А вы с Трофимычем продолжили урок.
Когда через два часа ты вышла из тира, оказалось, что этот мужчина поджидает тебя в сквере. Он подошел, выразил еще раз восхищение твоими способностями и предложил выпить вместе кофе. До танцев было еще три часа, ехать домой на Остров было лень, почему бы и не попить кофе с незнакомцем.
Вместо кофейни вам попался «чайный домик», причем не китайский и не японский, скорее индийский или африканский, и тут предлагали чай самых экзотических сортов.
Предвкушая сегодняшнее танго, повинуясь этому предвкушению – ты заказала мате, в то время как твой спутник капризно просил «черного чаю и покрепче, и безо всяких ароматизаторов».
Мате принесли в керамической калебасе и тут же подали большой керамический чайник с кипятком, чтобы ты могла сама доливать горячую воду по мере оскудения твоего сосуда.
Мужчина подозрительно заглянул в калебасу и вдруг сказал:
– А я всегда думал, что мате – это такой аргентинский наркотик.
Шутка эта показалась тебе глупой и затасканной, но ты любезно предложила ему отведать твой напиток – и протянула бомбилью.
Только потом спохватилась, но было уже поздно. Мужчина принял напиток из твоих рук и уже сделал глоток.
Ты прикрыла глаза и наблюдала за ним сквозь опущенные ресницы.
«Молод, дерзок и горяч,– привычно подумала ты языком дегустационных сравнений,– простоват в аромате, но соблазняет попробовать его на вкус».
«Мачо»,– подумала ты. «Мучачо»,– одернула ты сама себя. Так вот каков будет твой третий мужчина. «Хотелось бы мне танцевать с ним танго». В то время как ты его разглядывала, он продолжал что-то говорить. Как выяснится потом – он вообще был болтлив без меры, говорил все время, и даже во сне. Все пространство вокруг было перенасыщено его болтовней. Ты затянула паузу, пытаясь сообразить – о чем были все эти вопросы, которые ты пропустила мимо ушей.
Переспросила.
– Давно стреляешь? – охотно повторил он.
– Три дня,– усмехнулась ты.
– А сколько будет всего? Трофимов ведь с тобой не спортивной стрельбой занимается, а практической?
– Да. Обещал за двенадцать занятий научить стрелять с обеих рук в кувырке.
– О! Из макарова?
– Ну, первые два занятия были с марголиным. Теперь макаров, да.
– Тяжело?
– Макаров-то? – не поняла ты.– Ну да, потяжелее будет.– И зачем-то доверительно сообщила: – Я дома на утюге тренируюсь.
– Это как?
– Ну, держу его на вытянутых руках, сколько выдержу, вес почти одинаков.
Мужчина заржал. Зубы были хороши. Острые и белоснежные.
– Своего-то оружия нету? Ты пожала плечами:
– Сначала научиться надо.
– Глупости,– отрезал он.– Учиться надо на своем оружии, а то потом – все заново.
– Своего нет,– призналась сухо.– Но собираюсь.
– А если не секрет – то что?
– «Стражника» хочу купить.
– Тюююю,– разочарованно протянул он.– Это не оружие.
– По мне – в самый раз,– возразила ты.
– От хулиганов в подворотне, что ли, отстреливаться?
– Почему же от хулиганов. От крыс.
«Что это ты с ним так разговорилась, разоткровенничалась, и про утюг, и про „Стражника“, и про крыс, будто это не он из твоих рук пьет, а ты – из его», – ты была очень недовольна собой и потому попыталась скорее закончить разговор. И отмахнулась от его предложения – вот тут же сейчас – поехать с ним и пострелять по-настоящему. Отмахнулась, даже не спросив, что он имеет в виду. Попрощалась скомканно и ушла. А вечером он тебе позвонил.
И предложил встретиться.
– Сегодня?
– Нет, вчера.
XII
В качестве эпиграфа:
– Если вы не можете остаться любовниками, почему бы тебе с ней просто не подружиться?
– Подружиться?! Подружиться с ней! А ты пробовал подружиться с кокаином? Или хотя бы с виски?
Бразильский телесериал «Клон»
Все думала, каков идеальный любовник – для такого лета.
Да нет, что он должен быть владельцем винного погреба – это и так понятно. Но винный погреб – хорош и вне сезона – в тусклую июльскую жару или в теплый мутный дождь – спасаться искусственной прохладой – пить коньяк, родом из прошлого тысячелетия, на зеркальной глади офисного стола – между факсом и ведерком со льдом.
Зимой в винном погребе – тоже бывает неплохо – густая кровь итальянского Recioto, выдержанного в вишневой бочке, от одного аромата которой становится горячо. И осенью там хорошо и весной, и днем и ночью, меня бы пожизненно – серебряной цепочкой к бочонку Амонтильядо.
Владелец винного погреба – это вне сезона.
Но летом хочется курортного романа. Торговца дынями – например, гладкого темного юного туркмена – «знала бы мама, что я курю!»
Или рулевого-штурмана-боцмана – с наличием водного летнего транспорта – чтобы на рассвете – на Залив – или белой ночью – по дурно пахнущему каналу Грибоедова – в сторону Пряжки, целоваться под темными склизкими мостами, разбивать бутылку шампанского – на носу или на корме – если я их сумею различить.
Мальчика-велосипедиста, чтобы все время боялся опоздать на мосты – «домашние будут волноваться».
Чужого мужчину, чьи домашние на даче, а как они вернутся, так все и кончится.
Сезонного хочется. Актуального.
1
Этот мужчина оказался равнодушен к еде. Ты даже не знала, что такое бывает.
Он оказался равнодушен к еде и скучен в постели. Ты не могла не отметить эту закономерность. Первый раз с ним все случилось коротко, быстро, невнятно, но он почему-то решил, что ты осталась страшно довольной – и с тех пор повторялся по утвержденному сценарию.
Мачо-Мучачо. Черт его подери.
Ты не понимала, зачем ему вообще нужна была женщина. Отдавать он не любил, брать не умел. Хотел, но не умел. Брал неумело, нахрапом – то, что подвернулось под руку.
Удовольствия ценил как факт обещания. Будто ему кто-то обещал: то или иное действие доставит удовольствие, поэтому он их и совершал.
И был совершенно равнодушен к еде.
Твой дом как-то очень быстро подстроился под него. Кофе и сигареты, разноцветье водочных настоек и круглосуточный интернет, в котором ты все чаще проводила свои ночи.
Нет, он не начал тут жить или хотя бы обживаться.
Приходил и уходил – когда вздумается, спасибо, если предупреждал звонком. Иногда приезжал и забирал тебя с Цахесом – к себе.
И всегда отказывался от еды.
Помнится, ты как-то работала в одном офисе и ежедневно кормила сто человек обедами из пяти блюд. Ты долго не могла запомнить их должности, регалии и статусы. У тебя была собственная иерархия. Вахрушев всегда просил добавку, это было в тысячу раз признательнее, чем дежурное вежливое «спасибо» с твоим дежурным ответом – «на здоровьичко!» – от их главного начальника.
Начальника ты выделяла и узнавала, потому что он обедал всегда отдельно. Неуверенный в себе чувак, больше всего боящийся прослыть неудачником. При первой вашей встрече он заявил, что не ест жирного, жареного, печеного, копченого, острого, пряного, заморозки и разморозки, а также не ест супов, и гречку, картофель, соусы и маринады.
Врал. Все это он ел. Просто он и сам не умел отличать вареное от припущенного, а жареное от запеченного. И супы у тебя всегда ел, несмотря на программные заявления.
Заходил в столовую – и тянул острым носом в сторону кухни, в глазах появлялся блеск, но голосом он себя не выдавал, спрашивал с прохладной ленцой.
– Что там у вас сегодня пахнет?
У тебя на кухне каждый день пахло едой. Ты докладывала ему меню – для рядовых сотрудников, потом объявляла – его собственное. Сотрудников ждал грибной суп с перловкой и куриные грудки, запеченные в томатном соусе с базиликом, на гарнир – цветная капуста, обжаренная в сухарях, в качестве холодных закусок – салат из свежей капусты с брусникой, в качестве напитка – клюквенный кисель, на десерт – мелкие сладкие слойки-ушки.
Для него на гриле запекался лосось, который сервировался с картофелем шато, помидорами-черри, фиолетовыми греческими маслинами, фаршированными фетой.
Он разочарованно уточнял:
– И это все? Кадык дергался.
– Ну дайте мне тогда и супу. И этих – плюшек-ушек.
Когда он ел, ты не имела права уходить из столовой на кухню. А вдруг ему что-то понадобится. И садиться не могла – неприлично. Стояла у дверного косяка, старательно отводя глаза, чтобы не смотреть, как начальник ест. Ел он лениво, брезгливо и некрасиво. Но съедал все до последней крошки и обязательно говорил: «Спасибо».
А Вахрушев благодарил тебя всегда с набитым ртом, мычал что-то восхищенное-нечленораздельное, и все время просил добавки. Иногда возвращался, после того, как все уже отобедали – и интересовался – не осталось ли чего-нибудь пожевать.
А Вахрушев благодарил тебя всегда с набитым ртом, мычал что-то восхищенное-нечленораздельное, и все время просил добавки. Иногда возвращался, после того, как все уже отобедали – и интересовался – не осталось ли чего-нибудь пожевать.
Пантелеев же однажды спросил – что это за мясо, которое было «на второе», и как его готовить. Очень уж ему хочется повторить его дома для гостей – а заодно и жену научить.
Когда ты уходила с этой работы, то следующей поварихе передала бесценные знания о коллективе. Ты так и не выучила местный табель о рангах, но точно помнила, что Полина не ест рыбу, а Антонов – не любит грибы. Вахрушев просит добавку всегда, а Миша – только когда ты пекла пироги с капустой. Веселов терпеть не может лук в супе, но если ему не сказать, что лук там точно есть, он его и не заметит. Сорокин же в твоей иерархии занимал самое последнее место даже после директора. Ел он много и охотно, только просил для него не класть в суп сметану и не поливать мясо и гарнир соусом. Сам же он все заливал майонезом, включая и суп, и салаты, и мясо, и рыбу, и овощи. Кажется, даже пироги разламывал – и вливал туда майонез, но ты старалась не смотреть. Плохой человек был Сорокин.
А сейчас этому мужчине ты бы и майонез простила. Но он вообще был равнодушен к еде. Иногда по вечерам вы посещали рестораны, чаще – маленькую мексиканскую кантину на Фонтанке. В ожидании твоего заказа или после ужина – в ожидании счета – вы иногда вставали из-за стола и танцевали танго.
На вас глазели. Ему это было приятно, а тебе немного досадно.
Жаль, что в его случае не сработала народная примета, что в постели человек таков же, как и в танце.
В танце он был хорош. Самец. Животный, страстный, обжигающий, как еда в этой мексиканской кантине.
Еда там была превосходная. Грубо, просто, ясно и аутентично. Передо тобой ставили каменный горшок – molcajete. Ломтики курицы, авокадо и ананасов плавали в кипящем густом томатном соусе, щедро сдобренные сыром и перцем. Кукурузной лепешкой ты захватывала эти ломтики, обжигалась, шипела, тяжело вздыхала, запивала ледяной водой с лимоном – и не могла оторваться. Твой мужчина равнодушно пил текилу, тщательно соблюдая ритуал – с лаймом и солью. Глотнул, лизнул, куснул. Ты рассказывала ему про Латинскую Америку, где ни разу не была.
– Понимаешь, вся современная кухня – она ничто без латиносов.
– Да, текила – это вещь,– цедил он, и снова выпивал залпом.
Глотнул, лизнул, куснул.
– И алкоголь, да,– соглашалась ты.– Коньяк – без шоколада, виски без сигары, мохито – без рома. Представь себе средиземноморскую кухню без томатов и перца. Кавказское застолье без пряного лобио, или молдавский обед – без мамалыги. Или даже русскую кухню представь без картофеля.
Мы так привыкли, что картошка и помидоры, шоколад и сигареты – это самое повседневное, совсем не экзотическое. Но до Колумба – ничего этого не было. Щи да каша – пища наша.
Блюда в этом ресторане имели свою котировку – от одного красного перчика, изображенного в меню возле наименования блюда, до пяти. Перец – вот самое главное. Именно перец собирает весь ансамбль из таких привычных и простых продуктов и заставляет его звучать по-новому. Перец – это основное достижение латиноамериканской культуры, его разнообразие – от сладковатых вариантов до невозможной остроты, который ацтеки использовали не в качестве приправы, а в качестве грозного оружия и пыток пленников. Именно это растение семейства пасленовых и придает оригинальные нотки традиционной мексиканской кулинарии. В нем и заключается – вся соль, то есть перец.
2
Он был равнодушен – и к соли, и к перцу. Он был равнодушен и к тебе. Может, поэтому он столь блестяще уверенно вел тебя в танго – благодаря все тому же равнодушию. У него было множество мелких пороков, но чревоугодие не попадало даже в список добродетелей.
Чтобы не пить с ним водку, ты начала создавать простые и сложные настойки, наливки, бальзамы и запеканки. Их было более трехсот. Практически на каждый день года.
«Это любовь живет три года, а такая ерунда живет и умирает – куда быстрее, года не пройдет, я его сама выгоню» – так ты решила, на этом и успокоилась.
У него было множество мелких пороков – такие как азартные игры, пренебрежение к правилам дорожного движения, крепкий алкоголь без закуски, отсутствие привычки предупреждать заранее о своем визите или об опоздании.
Это все было мелко и терпимо. Если бы им не владели еще две страсти, куда более серьезные. Оружие и кокаин.
Он столько раз звал тебя с собой в его клуб, но ты отказывалась.
Особенно после его похвальбы – про то, как роскошно стрелять в людей, будучи под кокаином.
Он хвастался этим как глупый мальчишка, а ты нервно вжималась в кресло его машины. Ты тогда впервые села к нему в машину, он несся по набережным, наплевав на ремень безопасности, светофоры и сигналы других водителей: «Себе погуди!» – бурчал он.
– Ты чего это такой возбужденный? – осторожно спросила ты.
И тогда-то он и рассказал про кокаин.
– Вот, понимаешь, кокаин к стрельбам – это как водка к еде. Водка же – это единственный алкоголь, который не нужно оттенять или подчеркивать – закусками. Все наоборот, просто водка обжигает и обнажает все твои вкусовые рецепторы, и после нее ты гораздо лучше чувствуешь и понимаешь еду.
– Ты же не закусываешь! – не хотелось, но сказанное прозвучало упреком.
Он хохотнул:
– Я теоретик еды.
«И водочный практик»,– подумала добавить ты, но не стала. Практическая стрельба. Практический кокаин. Он был не только водочный практик. И ты промолчала.
XIII
В качестве эпиграфа:
Сюлли-Прюдом
**/**/2008 lina write: про постель вообще.
я хотела бы, чтобы это было легко.
и чтобы все ограничивалось одними оргазмами, как приятная разрядка или зарядка (что в принципе, одно и то же).
ни черта не получается. для меня почему-то – понятие сакральное. совершенно пограничное состояние. я не употребляю наркотиков, никаких, никогда. мне достаточно просто быть с мужчиной.
не уплываю, не улетаю, а проваливаюсь в какую-то чудовищную яму, бездну, тьму – и чувствую, как за мной вот-вот захлопнется крышка гроба.
это все помимо оргазмов – до них, после них, вместо них.
какая-то совсем отдельная, гадкая история.
очень похоже на возвращение из обморока, когда реальность еще струится и расслаивается, но ты уже начинаешь чувствовать ее.
ненавижу разговоры в постели, но иногда – вот когда я проваливаюсь и ухожу,– мне надо что-то сказать вслух.
что угодно, подойдет любая ерунда:
– я тебя люблю
– я тебя ненавижу
– еще
– стоп.
к мужчине все эти слова не имеют никакого отношения.
мне просто необходимо произвести какое-то действие помимо ебли, чтобы вернуться.
**/**/2008 lina write:
маленькая красная подушка из икеи – отбивает желание рыдать.
в такую подушку можно спрятать только нос, уши ей уже не прикроешь.
уши у меня большие и чуткие.
я слышу хорошо, и нюхаю.
и еще я ею ем.
и еще.
*
самое странное в той истории начало происходить, когда я научилась его чувствовать.
в разнообразном смысле этого слова.
я знала, когда он придет, и чувствовала – когда не придет.
когда позвонит, когда не позвонит – и что именно он мне не скажет.
он вдруг стал прозрачным, как опустевшая бутылка.
это оказалось крайне неудобно.
я чувствовала, что именно он скажет – за несколько секунд до того, как он это произносил.
практической пользы из такого умения извлечь было невозможно.
какая разница, что вы просыпаетесь за 5 секунд до звонка будильника – он все равно прозвонит.
какая разница, если вам открывается число, на которое выпадет шарик в тот момент, когда рулетка уже крутится.
ставки сделаны, ставки больше не принимаются.
за те малые доли секунды, когда мне открывалось всё – я не успевала ничего переиграть, не успевала выпалить в него и в пространство хотя бы малую дозу слов, чтобы заранее смягчить удар его ответа, уже притаившегося на языке и готового спрыгнуть.
*
я научилась чувствовать его на расстоянии.
всегда знала, когда он с другой женщиной, а когда один.
знала, когда он спит. знала, когда он голоден и когда он пьян.
на расстоянии он становился еще более прозрачным, чем опустевшая бутылка.