— И не Гиви вовсе. Я Фей. Фей-Хуан. Не путать с Доном Хуаном — я по другой части, я к барышням тоже неравнодушен, но без ихнего фанатизма, — толстячок пытался смотреть строго, но сделать каменное лицо из его мягких круглых щечек было сложно.
— Я волос себе заказал, — он кивнул в лужу, — к вечеру должны вырасти!
Он сдернул смешную детскую шапочку, и оказался круглоголовым лысым колобком, вернее сказать, голова его была так же небрита, как и круглые щеки. Он потрогал щетину на макушке и довольно улыбнулся:
— Обрастаю уже!
— А тебе измениться надо, — сказал он, — а то ходишь, как ворота футбольные на пустом поле.
— Это как? — она ахнула. — Как это — ворота футбольные? И почему ходят по полю?
— Вот и я говорю — почему? — Винни-Фей (так ее сознание обозначило странного господина) изучал ее с большим интересом, оглядывая со всех сторон. — Представь себе: поле футбольное пустое и неухоженное, дождик и слякоть, а по полю футбольные ворота бродят неприкаянные, и стонут: «Где мой вратарь? Я бутсы ему купила, а его все нет, только прохожие нахальные иногда забегают, да тут же и выбегают». И сеточка обвисла, и столбики некрашеные…
Более поразительных вещей она никогда в жизни не слыхивала — Винни-Фей в двух словах точнейшим образом описал ее состояние и ощущение себя в мире — именно ворота, которые ждут своего вратаря, который будет их защищать и оберегать, а она будет гордиться им и создавать вокруг него уют — начищать сеточку, полировать столбики… Слезы навернулись на глаза, стало жалко себя, и она сразу озябла.
— Не кисни! — Фей уже трижды обошел вокруг нее. — Не кисни — это самое главное! Во-первых: заведи музыку в доме. Веселую. Чтоб ноги сами в пляс. Упал-отжался-станцевал! Во-вторых: перестань бродить по полю. Займись собой — улыбаться потренируйся вот, глазки строить, хихикать вот тоже научись. И не спорь! — Винни-Фей погрозил ей пальцем и даже топнул. Она выдохнула воздух, которого набрала полные щеки, готовясь достойно возразить. А Фей-Хуан продолжал, немного кипятясь уже:
— Ты хихикать пренебрегаешь и «что ли я дура — хихикать?» говоришь, а что ли ты умная? Тебе в семью надо или в библиотеку? Или в семье ты будешь только о высоком рассуждать? Я б первый от тебя сбежал — не жена, а лекция. Смеяться не умеет, за попу не ущипнешь — обидится, в игры не играет, с поцелуями не пристает. Ты и глупостей не говоришь, небось? — Фей с сожалением смотрел на нее. — И сказок не сочиняешь?
— А сказки зачем? — она не переставала удивляться и не успевала обидеться речам Винни-Фея. — Сказки-то мне зачем сочинять? Детей же у меня нет, кому я их буду рассказывать — Роману, что ли?
— Да при чем здесь Роман! Себе, душа моя, себе ты должна сказки рассказывать! Всякие волшебные сказки рассказывать и картинки волшебные показывать! Вот я поинтересуюсь: ты для себя что делаешь?
— Все делаю, — она возмутилась, — да я ВСЁ для себя делаю!
— Вот и враки! — Винни-Фей рассмеялся. — Твое ВСЁ — это НИЧЕГО на самом деле. Ты и трех дел не назовешь.
— Как это не назову? Вот, например, я читаю для себя — это раз!
— Ага, еще скажи — зубы чищу и уши мою — как раз три получится. Вот скажи — ты для себя отдыхать когда ездила? Чтоб просто так — для себя. Не за компанию, не попутно дела какие-то решая, не потому что звали сильно, а просто — потому что устала? Или массаж — не потому что спина болит или шея не гнется, а потому что приятно? Или бабу снежную лепила, может быть? Или стихи, может быть, сочиняла? Про весну вот — самое время сочинять: весна, пичужки, всякая фигня романтическая…
Она готова была уже рассердиться — что за глупые разговоры! — но что-то останавливало ее, и она в растерянности забормотала о нехватке времени, о невозможности вырваться, о том, что для себя она не привыкла…
— Не мороси! — нахальный Фей снял свою смешную шапочку, достал из нее леденец и протянул ей. — Держи — это Конфета-Поэта.
— Чья конфета? — она недоверчиво повертела ее в пальцах, с изумлением глядя на лысину Фея, которая покрылась уже двухсантиметровой рыжеватой прической.
— Ничья. Это сорт такой. Есть, допустим, Золотой Петушок, он же Павлин-Мавлин, а это — Конфета-Поэта, понятно?
— Непонятно, — она сунула конфету в рот, разглядывая фантик, — а по вкусу — это «Взлетная», — определила она.
— Ага, сейчас взлетишь, — Фей-Хуан смотрел на нее выжидательно. — Ну что ты молчишь, давай!
— Что давай? — удивилась она.
— Стихи давай! Я ж тебе Конфету-Поэту вручил, и тему дал: весна, пичужки, фигня всякая!
Она от неожиданности чуть не поперхнулась конфетой, но вдруг открыла рот и, ощущая себя против всяких законов реальности, неожиданно произнесла, немного запинаясь:
— сама удивилась словам, которые явно совершенно самостоятельно, а не по велению ее воли вылетали изо рта, и воскликнула громко:
И вдруг успокоилась. Улыбнулась. Посмотрела на Фея, который кивал ей одобрительно, и продолжила уже совершенно свободно:
Фей, неотрывно наблюдающий за ней, довольно перевел дух, улыбнулся и вдруг брякнул ехидно:
Она, совершенно ошарашенная происходящим, попыталась слабо возмутиться, но вместо этого снова задумалась на секунду и, словно разглядывая морской пейзаж, гальку, отблески солнца на воде, изрекла, на этот раз еще более уверенно:
Фей довольно потер ручки:
— Отличная работа! Мастак я все-таки! Ведь умею, когда захочу!
Сунул руку в карман и вытащил еще одну конфету:
— Держи! Заслужила!
Она разглядывала с интересом зеленый с золотом фантик:
— А это для чего конфета? Как называется?
— А для чего хочешь. Как назовешь — тем она и станет. Хочешь — «Конфетой-Золотой Монетой», а хочешь — «Завлекалочкой Безотказной». Или «Свадебным Тортом».
— А разве я могу? Я разве сумею как надо?
— Да все ты можешь! Ты действуй, а не сомневайся. Сомневаться — от слова «мять». То есть все, что задумала, — смяла и выкинула. Сама смяла — своими собственными ручками. А винишь Судьбу да Фортуну. А они и ни при чем совсем. Поэтому — без сомнения — назвала конфету и слопала ее со смаком. Действуй!
Она прижала конфету к щеке и начала вспоминать заветные желания.
Фей рассмеялся:
— Когда открываются Большие Возможности — оказывается, что желания твои — не только любовь и замуж, да?
Она задумалась на секунду и согласно кивнула, улыбаясь.
— Ну ладно, я пошел, мне в парикмахерскую пора! — Фей-Хуан сдернул шапочку, потрепал изрядную уже гриву, которая медными крупными кольцами наползала ему на глаза и уши, махнул ей ручкой и поскакал через лужи на Садовую.
Из стихов я только осень…
Это чистая правда — я стихи только осенью пишу, когда последнее тепло драгоценное с каждым днем тает и плакать хочется от этого тонкого прозрачного света.
И остаются какие-то последние минуты Осени…
Октябрь без пятнадцати
Октябрь без тринадцати
Октябрь без тринадцати
Осенний вальс
В Африку, гулять…
Испания, Гибралтарский пролив, город Тарифа
Какая Африка, оказывается, через пролив видна громадная! И горы, и небеса, и дома на горах, и леса под небесами, и корабли туда-сюда снуют, и глазастый «Ferry» — белоснежная громадина-паромище, который всего за полчаса до этой Африки домчит.
Я думала раньше, что 12 км по прямой — это громадное пространство, а это проливчик небольшой. Я на самолете над землей как раз иногда на эти 12 км вверх забираюсь и не охаю!
А когда мы уезжали, над Африкой дожди шли проливенные — нам все видно было, как будто за речкой этот дождь: туча лиловая нависла прямо брюхом над берегом, и с нее вода каскадами падает и поливает белый город на берегу, и горы зеленые, и полоску пляжа…
И тогда началась Сказка Исполнения Всего!
А напоследок я скажу…
«Не ходите, дети, в Африку гулять!» — так говорила в детстве мама, смотрела значительно на Семирамиду и грозила ей пальчиком. Семирамида была послушной девочкой, и в отличие от остальных детей, которые то и дело бегали гулять в эту самую Африку, мирно сидела дома, не высовывая носу. И нос у нее от такого образа жизни сделался совсем коротенький, прямо кнопочка мелкая, а не нос. Но желание все-таки вырваться когда-нибудь из цепких лапок мамочкиных и погулять по Африке не оставляло Семирамиду, а иногда просто распирало ее это желание во все стороны. И тогда на Семирамиде начинали от распирания появляться выпуклости. Впрочем, выпуклости эти скоро стали появляться и на других девочках с переменным успехом — видимо, и их распирало тоже.
Но, судя по величине всяких выпуклостей, Семирамиду распирало больше всех. И так ее знатно расперло, что вскоре уже только один магазин мог предложить ей одежду — «Три Поросенка» — вот как ее расперло! Но в «Три Поросенка» ходить скучно — уж больно у них одежки однообразные. Почему-то тамошние дизайнеры считают, что если на бесформенное туловище еще более бесформенную одежду нахлобучить, то это получится элегантно. Но получались чехлы то ли диванные, то ли танковые…
Надоело Семирамиде однообразие одежное и полетела она в Испанию — выбрать новые тряпочки себе. Почему в Испанию — да потому что там живут испанки, дамы нередко форматные такие синьоры, и они себе модных кутюрье выписали, апельсинами их угостили, сангрии в большие бокалы налили, фламенко сплясали — и те дизайнеры-кутюрье им чехлов узорчатых да веселеньких на телеса напридумывали, и прямо громадный магазин «Три Синьоры» в городе Мала-Га! был открыт на радость всем дамским выпуклостям!
Опять же, тремя синьорами себя куда как приятнее называть. Сами посмотрите: на вопрос «где ты одеваешься?» какой ответ более пьянящий и чарующий:
— У «Трех Синьор»!
Или
— У «Трех Поросят»?
Вот так-то!
И купила себе Семирамида у этих «Трех синьор» брючки белые и чехольчик на телеса, тоже белый и с крылышками.
Приоделась в обновки, и гулять пошла. Ходит по улицам, красуется, и народ испанский ей улыбается, а мужчины, которые побойчее, те языками цокают и выражение лица специальное делают, и слово «гвапа» говорят, чем Семирамиду очень радуют. Потому что «гвапа» — это «красотка» означает на местном наречии.
И так хорошо сделалось Семирамиде, что захотелось ей летать, да крылышки на ее чехольчике новом трепещут на плечах, тоже в полет просятся. Только хоть и есть ветерок в Малаге, который пальмы лохматит и песком на пляжах играет, но маловат он, чтобы поднять в небеса Семирамиду. И вот в один прекрасный день умный человек Павлик Масленников посоветовал по телефону Семирамиде на Тарифу съездить. Он сам там сто раз бывал и на крыльях разных летал, потому что над Тарифой самый сильный ветер получается, и все, кому летать охота, над этой самой Тарифой парят в воздухе на разноцветных крыльях, как птицы райские, и в воздусях кувыркаются радостно.
Послушала Семирамида умного человека Павлика и поехала в славный городок Тарифу — это маленький городок оказался, на самом юге Испании — самая южная точка. И действительно, ветер там постоянно живет, потому что еще город на горизонте не показался, а ветер уже вовсю разыгрался, и на всех окрестных горах для него игрушек понаставлено — видимо-невидимо! Специальные игрушки такие — ветряные мельницы. Прямо все горы оказались этими игрушками громадными усеяны, как будто сотни великанов стоят на горах и руками машут в разные стороны. Теперь понятно стало, с кем тут Дон Кихот бился, когда у него крышу ветром унесло либо совсем в голову надуло, а может быть, музыки этих великанов наслушался. Потому что если стоять близко к этим ветрякам железным, то как будто в Сергиевой Лавре стоишь во время праздника, когда звонят все колокола одновременно — вот так тут ветер в железные крылья бьет — оглушительный звон стоит!
А потом дорога к морю выбегает, и сразу вид на море открывается с высоты, и громадное море, прямо как небо!
И кораблей целые стада всяческих, а за кораблями — мамочка дорогая! — за кораблями та самая Африка и видна!
Смотрит Семирамида на африканский берег и глазам своим не верит — даже не ожидала она здесь Африку увидеть, да еще так близко! И стала разглядывать берег африканский — где там акулы и гориллы, львы и крокодилы, а их там и не видно даже ни одного. Спросила народ на пристани — может, кто видал акул-горилл? Все смеются, говорят — это зверье в зоопарке все сидит в клетках, здесь неподалеку — в Эстепоне, тоже городок испанский на побережье, там зоопарк имеется. А в Африке нет такого. Они, во всяком случае, не видали, давно здесь живут и ни разу не видели. Вот город белый на горе стоит — это все видят, и Семирамида тоже видит. И порт с кораблями видно, а крокодилов не видать. ТУТ ПОНЯЛА Семирамида, что мамаша ее шутки с ней шутила и всякие басни ей рассказывала, а на самом деле в Африку ходить гулять можно, и прямо из Тарифы туда паром идет, «Ferry» называется, и плыть туда полчаса всего, до этой самой Африки, и народ туда на денек погулять едет, и никто крокодилами покусанный еще не был, а даже очень всем эта прогулка нравится. И сказала тогда Семирамида своей сказке, застрявшей с детства в извилинах:
И рассмеялась, довольная. Потому что именно в эту минуту и перестало распирать Семирамиду любопытство, и она сдулась сразу. Все ее выпуклости излишние убрались, а большая самая выпуклость на животе даже внутрь немного ушла, и впуклость образовалась приятная. И стала Семирамида легка, как бантик шелковый, и подхватил ее ветер Гибралтарский и понес — теперь его силы вполне хватало, чтобы Семирамиду в небеса поднять. Но понес ветер ее не в Африку, потому что дул он на Восток, а Африка в южной стороне была. «Ну и хорошо, — подумала Семирамида, — я так до дома долечу, да меня там еще и по телевизору покажут, потому что чудесное превращение получилось, да плюс чудесное перемещение сейчас получается!» Да только опять неожиданность получилась: вместо российских лужаек занес ветер с Гибралтара Семирамиду на Филиппинские острова — новую фигуру в голубых морях пополоскать и в горных травах душистых выгулять, да в яркие филиппинские одежды разукрасить. Но это уже совсем другая история. А напоследок я скажу: «Прощай!»