиналась наша настоящая работа. Ведь в порту не могли работать сразу две группы, отвечающие за переправку старых автомобилей. Сначала это были обычные разборки между молодыми парнями. Обе банды пытались вытеснить конкурентов с основного причала, и в ход шли ножи, цепи, биты. А потом назначили «стрелку». Даже вспоминать противно. Наши конкуренты решили, что могут вытеснить нас из порта, не понимая, что мы не просто обычная банда рэкетиров, а за нами стоят очень уважаемые люди, которые по-настоящему контролируют не только доставку старых автомобилей, но и все, что происходило в нашем порту.
Меня позвали к самому «смотрящему» Федору Шарджину. Он был среднего роста, очень худой, бреющий голову наголово, с характерным корейским разрезом глаз и широким русским лицом. Шарджин считался главным не только по порту, но и по всему городу. Он принял меня в своем роскошном двухэтажном доме, и я еще подумал, как за несколько лет изменились нравы. У хромого Габдуллы и у самого Реваза не могло быть таких роскошных апартаментов, какие были у этого «смотрящего». Раньше были хотя бы некоторые представления о воровской этике, а к концу девяностых их тоже не осталось. Мне даже рассказывали, что теперь звание «воров» покупали приехавшие гости с Кавказа. Честное слово, когда все разлагается, то даже у бандитов не остается никаких принципов и правил.
– Это тебя прислали из Москвы? – спросил меня Шарджин.
– Сам знаешь, – усевшись напротив него, ответил я. Мой статус позволял разговаривать с ним достаточно независимо.
– А ты не дергайся, – посоветовал мне «смотрящий». – Твои ребята порт, считай, уже сдали. Там банда Ярмыша работает, а твои мальчики только с палочками бегают. Я слышал, двое твоих попали в больницу?
– Двое, – подтвердил я, – а у Ярмыша двое погибших и трое в больнице. Счет в нашу пользу.
– Ты так не считай, – посоветовал мне Шарджин, – лучше скажи, почему пустил Ярмыша в порт? Меня спрашивают, почему я до сих пор это терплю, и я не знаю, что ответить.
– Дай нам еще две недели, и я их уберу из порта, – пообещал я.
– Поздно, – сказал Шарджин, – уже поздно, Казбек. Ты так ничего и не понял. Мне и таможенники жалуются, им тоже вовремя не платят, и пограничники недовольны. Так дело не пойдет.
– Чего ты хочешь?
– Завтра я своих ребят пришлю. Ты своих убери, мои быстрее разберутся.
– Каким образом? Устроишь стрельбу в порту? Это я тоже мог сделать. Сразу привлечем ненужное внимание прокуратуры и милиции. Тогда придется их всех покупать, а это большие расходы, Шарджин. И учти, что это пограничная территория. С пограничниками мы всегда договаривались, а если там еще появится контрразведка, то тогда тебя первого схватят за мягкое место.
– Ты меня не пугай, – разозлился этот полукореец-полурусский, – я тоже не дурак, знаю, что там стрелять нельзя. Никто стрелять и не будет. Уже завтра вечером банда Ярмыша исчезнет из города, это я тебе гарантирую.
– Каким образом?
– Ярмыш не из местных, – ухмыльнулся Шарджин. – Он приехал сюда пять лет назад, перебрался с семьей из Хабаровска.
– Ну и что?
– Со своей семьей, – подчеркнул Шарджин, – они все сюда переехали. Он, его жена и две дочери. Понимаешь?
– Нет, не понимаю. Я знаю, что он сюда пять лет назад переехал и за это время сколотил банду из бывших спортсменов и грузчиков в порту. Но мы их успешно давим и давить будем. Все равно постепенно их вытесним.
– Ничего ты не понял, – сказал Шарджин. – Нужно сделать так, чтобы больше никто и никогда в порт не лез. Надоело. Каждый сучок считает себя дубом, набирает банду и лезет контролировать порт. Ты банду Ярмыша вытеснишь – появится какой-нибудь Кармыш или Бармыш… Надоело. Сколько можно? Нужно решать вопрос так, чтобы больше там никто не появился.
– И каким образом ты собираешься этот вопрос решать? – Я уже чувствовал ответ, но не хотел в него верить. Все-таки во мне еще сохранились какие-то остатки, нет, не совести, а какой-то веры. Даже не в Бога, а хотя бы в какую-то справедливость, просто в обычную человеческую справедливость. И Шарджин подтвердил мои самые худшие опасения.
– Девочки у него уже взрослые, – продолжал он, – нужно устроить показательную расправу. И жена достаточно молодая. Завтра утром к нему придут мои ребята. Я думаю, впятером справятся…
– Что ты хочешь сказать?
– Один пойдет туда с камерой, чтобы все снять на пленочку, – пояснил Шарджин. Так и сказал, на «пленочку».
– Какую пленочку? – Я все еще не до конца верил. Просто не хотел чувствовать себя законченным негодяем.
– Снимем все на пленку. И пусть он вживую за всем понаблюдает, – пояснил Шарджин. – Сначала изнасилуют девочек, потом жену. Потом их немного порежут, а только потом убьют Ярмыша, если он к тому времени еще будет жив, а не сдохнет от гнева. А после мы покажем эту пленочку его ребятам, и в порту никогда больше новых банд не будет, это я тебе гарантирую.
Он так любил это проклятое слово «гарантирую». Я почувствовал, как у меня сжимаются кулаки.
– Послушай, Шарджин, – зло сказал я этому садисту, – пока только я знаю, что ты сволочь. А завтра весь порт и весь город будут знать, какая ты дрянь. Ты понимаешь, что предлагаешь? Пока мы разбиваем друг другу головы – это одно. А когда ты снимешь свой фильм на «пленочку» – это совсем другое. Против нас выступят все. Ни один нормальный человек после такого не захочет с нами работать. Никто. Нельзя трогать семьи во время наших разборок, тем более устраивать то, что ты предлагаешь. Это закон, понимаешь ты? Закон для всех, кто здесь живет и работает, а это тысячи человек. Если посмеешь это сделать, они сначала перебьют нас всех, а потом придут к тебе и разорвут на куски. И не потому, что они так любят Ярмыша, а потому, что такой беспредел тебе никто не простит.
– Они будут напуганы и ничего не сделают, – отмахнулся он. – Ты слишком добрый. Наверное, там, в Москве, можно быть таким добрым, а у нас нельзя. Я сам знаю, что нужно делать. У меня есть приказ из Москвы – восстановить контроль над портом, и я его восстановлю. Это уже мое дело. А если ты так боишься за свою шкуру, можешь возвращаться в столицу.
Мне так хотелось дать ему в морду, но я сдержался. Просто встал и ушел.
Весь вечер я сидел и думал. Вспоминал свою жизнь, вспоминал убитого Реваза. Он был самым известным «вором в законе», одним из самых крупных криминальных авторитетов, а в молодости – безжалостный убийца. Но он мне как-то сказал: «Есть преступления, за которые нормальному мужчине бывает стыдно». И теперь я сидел и вспоминал свою жизнь. Если завтра Шарджин сделает то, что хочет сделать, а я ему не помешаю, мне всю оставшуюся жизнь будет стыдно. Я вспоминал свою семью, с которой так безжалостно расправился Димаров, и понимал, что не могу допустить такой безжалостной бойни в доме Ярмыша. Скажу откровенно, я его терпеть не мог. Но у этого бывшего борца были две дочери, четырнадцати и шестнадцати лет, и жена, которой было лет тридцать пять. Не мог я спокойно заснуть, зная, что именно может произойти завтра.
Я просидел до четырех утра. Вспоминал свою жизнь во французской тюрьме и все, что было раньше. Наперекосяк пошло еще тогда, когда я служил в армии. Другие возвращались, отслужив свой срок, а я вернулся после Карабаха и Ошской долины. Говорят, что солдаты, прошедшие войну, уже не бывают прежними, как отведавшие крови дикие животные. Они становятся другими, более жестокими, более безжалостными, более иррациональными. А я побывал на гражданских войнах, которые в тысячу раз страшнее, чем обычные, и в тысячу раз безжалостнее по отношению друг к другу. Поэтому и вернулся совсем другим человеком. Я не знал, как поступить. В Бога я не верил, но позволить убивать и насиловать ни в чем не повинных девочек просто не мог, точно зная, что мне не будет покоя и прощения, если допущу эти убийства.
И в пятом часу утра я поехал к Ярмышу. Он жил недалеко от порта, в своем доме, стоявшем на отшибе. Шарджин знал об этом, поэтому так изуверски и планировал утреннее нападение. Я долго стучал в окно, пока наконец Ярмыш не открыл мне двери. У него в руках был пистолет.
– Пришел ко мне домой, Казбек? – неприятно улыбнулся он. – Решил сводить счеты прямо здесь?
– Убери пистолет, Ярмыш, – предложил я, – у меня к тебе важное дело.
Он испытующе смотрел на меня.
– Кто там? – услышал я за его спиной голос жены. Она была в ночной рубашке и в накинутом халате.
– Ничего, – сказал он, не сводя с меня глаз и не поворачивая головы, – иди спать. Это мой знакомый. Мы должны переговорить.
Она ушла в комнату. Ярмыш по-прежнему не сводил с меня глаз и не опускал оружия. Я поднял обе руки и тихо сказал:
– Не будь дураком, пусти меня в дом. За нами могут следить.
Он посторонился, пропуская меня. Мы прошли на кухню и уселись за небольшим столом. Ярмыш положил пистолет перед собой, и я рассказал ему о плане Шарджина. Я понимал, что совершаю в некотором роде предательство, выдавая план своего сообщника, но пусть этот совсем не смертный грех предательства останется на моей совести, ведь тогда я спасу сразу три невинных души. Душу самого Ярмыша мне спасать не хотелось, но я хотел спасти его девочек и жену. Нужно было видеть лицо Ярмыша после моего рассказа. На лбу вздулись жилы, и он так сильно покраснел, что я даже испугался, что его хватит удар. Он положил два своих огромных кулака на стол и уставился на меня немигающими глазами, тяжело дыша. Я понимал, что он хочет сначала убить меня, а уже потом всех, кто придет в его дом.
– Зачем? – спросил он меня. – Зачем ты мне это рассказал?
– Семь лет назад, в девяносто втором, мой личный враг пришел со своими подручными ко мне домой. Они зарезали мою мать, пытали и убили моего брата, его жену и задушили двух моих племянников. Теперь ты мне веришь?
Он долго смотрел на меня, потом неожиданно протянул свою руку. Я протянул свою, и он больно сжал мою ладонь.
– Я бы никогда не поверил, если бы ты не рассказал про свою мать. Сейчас позвоню своим ребятам.
– Нет, никого не зови. Среди твоих может оказаться информатор Шарджина. Я думаю, что один или двое твоих ребят работают на него, лучше никого не зови.
Он снова недоверчиво уставился на меня.
– Если бы я хотел тебя предать, я бы просто не пришел, – пояснил я. – Успокойся, я думаю, мы и вдвоем справимся, у меня тоже есть оружие. Просто давай сделаем иначе. Отошли свою жену и дочек куда-нибудь в надежное место и не говори мне, куда они уходят, чтобы я об этом не знал и ты чувствовал себя лучше.
– Нет, – возразил он, – мы умрем все вместе. Но я их никуда теперь одних не отпущу.
– Хорошо, – согласился я, – пусть спрячутся в комнате, где есть надежная дверь.
Он тяжело поднялся и пошел в спальню к дочкам. Я услышал их голоса. А потом они все прошли в какую-то угловую комнату. Ярмыш достал еще один пистолет и вручил его жене.
– Если меня убьют, сначала стреляй в девочек, – неожиданно предложил он, – а потом в себя.
Жена кивнула. Она была мужественная женщина, но я видел, как у нее изо рта потекла струйка крови. Это она так сжала губы, чтобы не закричать и не расплакаться.
Мы просидели с ним на кухне до восьми утра, почти не разговаривая друг с другом. Говорить было не о чем. Либо мы должны вместе умереть, либо вместе выжить.
Ровно в восемь утра у дверей появились пятеро незнакомцев. Они достаточно быстро и ловко открыли дверь и вошли в дом. Четверо людей с пистолетами в руках, пятый нес камеру. Эти подонки не могли знать, что мы ждем их. В тот момент, когда они входили в дом, я перешел на другую половину, и мы встретили их с разных сторон. Они даже не поняли, что произошло. Мы тут же начали стрелять, кажется, Ярмыш выпустил всю обойму, а я экономил патроны. Остался только кинооператор, дрожавший всем телом. И тут Ярмыш совершил нехороший поступок. Он подошел к испуганному оператору, выхватил у него камеру и с размаху отпустил ее на голову несчастному, разбивая аппаратуру. Оператор упал без сознания. Я бросился к нему, но он был еще жив.
– Не сдержался, – признался Ярмыш, – просто не мог сдержаться.
– Он еще живой, – сказал я ему.
– Тогда я его задушу.
– Нет, – удержал я его руку, – достаточно. Я спас тебя не для того, чтобы ты его задушил. Хватит.
Он убрал руку и посмотрел на меня.
– Кто ты такой? Почему ты решил нам помочь?
– Не знаю, – ответил я, – сам не знаю.
– А я знаю, – неожиданно сказал Ярмыш, – тебя нам послал Бог.
– Его нет, – возразил я, – он давно нас покинул.
– Он есть, – убежденно произнес Ярмыш, – и именно поэтому ты сегодня пришел ко мне.
Глава 19
Если бы кто-нибудь увидел Роберта Туманова, который приехал в невзрачную хрущевскую пятиэтажку, то решил бы, что он просто перепутал адрес. Но Туманов никогда и ничего не путал. Он получил слишком хорошую подготовку, учился тренировать память, умел ориентироваться на местности и обладал почти фотографической памятью.
Поднявшись на четвертый этаж, он достал ключи и, открыв дверь, вошел в квартиру. В дальней комнате за столом сидел невысокий седой мужчина, читавший газету. Горел светильник. За спиной мужчины стояла непонятная аппаратура. Когда Туманов вошел в комнату, неизвестный повернулся и включил ее. Она негромко загудела, начиная работать.
– У вас слишком мощный скэллер, – заметил Туманов, усаживаясь на стул.
– Так и должно быть, чтобы полностью исключить возможность прослушивания нашего разговора, – сказал незнакомец.
– Вы всегда перестраховываетесь, Илья Глебович, а я недавно читал, что вся эта аппаратура очень вредно действует на нашу нервную систему и вообще на все наши сосуды. А вы сидите прямо спиной к ней.
– Ничего страшного, десять минут не дают такого облучения. Что там случилось в Таллине? Почему такая трагедия?
– Это были боевики Бразильца, – пояснил Роберт. – Они решили перехватить наш груз, а я узнал об этом и подумал, что будет правильно, если груз вместе с людьми Бразильца попадет в руки эстонской полиции. Мы предупредили местное отделение Интерпола, но эти эстонские тугодумы так устроили засаду, что боевики Бразильца открыли стрельбу. В результате были погибшие с обеих сторон, но всех троих боевиков уничтожили. Бразилец не сознается, что это были его люди, не хочет позориться. А мы, наоборот, везде говорим, что погибшие были нашими людьми.
– Правильно делаете, – кивнул Илья Глебович, – очень неплохо. Но поставки через Таллин вам все равно придется налаживать, вытесняя оттуда людей Бразильца. Я помню, что много лет назад вы успешно осуществляли подобную деятельность во Владивостоке.
– С тех пор многое изменилось, – напомнил Туманов, – и сегодняшний Таллин – это не Владивосток конца девяностых. Совсем разные ситуации.
– Но тогда вы были один, а сейчас за вами наша организация, – возразил Илья Глебович.
– Именно поэтому я рассчитываю вытеснить Бразильца к концу года. Не будем торопиться, такие вопросы надо решать поэтапно. Мы не можем просто послать туда костоломов, которые выкинут наших конкурентов. Вы должны понимать мое положение.
– Мы вас не торопим. Это на ваше усмотрение.
– И еще один важный момент. По-моему, со статьями Хинштейна вы явно перебрали. В двух его статьях говорится обо мне, что я – не просто законченный негодяй, но и какое-то дьявольское отродье, которое должны уничтожать все честные люди. Вам не кажется, что эти статьи могут меня достаточно сильно скомпрометировать? Мне ведь еще нужно нормально работать.
Илья Глебович удивленно поправил очки и посмотрел на своего собеседника.
– Кажется, вы окончательно вошли в свой образ, – негромко произнес он. – Неужели вы не понимаете, как это важно для вас? Ведь вся страна знает о принципиальности депутата Хинштейна, который борется против мафии, недобросовестных сотрудников правоохранительных органов и коррупции в наших силовых структурах. И все прекрасно знают о его связях в спецслужбах, часто сливающих ему информацию. Поэтому любая его статья против вас – это еще одно подтверждение вашего имиджа.
– Можете перестараться, – заметил Туманов, – но это ваше дело. Если считаете, что так будет правильно, можете продолжать в том же духе. Что мне делать с наркотиками, которые мы привезем в Москву?
– Сначала нужно их провезти, – напомнил Илья Глебович. – Нам важно знать, как именно работает таможня и сколько вы им заплатите за этот груз. Когда привезете его в Москву, мы его у вас заберем, как и договаривались. Кстати, там только в трех ящиках настоящие наркотики, в остальных – обычная мука, иногда смешанная с солью.
– Ясно. Значит, вы хотите выяснить степень продажности ваших таможенников. Могу вам сказать прямо сейчас – она абсолютная. Вас устроит такой ответ?