— Этот хмырь сделает из Дашки воровку или же просто подставит ее.
— Ты говоришь невозможные вещи! — Чтобы не смазать лак, Карине пришлось прижать к вискам не пальцы, а запястья. — Но все так похоже на правду. Надо ее предупредить!
— Не советую. Она все равно не поверит. Решит, что ты из зависти хочешь разбить ее счастье.
— Верно — не поверит. — Для того, чтобы согласиться, Карине потребовалось подумать не меньше минуты. — Но что же делать? Нельзя же сидеть сложа руки?
— Можно заключить пари, — предложил Марат. — Я, например, уверен, что он сделает Дашку своей сообщницей.
— А я думаю, что он использует ее втемную, — сразу же подхватила Карина, обожавшая всяческие пари. — На что спорим?
— На желание. По рукам!
— По рукам! — Вместо руки Марату был протянут бархатный локоток. — Только предупреждаю — никакого анального секса!
В этом вся Карина. Вбила себе в голову, что все мужчины мечтают об анальном сексе и как минимум раз в месяц дает понять, что она не относится к любительницам подобных забав. Однажды Марат не выдержал и попросил напомнить ему, когда он принуждал Карину к анальному сексу или хотя бы делал соответствующие намеки. «Какая разница? — фыркнула Карина. — Ты мечтаешь об этом неосознанно и подсознательно». Тоже мне, фрейдистка нашлась, курица безмозглая. Скажи мне, Марат Тимурович, кто твоя любовница и я скажу тебе, кто ты.
А как все начиналось! Какие радужные перспективы открывала перед ним жизнь. Марат учился во втором меде тогда, когда медицинское поприще считалось чуть ли не вторым по престижности после дипломатического. Ну уж третьим — наверняка! Благие времена.
Кто ж мог знать, что очень скоро все изменится? Перестройка и ускорение, эти неуклюжие попытки реанимировать агонизирующий совок, которые поначалу принимались за чистую монету, только усиливали веру в светлое будущее.
Марат, как и подобало человеку, в котором татарская кровь смешалась с еврейской, умел не только превосходно строить планы, но и методично, как модно выражаться нынче, претворять их в жизнь.
Марат знал главный секрет успеха — если хочешь достичь многого, то иди своим собственным путем, а не топай по жизни в потной толпе страждущих. При выборе специальности, он отверг все «хлебные» оперирующие специальности — от офтальмологии до гинекологии, и нацелился на психиатрию. Почему именно на нее? Да потому что в перестройку карательная советская психиатрия стала излюбленной мишенью для нападок, и нетрудно было предположить, что очень скоро в этой системе начнется реорганизация, то есть масштабные кадровые перестановки. «Карателей» начнут менять на «демократов», а где их взять? Не из Швейцарии же выписывать, да не поехали бы швейцарские врачи работать в Советский Союз. Значит выход один — продвигать молодые кадры, пестовать юную поросль.
Перспективы вырисовывались такие, что просто дух захватывало. Так чего доброго и в тридцать совсем с небольшим можно доктором в квадрате стать, то есть не простым доктором, а доктором медицинских наук. Ну а к сорока — и «членом в квадрате», членом_ корреспондентом Академии наук. Ух, здорово!
Марату даже дверная табличка его кабинета снилась, золотая, с витиеватой гравировкой, «Маликов Марат Тимурович, член-корреспондент.» и прочая, и прочая, и прочая.
Здоровенная такая табличка, чуть ли не в полдвери. Неизвестно, что бы сказал дедушка Фрейд о молодом человеке, которому вместо нагих юных дев снятся дверные таблички, но вот дедушка Арнольд, заслуженный и ни разу не судимый торговый работник, явно одобрил бы ход мыслей внука. Увы, к моменту Маратова поступления в институт, дедушка Арнольд уже три года отдыхал от трудов праведных на киевском Куреневском кладбище.
На кафедре психиатрии Марат без труда очаровал преподавателей и даже выбрал себе покровителя — ассистента Андреева, не очень молодого, но перспективного, находившегося на «стартовой позиции». Чтобы продвинуться в науке, в нее для начала нужно войти, для чего полезно пристроиться в фарватер к пробивному человеку. Сам Андреев, конечно же, думал, что это он обратил внимание на трудолюбивого и любознательного студента Маликова.
Расчет Марата был верным — Андреев локомотивом попер вперед и в девяносто третьем уже сидел в кресле заведующего кафедрой. Правда, Марату до этого уже не было никакого дела — онк тому времени ушел из медицины, и, как казалось, (о sancta simplicitas!) [2 _ «О, святая простота!»] ушел навсегда. Торговля представлялась куда более прибыльным и перспективным занятием. Родители качали головами, но возражать не решались — Марат давно приучил их к тому, что он все делает правильно, потому как знает, что делает. Уж лучше бы возражали.
Прибыльное и перспективное дело оказалось очень хлопотным. Досаждала не столько крыша, сколько борзые конкуренты. На рынках стояли сотни палаток, торгующих кожаными вещами, и каждый из владельцев мечтал «подняться» и подмять под себя весь рынок. Как в прямом, так и в переносном смысле. Марат, не любивший мелочиться, плюнул на кожу и попробовал влезть в куда более прибыльный табачный импорт, благо необходимые знакомства у него имелись.
В пятницу, тринадцатого октября, отец с матерью решили с утра пораньше проехаться на рынок за провизией. Отцовский «Москвич» (кто-то помнит сейчас эту кару небесную, производившуюся Автомобильным Заводом имени ленинского комсомола?) никак не желал заводиться, и Марат, не выезжавший по делам раньше часу дня, дал отцу ключи от своего «мерина».
«Мерин» взорвался на выезде из двора — «отсроченный» таймер. Вечером на мобильный Марата позвонил вежливый дядечка, посочувствовал горю и посоветовал сразу и навсегда забыть о сигаретном бизнесе. Против бытового курения дядечка ничего против не имел, поэтому, прикидывая что и как, Марат скурил за ночь две пачки «Кэмела», а утром оповестил всех, кому было положено знать, о своем выходе из дела и добровольном (а как же еще!) отказе от вложенных в это дело сумм. Суммы были весьма впечатляющими, но жизнь стоила дороже.
Сразу в медицину не вернулся — попробовал себя в торговле недвижимостью, в результате пришлось переезжать из Рахмановского переулка в Кузьминки. Тут уж понял, что бизнес — это, как говорится, «не его», и вернулся в объятия Гиппократа. Начал работать по «смежной» специальности — выводить на дому из запоя алкашей. Что-то зарабатывал, показалось, что встал на ноги, даже жениться захотелось. Потом конкуренция обвалила заработки, вдобавок несколько нестандартных ситуаций на вызовах полностью отбили охоту к «частной наркологической практике». Марат вернулся в психиатрию. Заодно и развелся с первой женой-украинкой, которую имел неосторожность прописать в своей убогой хрущевской трешке. В результате размена квартиры оказался в Тмутаракани — тогда еще надеялся, что временно. Хорошо, что вторую жену прописывать не пришлось, а то бы жил сейчас где-нибудь на окраине Владимирской или Калужской области.
Жизнь, богатая многочисленными перспективами, при всех своих недостатках хороша хотя бы тем, что в ней нет места скуке. Постоянно строишь планы, загадываешь, надеешься, предвкушаешь, обламываешься (какая же ложка меда бывает без бочки дегтя?), радуешься, немного хвастаешься своими достижениями или умеренно, самую чуточку, жалуешься на невезение. А от размеренного рутинного уклада веет какой-то безысходностью.
Чтобы не спиться со скуки, Марат придумал себе развлечение, можно сказать — хобби. Интересное, увлекательное и совершенно ни к чему не обязывающее. Короче говоря, «играй, пока не надоело, а потом забудь».
Собственно говоря, развлечение и придумывать не пришлось — оно валялось под ногами, только нагнись, да подними. Психиатр, как известно, имеет дело с психически больными субъектами, в просторечии — с психами. Среди них попадаются весьма любопытные субъекты. Любопытные не столько по причине каких-то своих способностей, сколько по природе своего «сдвига» и вариантов его проявления. С такими людьми можно не только интересно общаться, с ними можно вступить в некое подобие поединка. Подталкивать к совершению забавных безрассудств или неких, запланированных тобою, поступков, провоцировать, наслаждаясь бурей выплескивающихся эмоций, а той принудить к самоликвидации. Ничего личного, детка, жизнь — это всего лишь игра! Кто-то выигрывает, кто-то проигрывает, но все при деле.
Марат прекрасно понимал, что его хобби, его неведомая миру игра, есть не что иное, как сублимация, впервые описанная все тем же Фрейдом, дедушкой современной психиатрии и современных психиатров. Не сумев достичь каких-то значимых целей, большой власти и больших денег, он удовольствовался властью над своими пациентами. Это был банальный защитный механизм, не позволявший самому Марату «слететь с катушек». Полностью обоснованное с научной точки зрения средство профилактики — о каких угрызениях совести здесь вообще может идти речь? Разве волк, уплетая зайца, терзается угрызениями совести? Конечно же, нет, потому что он следует зову природы.
Для того чтобы игра приносила удовольствие (а ничего, кроме удовольствия, Марат не ждал), ее следовало вести с интересным противником. Противника можно было назвать и партнером, суть от этого не менялась, главное в том, чтобы личность была подходящая — думающая, богатая эмоциями, импульсивная, склонная к рефлексии. Такие пациенты, как, например, идейный коммунист Иван Константинович, считавший себя ни много, ни мало реинкарнацией самого Карла Маркса, или же дебил Миша, не способный ни на что, кроме онанизма, для Игры не годились. Кстати, женские кандидатуры Марат решил попридержать на будущее. Интеллектуальный поединок с женщинами сулил куда больше удовольствия и приступать к нему следовало подготовленным, имея за плечами кое-какой опыт.
После долгих, чуть ли не двухмесячных, раздумий, Марат остановил выбор на отставном майоре медицинской службы Мазурском. С коллегой, пусть и страдающим таким расстройством мышления, как бред ревности, общий язык найти проще. Рыбак рыбака, как известно, видит издалека. К тому же Мазурский был общительным и веселым, короче говоря — приятным собеседником.
Пока Мазурский тянул лямку, его семейная жизнь протекала в целом нормально, но демобилизовавшись, он не то от избытка свободного времени, не то от стресса, вызванного сменой жизненного уклада, стал часто, бурно и, как создавалось впечатление, без всяких на то оснований ревновать жену. Ревность усиливалась и очень скоро стало ясно, что психическое здоровье Мазурского оставляет желать лучшего. После того, как он обвинил в сожительстве с женой ее родного брата, домашние всполошились и уговорили своего «Отелло» сходить к психиатру.
— Я, собственно, почему пришел, — объяснял Мазурский причину своего обращения за медицинской помощью, — Танька моя здесь не при чем, какая она б...ь, весь город знает. К сыновьям отношение стало меняться — вот, что меня насторожило. Смотрю и думаю: мои или не мои?. Вот эта мысль и пугает больше всего. Я юлить не буду, скажу прямо, по мужски: «какая разница, от кого они, ведь вырастил их я». Согласны вы со мной, доктор?
— Полностью согласен, — подтвердил Марат.
— Спасибо за понимание, — поблагодарил Мазурский. — Так вот от мысли этой меня просто с души воротит, настолько она мне противна. Гоню ее от себя, а она уперлась и ни в какую. Вот и подумал, может, галоперидол какой мне пропишете, чтобы я насчет Славки и Сашки не сомневался.
— Непременно пропишу, — заверил Марат и уточнил для порядка: — А вы каким врачом были, Илья Сергеевич?
— Хреновым, ясное дело, если вот сам себя вылечить не могу!
— Так вы психиатр? — удивился Марат.
— Анестезиолог, — буркнул Мазурский. — Какая разница — все равно ведь врач!
— Поверьте мне, небольшая разница все же есть, — улыбнулся Марат и пригласил Мазурского заходить к нему в диспансер когда вздумается, поболтать о жизни «не под протокол».
Мазурский пришел через три дня, уселся напротив, вздохнул и спросил:
— Как вы здесь живете? Не город, а помойная яма.
Коренной жительницей Тмутаракани была жена Мазурского, сам он родился и вырос на Дальнем Востоке.
— Наше отношение к действительности зависит не от того, что мы видим, а от того, что мы хотим увидеть, — сказал Марат. — Пусть даже и подсознательно.
— Навряд ли, — в подтверждение своих слов Мазурский помотал лысой головой. — Если бы все зависело от наших желаний, этот мир не был бы таким поганым!
Дискуссия продолжалась около часа. Затем Мазурский посмотрел на часы и спохватился:
— Сколько я у вас времени отнял, Марат Тимурович!
— Времени у меня много, — Марат сказал правду — летом, в сезон отпусков, нагрузка была не особо большой. — Так что, всегда рад вас видеть.
Мазурский стал заглядывать на огонек раз-два в неделю, когда позволяла «работа». Анестезиологом в городскую больницу его не взяли, мотаться на работу в Москву он сам не хотел, поэтому подался в «бомбилы». Сыграло роль и то, что после четвертьвековой военной службы, Мазурскому хотелось пожить без начальников. Конечно, хорошего дохода «бомбежка» не давала, но в качестве подспорья к пенсии полностью оправдывала надежды.
Как только разговор съезжал на поведение жены (а, благодаря стараниям Марата, ненавязчиво подталкивающего Мазурского к «больной» теме, случалось это нередко), собеседник сразу же выходил из себя. Не слишком бурно (сказывалось назначенное лечение), но заметно. Логика начинала отказывать, как глобально, так и в мелочах. Марат, симулируя желание «помочь разобраться», искренне наслаждался умозаключениями Мазурского и описанием способов, которые тот придумывал для того, чтобы вывести «распутницу» на чистую воду. Способы впрочем, оригинальностью не отличались — неуклюжие попытки подкупа коллег («распутница» работала библиотекарем в школе), слежка (можно подумать, что в шляпе и темных очках Мазурский становился неузнаваем), прослушивание телефонных разговоров по параллельному аппарату. Куда более забавными были суждения неисправимого ревнивца.
— Для того чтобы коллектив ее покрывал, она обслужила всех, без исключения! Связала их круговой порукой! — горячился Мазурский.
— Как?! Даже женщин!? — артистично «ужасался» Марат.
— Женщинам она заказывала мужиков по телефону, — объяснял Мазурский.
— Но это же стоит безумных денег!
— Теперь вы понимаете, куда уходят деньги, которые я приношу домой? — Мазурский любовно пялился в окно на свою «кормилицу», сильно подержанную «девятку». - если бы не весь этот разврат, Марат Тимурович, я бы давно на «бэхе» ездил.
Или же было так.
— Я провел ее от работы до дверей мобильного салона. Они сплошь увешаны рекламой, поэтому издалека мне не было видно, что происходит внутри. Ну а близко подойти я не рискнул. Но, что интересно — стоило ей зайти, как один из продавцов сразу же вышел на улицу и демонстративно так закурил сигарету. Прямо как в кино, напоказ.
— Ну и что, Илья Сергеевич?
— Это был знак, что все желающие могут заходить и смотреть на то, как моя б...ь ублажает другого продавца!
— Не может быть! — тут и притворяться не пришлось. Марат еще мог предположить секс с продавцом, но не секс-шоу напоказ толпе.
— А как вы думаете, Марат Тимурович, за счет чего существуют все эти мобильные салоны? На что они живут? Их же развелось, как собак нерезаных — на каждого жителя по две штуки! Вот и приходится им изыскивать варианты.
Если же супруга предпринимала робкие попытки к сближению, Мазурский немедленно постигал ее коварство. Постигал и разоблачал.
— Надела кружевное белье, ну чтоб я не сомневался в том, кто она есть, — и давай ко мне ластиться. «Илюша, а помнишь.», а сама только на часы смотрит.
— При чем тут часы? — сразу же уточнял Марат, не давая собеседнику перескочить с одной мысли на другую.
— Как при чем?! — Мазурский исступленно тер ладонью глянцевое темя, помогая обрывкам мыслей выстроиться по порядку. — Ей же надо было, чтобы я обессилел и заснул. Чтобы она смогла на ночь глядя удрать к своему очередному любовнику.
— Но не проще ли было усыпить вас при помощи снотворного?
— На снотворное нужен рецепт, — Мазурский смущенно улыбался, словно стесняясь того, что приходится объяснять коллеге-врачу столь очевидные вещи, — а рецепт — это улика. Эта стерва не оставляет улик! Никаких! И никогда не сознается! Хоть к стенке ее припирай — будет стоять на своем!
— Но если мы допустим, что она ни в чем не виновата перед вами. — начинал Марат, но договорить ему не удавалось.
— Она виновата передо мной самим фактом своего существования! — орал Мазурский. — Женись я на скромной, приличной женщине, вся моя жизнь сложилась бы иначе! Я бы, может, до заместителя начальника Главного военно-медицинского управления дослужился бы!
Будучи человеком скромным и объективным, на пост начальника Главного военно_ медицинского управления Мазурский не претендовал. Знал предел своим возможностям.
Разве можно было глушить таблетками такого интересного человека? Только так, самую малость, для поддержания знакомства.
Когда Мазурский начал утомлять, Марат решил «обострить» его и понаблюдать за последствиями. Масла в огонь подлил красиво, не без помощи сказок «Тысяча и одной ночи». Во время очередной встречи потянулся к заблаговременно положенной на край стола книге и с выражением прочел Мазурскому отрывок, повествующий о том, как царь с братом ублажали женщину, которую ифрит из ревности держал в сундуке.
— «Этот ифрит меня похитил в ночь моей свадьбы и положил меня в ларец, а ларец — в сундук, — немного нараспев читал Марат, серьезный снаружи и смеющийся в душе. — Он навесил на сундук семь блестящих замков и опустил меня на дно ревущего моря, где бьются волны, но не знал он, что если женщина чего-нибудь захочет, то ее не одолеет никто.»