Из смутной речи готки Терехин понял, акушерка была из частного центра, где пропагандируют естественные роды в воду. Кристина ходила туда на курсы. Похоже, там дурочку и зомбировали. Родители были против, поэтому, когда девчонка поняла, что пришло время рожать, она оказалась у него в гостях.
Терехин опустил девушку на кровать и поправил подушки, радуясь, что постельное белье поменял накануне. Осталось дождаться врачей и родственников.
Прикатился Хлебников, смущенно прикрыл Кристину полотенцем, сверху полотенца зачем-то набросил Ванькин халат. Готка вцепилась в халат зубами, снова скорчилась и пронзительно закричала.
– Дыши! Дыши! – влез с советами Лукин и сам задышал, как паровоз.
– Да пошел ты… Вина дайте, сволочи! В сумке… – простонала Кристина.
Сеня бросился к бутылке, которая стояла на журнальном столике, налил полный стакан портвейна и встал по стойке «смирно» возле роженицы. Рука его тряслась, вино расплескивалось по полу бордовыми кляксами.
– Одурел? Нельзя ей пить, она же беременная! – возразил Ванька.
– Дык, желание дамы закон, – крякнул Семен и чуток отпил из стакана. – К тому же она уже почти не беременная.
Кристина резко села, вырвала стакан у Лукина, жадными глотками осушила его до дна и рухнула на подушки – щеки ее мгновенно порозовели.
– Мне акушерка разрешила. Она говорила, что вино хорошо расслабляет и обезболивает.
– Тогда, может, еще налить? – спросил Семен, плотоядно глядя на сумку готки.
– Поздно! – торжественно провозгласила Кристина.
Лукин замер.
– Нам выйти? – тактично уточнил Павлуша, пятясь задом к двери из комнаты.
– Стоять! – рявкнул Ванька. – Простыни чистые из шкафа достань. Если найдешь. Если не найдешь – рубашки. Лукин, а ты воду вскипяти. Таз и спиртягу притащи, во встроенном шкафу бутыль. Еще понадобятся ножницы – пуповину резать. Они в ванной. Пластырь там же. Зеленка. Йод. Короче, всю аптечку тащи сюда. И это… – Терехин почесал затылок. – Чем-то надо слизь отсасывать и перетягивать пупок.
– Слизь? – Павлуша привалился к шкафу спиной и вытер ладонью пот со лба.
– Ты что, не знаешь, что младенцы рождаются со слизью во рту и носу? Чтобы ребенок задышал, ее надо отсосать чем-нибудь. Можно ртом, но… Звук упавшего тела заглушил последнюю фразу Ваньки. Павлуша валялся на ковре, раскинув руки и ноги, как парашютист в свободном полете. Лукин, напротив, отмер и развил бурную деятельность, с кухни и из ванной доносились грохот и матюги.
– Клизма, это самое, подойдет, вашу маму? – проорал он. – Такая, типа груши с пипкой на конце…
Пока Ванька соображал, подойдет ли клизма и что вообще такое с пипкой на конце предлагает ему Сеня, Кристина вцепилась в его руку, присела, наклонила голову и натужилась. Ванька тоже натужился и почувствовал, что сейчас черепушка треснет, как скорлупа.
– Не надо клизму, – прошептала готка. – Ничего не надо. В чемодане все есть. Зажимы для пуповины. Стерильные медицинские ножницы, зубная нить, аспиратор. И пеленки одноразовые тоже там. Еще трава. Мне обязательно нужно потом траву.
– Понял, не волнуйся, – крякнул Ванька, затравленно озираясь по сторонам. Офигеть, траву ей надо… Она еще и наркоманка. Впрочем, ему тоже надо, причем не потом, а сейчас. Немедленно! Пыхнуть и уехать подальше отсюда…
Происходящее казалось дурным сном, бредом, миражем, насмешкой. Сейчас девчонка поднатужится в очередной раз и… Придется ей как-то помогать! Как? Из теории он кое-что знал – модерировал один бабский сайт и начитался с тоски про беременность и роды. Еще фильм какой-то мельком видел: сначала рождается голова, а потом все остальное. Но голову младенца надо, кажется, прокрутить, чтобы туловище легче вылезло. Сама роженица не в состоянии это сделать, ей помогают врачи и акушеры. А когда нет врачей и акушеров? Липкий пот приклеил рубашку к спине. Он, что ли, должен? Вытаскивать младенца оттуда и крутить его голову?
Ужас был так велик, что Ваньке страстно захотелось убежать, закрыть уши, выпить литр водки, уснуть, помереть – лишь бы не участвовать в происходящем кошмаре. Он дернулся в сторону, но готка вцепилась в него, как бульдог.
Павлуша по-прежнему лежал, уткнувшись мордой в ковер, но уже очнулся и поскуливал. Ему, очевидно, тоже хотелось слинять, но жирный пингвин не мог подняться с пола.
– Саквояж принеси, – попытался пробудить его к действию Терехин.
Хлебников с трудом принял вертикальное положение, сделал пару шагов к прихожей, посмотрел на Кристину, закрыл рукой рот и рысью помчался в сторону туалета.
Лукин, бледный и взъерошенный, приволок таз, бутылку спирта и аптечку. Сгрузив все у ног Ваньки, как привидение, доплелся до саквояжа готки, принес его на вытянутой руке в гостиную, тоже поставил у ног Терехина и бочком, на цыпочках, собрался улизнуть.
– Куда?! – рявкнул Ванька.
Сеня вздрогнул и пролепетал, с надеждой глядя на Терехина:
– Я, это самое, пойду погляжу, не приехала ли «Скорая». Вдруг они квартиру найти не могут?
– Компьютер тащи сюда быстро! Сусанин, блин… Посмотрим, как головку ребенку отворачивать, – бодро сказал Ванька, чувствуя дурноту, слабость и одновременно неожиданную решительность.
Лукин округлил глаза, но вопросов задавать не стал и метнулся на кухню.
Ванька взгромоздил таз на журнальный столик, открыл саквояж Кристины, деловито вытряс в емкость содержимое, придвинул стол к кровати, взгромоздил туда же бутыль со спиртом, аптечку. Бутылку вина поставил рядом… – Отметил: чилийское. И нервно хихикнул, вспомнив прогулки с поэтессой по крыше.
Голова вдруг пошла кругом, словно он выпил эту бутылку одним глотком, руки онемели, ноги стали ватными. Он стоял у постели, но чувствовал себя отчего-то зависшим под потолком, видел Кристину сверху, слышал ее издалека – события теперь воспринимались странно, как стоп-кадры фильма.
Сквозь вату в ушах прорывается стон Кристины, похожий на рык… Она пыхтит, кряхтит. Снова рычит… Пот бисером выступает на ее лбу. Опять пыхтит и краснеет. На одеяло выскальзывает маленький липкий комочек. Комочек возится между ее ног, фыркает, чихает, как испуганный еж…
«Задохнется», – мелькает где-то на подкорке. Ванька выливает на руки спирт, хватает аспиратор, вертит его в руке, пытаясь сообразить, как им пользоваться. Малыш морщит красную рожицу, сучит ножками и ручками, смотрит на него мутными глазками недовольно, отплевывается, вздыхает и пищит, как мышь… Писк переходит в отрывистый крик. Готка берет орущую мышь на руки, кладет себе на грудь, прикрывает полотенцем. Ор смолкает, из-под полотенца раздаются чавкающие звуки. Аспиратор выпадает из рук и катится под кровать. Ванька хватает зажимы в одну руку, в другую – ножницы…
– Аргументы в пользу пресечения пуповины после окончания ее пульсации! – громко зачитывает Лукин. Он сидит на полу, у изголовья кровати, с ноутбуком. – Нет сомнения, что в природных условиях ни одна женщина не станет в первые минуты после родов пытаться перекусить пульсирующую пуповину. Тесный контакт матери и ребенка сразу после рождения способствует лучшему сокращению матки и позволяет предотвратить послеродовые кровотечения. Короче, Склифософский. Надо дождаться, пока пуповина отпульсирует. В среднем это занимает от пяти до пятнадцать минут. Ждем.
Минуты кажутся вечностью… Виски у Терехина пульсируют, как пуповина, а сердце ворочается лениво где-то в желудке…
– Все, режь! – командует Сеня.
Ванька вертит ножницы в руке, и вдруг те падают на пол. Он нагибается за ними, шарит под кроватью, но их нигде нет.
– Что ты ждешь? Режь ее! Режь! – орет Сеня.
– Не могу, ножниц нет… – лепечет Терехин и шарит руками под кроватью. – Их нет! Нигде не-е-е-т!
Хлопок по физиономии, еще один.
– Ваня, очнись, сокол!
Требовательный голос выдернул его из черной липкой дыры. Ванька вздрогнул, открыл глаза и сощурился – комната тонет в полумраке, он лежит на полу, над головой в легкой дымке парит лицо с млечными глазами.
Терехин потер кулаками глаза, пошарил вокруг себя, нащупал очки и нацепил их на нос. Комната обрела более четкие очертания, лицо с глазами тоже.
– Галя? – ошарашенно спросил он, сел и огляделся.
На кровати спит Кристина – в новом пеньюаре и со свежим макияжем. Рядом, на столе, в гнезде из полотенец и простыней, под лампой с абажуром цвета фуксии, кряхтит сверток из одеял и пеленок, в чепчике из черных кружев. Надо же, Кристина ухитрилась даже своего только что рожденного бейбика нарядить в готический наряд… Когда она успела переодеться и морду разукрасить? И что здесь делает Галочка? Терехин снова оторопело уставился на свою бывшую. Может, он травы накурился, поэтому у него временной провал? Поэтому Галина выглядит так странно – вместо черных длинных кудрей ее голову украшает белобрысый ежик? Почему одета она в его рубашку и фартук в божьих коровках?
Точно, обкурился, решил Терехин. Но на всякий случай уточнил:
– Чего это с тобой и с твоими волосами? Тебя что, в больнице побрили? И вообще, что ты тут делаешь в фартуке покойной Бурмистровой?
– Пришла спасибо сказать за курорт, который ты мне устроил, – ехидно доложила Галина. – Подхожу к двери, слышу стоны. Вот, думаю, сволочь! Меня в дурку упрятал, а сам развлекается жестким сексом. Дверь со злости дернула. Ты же ее не закрываешь никогда по своей провинциальной привычке. Вломилась, чтобы морду тебе и твоей крале раскровянить, а у вас тут такое… Один солдат в отключке, другой в туалете, третий, как робот, громко зачитывает выдержки из Интернета, как принимать роды в экстренных случаях, и неразбавленный спирт хлещет. А девчонка корчится на кровати с умирающим младенцем в обнимку. Я в шоке от вас, граждане! Пришлось срочно лекции о родовспоможении вспоминать. Просто повезло, что я медучилище окончила и в роддоме практику проходила.
Ванька потрясенно молчал. Открывшийся факт биографии бывшей немало его удивил. Галочка говорила, что закончила Московский автодорожный институт. И сейчас трудилась по специальности на заводе в должности совсем не поэтической и к медицине имеющей весьма отдаленное отношение. Работу инженера Галя ненавидела, но держалась за нее из-за халявной койки в заводской общаге.
– В общем, я с твоим другом спиртику дерябнула для храбрости, и понеслось, – продолжала просвещать его Галина. – А волосы… Дурак ты, Терехин. Никто меня не брил. Просто имидж решила сменить. Настроение такое было. Вышла из дурки – дура дурой, но такая легкая и счастливая! Чувствую, все, не брюнетка я, а блондинка. Не нравится? – расстроенно поинтересовалась Галочка.
– Ну почему… Хорошо… – протянул Ванька, пряча глаза. Бывшая выглядела словно только что сбежала из психушки. Впрочем, она действительно оттуда, подумал он озадаченно. И напряг извилины, чтобы осмыслить происходящее: – Я чего, отрубился, что ль? А пока был в отключке, ты роды приняла?
– Роды принял ты, но до конца дело не довел, отвалился, – хмыкнула Галина. – Ты уж извини, некогда мне было тебя откачивать. Еще бы чуть-чуть, и ребенка спасти бы не удалось. Вы почему «Скорую» не вызвали, балбесы? От малыша избавиться хотели?
– Одурела! – заорал Терехин. Его аж затрясло от возмущения, и мозги сразу встали на правильные рельсы. – Ее акушерка в Крым умотала. А «Скорая» должна приехать. И родители ее тоже. – Он вытянул шею и с любопытством взглянул на малышку. Из черных кружев чепчика торчали пухлые щеки, курносая носопырка и чубчик рыжих волос. Забавная Чебурашка, улыбнулся Ванька. – Как ты вообще могла такое подумать, дура дурная? Блондинка, блин!
– Ладно, не ори, дитя напугаешь, – буркнула Галочка. – Значит, врачи сейчас приедут? Отлично! С роженицей и малявкой все уже хорошо, но все-таки новорожденного надо показать неонатологу на всякий случай. Иди, поцелуй уже свою готическую женушку, а я поехала.
Галина сорвала с себя фартук и рубашку, швырнула в Ванькину физиономию и застучала каблуками к двери.
– Галь, ты что? – оторопел Терехин. – Какая жена? Это… Подожди!
Ванька устремился следом, поймал Галю за руку, развернул к себе.
– Отпусти, – сухо сказала она, нахмурившись. – Ну ты и жук, Терехин. Оказывается, когда мы с тобой изучали Камасутру на этой колченогой койке, ты готовился стать папашей. Кобель ты паршивый! Сволочь! Молоденькую девочку обрюхатил, с другой шашни завел. Ни стыда, ни совести! Ведь я любила тебя, как полоумная. Верила тебе. А ты оказался жалким лгуном и подлецом!
– Ты что несешь? Никого я не брюхатил! Это не мой ребенок. Я ждал тебя! Скучал! Вино купил! Говорю же, она мне не жена! – попытался оправдаться Ванька, хотя оправдываться ему было решительно не в чем.
Галочка слушать оправданий не желала и прощать его тоже. Судя по запашку, спирту для храбрости она дерябнула немало. Глаза косые и печальные. Ну совсем как у Лукина, когда выпьет. Где он, к слову? Хлебников тоже куда-то запропастился…
– Кстати, твои друзья уже празднуют на кухне. Вали к ним, отмечай событие, пока жена не проснулась, – словно предугадав его вопросы, сказала Галина и вздохнула, обдав его перегаром.
– Говорю же, она мне не жена, – вяло сообщил Ванька.
– Какая разница, есть в паспорте штамп или нет, – отмахнулась Галочка. И перешла на деловой тон: – Короче, я заварила ей специальные травки. Настой в термосе у постели. Дашь выпить, когда проснется, чтобы матка лучше сокращалась. Неплохо она подготовилась к родам, я в ее саквояже все необходимое нашла. Проинструктировали девчонку грамотно. Но я бы акушерок из так называемых центров естественных домашних родов душила, как кроликов. Статистика смертей просто оглушающая. Девки молодые мрут пачками, дети рождаются калеками, а эти козы продолжают пугать беременных роддомами и рассказывать сказки о пользе родов в воду. Слава богу, что я рядом оказалась.
– Спасибо, – вякнул Терехин.
– Засунь свое «спасибо», знаешь куда! – ощетинилась Галочка и сотворила трагедию на лице. – Отпусти, я сказала! А то твоя увидит, как ты тут ко мне ластишься, расстроится, молоко скиснет. А я…
С этими словами Галина захлопнула за собой дверь.
– Надеюсь, на крышу она не полезет, – вздохнул Ванька и почувствовал необыкновенное облегчение, что поэтесса ушла.
В прихожую приплыл Лукин, пьяный в сосиску. На ногах стоял с трудом, а физиономия довольная. В руке Сеня держал бутылку чилийского, которое приготовила к родам готка – вино плескалось на донышке.
– А где… – икнул он и жестами обрисовал Галину: большие сиськи, глаза с поволокой, крутая попа и узкая талия. Выражение лица при этом у Лукина было сладострастным, а пьяненькие глазки горели плотоядным огнем.
– Вы что, вино с ней уговорили? – кивнул на бутылку Ванька.
– Ага, – радостно подтвердил Лукин. – Отпраздновали рождение твоей дочери.
– Какой еще дочери? Что ты несешь, придурок? Это ты Галке натрепал, что Кристина моя жена? – осенило Терехина. Он схватил Семена за грудки и встряхнул. – Бабу у меня решил отбить, гад?
– Дурак, что ль, совсем? Я столько не выпью! – гоготнул он и получил в челюсть. Сеня хрюкнул, стек по стенке вниз и обиженно засопел. – Да я, это самое, не в том смысле. Я имел в виду, что отбивать у товарища бабу мне западло даже спьяну. А вообще-то твоя вполне себе ничего. – Морда у Лукина снова залоснилась. – Стихи хорошие пишет, и сиськи у нее, это самое… Что-то «Скорая» долго не едет, – перевел он разговор на другую тему. – Слушай, Николай Васильевич, а у тебя дом два, корпус три, или корпус два, дом три? Я путаюсь все время.
Ванька лепет Лукина не слушал, до него наконец-то дошло: а ведь Галочка действительно полезла на крышу! Коктейли всегда действовали на ее мозг разрушительно, а медицинский спирт с винищем, плюс недавний выход из психушки, плюс огорчение по поводу его якобы жены-роженицы – вообще убийственное сочетание. Она не просто полезет на крышу, а крылья расправит и ведь сиганет оттуда, идиотка несчастная!
– Господи, что за день такой сегодня! – взвыл Ванька. – Когда уже закончится этот кошмар?!
Усиленно соображая, как поэтессу снять с крыши быстро и без привлечения санитаров, Терехин распахнул дверь, и его нос вдруг столкнулся с чем-то твердым.
В ушах зазвенело, в глазах вспыхнул яркий свет – и потух.
Января 21-го, 1859 года.
Милая моя, родная княгинюшка!
Невыносимо жить вдали от Вас, любовь моя, радость моя! Тоска сжигает мое сердце. Все еще не могу свыкнуться с мыслью, что больше никогда не увижу Вас. Что мы расстались не на миг, а на целую вечность. Порой меня охватывает нестерпимое желание вернуться и броситься к Вашим ногам, поцеловать подол Вашего платья и умолять сделать меня снова счастливым хотя бы на миг. Но выбор Ваш для меня священен. Не смею мешать Вашему благополучию и отягощать прошлым. Будьте уверены, никогда не нарушу я Ваш покой и безмятежность, ежели на то не будет воли Вашей.
Схожу с ума от несправедливого положения вещей. Вчера впервые простился с затворничеством и выезжал в соседнее имение на музыкальный вечер. Обескуражен и зол, что пришлось отбиваться от неумелого кокетства местных дам. Впрочем, старшая дочь хозяина семнадцати лет, за которую меня бойко сватали все мероприятие, девушка по всему благонравная, на личико прелестная, изящно музицирует, читает по-французски, свежа и неиспорчена провинциальным колоритом. И расположена ко мне со всей душой. Женой она была бы хорошей, послушной. Но мое сердце навсегда безраздельно предано Вам, княгиня. Посему выезжать больше не планирую, дабы не тревожить ум и сердце провинциальных девиц. К чему дарить ложную надежду? С каждым днем все больше верую в то, что мне никто не нужен, кроме Вас, любовь моя!