И выпил.
Самогонка оказалась хорошей. Он боялся момента, когда придется выпить глоток, боялся, что окажется самогонка слабоватой, тепловатой, мутноватой, но, слава богу, все эти опасения отпали сразу. Самогонка была крепкой, градусов пятьдесят, не меньше, она была прозрачной и в меру охлажденной.
Апыхтин замер на какой-то момент, прислушался к себе, убедился, что организм принял напиток охотно и радостно. Подняв глаза, он столкнулся взглядом с монахом. Тот смотрел на него с вопросом - как, дескать?
Апыхтин сделал жест, подняв большой палец вверх - международное одобрение. И показал на рюмку - еще бы малость добавить!
Монах огорченно развел руками - хорошего понемножку.
Апыхтин положил на стол десять долларов.
Монах улыбнулся, ушел в узкую дверь и через минуту вернулся с небольшой бутылочкой, граммов на триста. Бутылочку он поставил перед Апыхтиным, но, когда тот придвинул деньги, монах отрицательно покачал головой - мол, пей на здоровье, но денег не надо, не положено.
Апыхтин вылил всю бутылочку в большой стакан, предназначенный, видимо, для соков, отпил сначала половину, а через некоторое время закончил его под восхищенно-опасливым взглядом монаха.
Ворчали недовольно соседи, которые почему-то решили, что он должен был поделиться с ними самогонкой, но Апыхтин не обращал на них внимания.
- Разные бывают люди, - проворчал сосед.
- Старик, - обернулся к нему Апыхтин, - извини, но тут дело мистическое…
- Загробное? - усмехнулся сосед.
- Нет, просто мистическое… Извини. Мы сейчас выйдем отсюда, и я куплю тебе бутылку, какую только пожелаешь… Договорились?
- Не купишь.
- Спорим? - Апыхтин протянул широкую ладонь.
- На что?
- На ящик греческого коньяка.
- И чтобы выиграть ящик, ты купишь мне бутылку?
- Старик, тебе не угодишь. - Апыхтин обратился к своей закуске.
Все в этот день было полно для Апыхтина каким-то действительно мистическим значением. И смотровая площадка монастыря, с которой было видно море, леса, горы, и худые монахи в черных одеждах, и могила архиепископа, и даже мимолетный спор с туристом. Уже когда Апыхтин направлялся к своему «мерседесу», он, подкравшись сзади, успел схватить его за локоть.
- Товарищ дорогой, а обещанная бутылка? - Сосед по столу улыбался широко и красномордо, видимо, было у него кое-что с собой, от одной рюмки самогона такой румянец не возникает.
- Извини, старик, - сказал Апыхтин, - я тут не вижу магазинов… Но не отрекаюсь от обещанного. - Он вынул и протянул мужику десять долларов. - Хватит?
- Вообще-то маловато…
- Да? - удивился Апьгхтин. - Ну что ж… - И он протянул вторую десятку. - Теперь-то уж хватит?
- Да как сказать…
- Старик, ты плохо кончишь! - резковато сказал Апыхтин. Почему-то он был уверен - так и будет, так и будет. Что-то давало ему сегодня уверенность, что-то над ним сегодня светилось. Денег он мордатому не дал, сунул их обратно в карман. И опять знал - поступает правильно. В полном согласии с древними законами, по которым он стал жить, не зная самих законов.
Когда через несколько дней, уже в аэропорту Пафоса, маясь от безделья в ожидании самолета, Апыхтин встал на багажные весы, он ужаснулся. Стрелка показывала не сто десять килограммов, к которым он привык за последние годы, а только девяносто. Причем на плече у него болталась достаточно тяжелая сумка, он был одет, обут, и дело происходило сразу после обеда. Значит, весил он около восьмидесяти пяти, если не меньше.
- Ну, ты даешь, старик, - пробормотал он озадаченно и пошел искать зеркало. Нашел в туалете. Из Зазеркалья на него смотрел совершенно незнакомый человек. Он лишь знал, твердо знал, что этого человека зовут Апыхтин Владимир Николаевич. Поджарый молодой детина с короткой стрижкой и трехнедельной щетиной вместо бороды понравился Апыхтину. Он вдруг ясно и четко понял, что на этого человека можно положиться, он кое на что способен, на такое, на что никогда бы не решился тот бородатый, толстобрюхий банкир с волосами по плечам, которым он был совсем недавно.
- Ну что ж, - пробормотал Апыхтин, - ну что ж… Пусть будет так… Если так случилось, значит, так и должно было случиться.
Что-то зрело в Апыхтине, что-то менялось, и ему нравились превращения, которые с ним происходили. Направляясь к трапу самолета, он вдруг осознал - у него другая походка. Легче, порывистее. Он мог оглянуться на ходу, а раньше не позволяла масса. Перепрыгнув через лужу на взлетном поле, Апыхтин рассмеялся про себя - раньше он бы обошел эту лужу.
В ресторане «Пуп Земли» чувствовался дух неуловимой криминальности. Человек опытный, кое-что повидавший в жизни сразу ощущал наличие второго дна. Не все здесь было ясно и, очевидно, не все было просто и открыто. Настораживали перешептывания, переглядки, жесты, которые посылали время от времени официанты - не то успокаивая своих клиентов, не то предупреждая о какой-то неожиданно возникшей опасности. Многое подразумевалось с полуслова, заказы делались кратко, словно речь шла о чем-то всем хорошо известном. Кандауров был весел, здесь все его знали, ему кричали что-то, он отвечал тоже громко, не пытаясь говорить потише.
Юферев шел за ним с явной подчиненностью, так ведет себя провинциал в столичном ресторане, куда привел его дальний родственник. Он все принимал как должное, ничему не удивлялся, но все замечал, не мог не замечать, поскольку место было странноватое, а он оказался здесь впервые.
- Где сядем? - обернулся к нему Кандауров.
- Вон вроде столик свободный.
- Здесь будет тот столик свободный, который нам понравится, Саша. Давай в уголочке приземлимся… Мы все видим, нас сложнее рассмотреть… Опять же, никто не подкрадется, а?
- Бывает, что сзади подбираются?
- А зачем мне об этом думать - бывает или не бывает, часто или не очень, здесь или в другом месте? Зачем, Саша? Могут подобраться? Могут. Значит, я должен это предусмотреть. Потому и жив до сих пор. Ты вот тоже жив, значит, правильно ведешь себя. А некоторые ведут себя плохо, можно сказать, отвратительно. Результаты нам с тобой известны. Согласен?
- Целиком и полностью, - усмехнулся Юферев.
Едва успели они расположиться за столиком в самом углу в легком дымном полумраке, как перед ними возник официант в черном костюме, белоснежной рубашке и алой бабочке. Он молча положил на стол меню в папке и отошел на шаг, показывая отличную выучку, усвоенную наверняка где-то в дальних поездках.
- Привет, Коля, - сказал Кандауров. - Что новенького?
- Пока ничего.
- Никто нигде даже не пискнул?
- Костя, ты бы знал через минуту.
- Ладно. Понял. Чем порадуешь нас с другом?
- Семга хороша, мясо с черносливом…
- И водка тоже, - оборвал Кандауров перечисление.
- Послушай, - шепотом ужаснулся Юферев, когда официант отошел, - тут цены какие-то запредельные.
- Я предупреждал. - Кандауров взял меню, сложил папку и бросил на соседний столик. - Ты мой гость. Поэтому цены тебя не касаются. И не кусаются. И потом, ты сообщил мне сегодня нечто чрезвычайно важное, я твой должник… Заметано? - Кандауров накрыл своей тощей ладошкой руку Юферева.
- Пусть так, - согласился капитан, решив, что торговаться здесь и трясти какими-то хилыми деньгами в самом деле недостойно.
- Кстати, о твоем сообщении… То, что эти ребята не сидели, очень важно, капитан.
- Я знаю. Вообще-то меня Сашей зовут.
- Виноват, - Кандауров похлопал по плечу Юферева. - Поправка принимается. Говоришь, что у тебя есть их отпечатки пальцев?
- Да.
- По картотеке прокрутил?
- Не числятся.
- Совсем новенькие?
- Судя по почерку… Просто везучие.
- Это мы еще посмотрим. - Желваки на скулах Кандаурова дрогнули, напряглись… и он отвернулся к залу.
Народу прибывало все больше, в основном молодые парни в вечерних костюмах, которые далеко не на всех сидели ловко и подогнанно, многие чувствовали себя довольно скованно.
- А что там за болванка под потолком? - показал Юферев на освещенную разноцветными прожекторами глыбу камня, заостренную кверху и с резьбой на поверхности.
- А! - обрадовался Кандауров тому, что его отвлекли от неприятных мыслей. - Это же Пуп Земли! Специально в Греции заказывал, в городе Дельфы, у храма Юпитера! Представляешь? Там есть оригинал - Пуп Земли. Я хотел купить у них этот Пуп, ему не то две, не то двадцать две тысячи лет… Не дали! Такие деньги предлагал, бешеные, можно сказать, деньги… Не отдали, жлобы. Пришлось заказать копию. Но копия тоже оттуда, из Греции. Так что тут не хухры-мухры!
- Надо же, - вежливо удивился Юферев. - Наверное, и копия недешево обошлась?
- Зато у нас свой Пуп Земли, понял?! Свой! И еще неизвестно, где настоящий пуп!
- А женщин, я смотрю, здесь немного…
- А женщин, я смотрю, здесь немного…
- Сколько тебе нужно?
- Одну, Костя, только одну… Но именно ту, которую нужно.
- Нет проблем, капитан… Извини… Нет проблем, Саша. Как ее зовут?
- Не знаю.
- Как она выглядит?
- Не знаю, - слукавил Юферев. Не хотелось ему выкладывать Кандаурову все, что он знал.
- Как ты собираешься ее узнать?
- Понятия не имею. Вроде яркая женщина, привлекает внимание, может быть, даже красивая, хотя это необязательно.
- Ты не поверишь, Саша, но здесь все яркие, все привлекают внимание, и почти всех можно назвать красивыми. Сейчас их немного, но с каждой минутой будет все больше. Походи, потолкайся, к бару подойди, я дал команду, тебе нальют всего, чего ты только пожелаешь… Чувствую, ты не все говоришь, но это твое дело.
- Костя, я и в самом деле никогда ее не видел. Ни живьем, ни на снимке. И даже то, что она здесь бывает… Предположение. Я в этом совершенно не уверен.
- Ну ладно. - Кандауров не поверил Юфереву, но настаивать не стал. - Потолкайся. И мне нужно кое-кого увидеть, кое-что сказать… Минут через пятнадцать встретимся за этим же столиком. Годится?
- Вполне.
Юферев прошелся между столиками, держа общее направление в сторону бара. Ресторан был почти полон, свободных мест оставалось немного, да и те уже были расписаны - на столиках стояли таблички, предупреждающие о том, что у них есть хозяева на этот вечер. Оркестр был небольшой, негромкий, видимо, времена, когда на эстраде устанавливали динамики, предназначенные для стадионов, уже прошли. Серьезная, денежная публика предпочитала музыку тихую, даже как бы и неслышную - им надо было поговорить, услышать друг друга, уловить интонацию, которая могла значить больше, чем слова.
Капитан приглядывался к женщинам, и это сразу было замечено - дорогу ему пересекла красотка, извинилась, что неловко наткнулась на него, у бара ему улыбнулась еще одна, более яркая, нежели красивая.
- Сто граммов коньячку? - улыбнулся официант.
- Пятьдесят, - поправил Юферев.
- Теперь настоящие мужчины пьют уже по пятьдесят? - спросила женщина в тесном сверкающем платье.
- А сколько они пили раньше?
- Сто пятьдесят. - Она улыбнулась Юфереву, давая понять, что знакомство почти состоялось и они могут поговорить доверительнее.
- Сто пятьдесят - это уже профессия.
- А какая профессия у вас?
- Пятидесятиграммовая, - ответил Юферев, почти светски коснулся обнаженной руки женщины, как бы извиняясь коснулся, как бы прощаясь.
- Вы не уходите?
- О, мы с вами еще не раз пересечемся на этих тропинках. - Юферева женщина нисколько не интересовала - у нее были короткие темные волосы и никаких следов родинки на щеке. И потом, ему почему-то казалось, что эта не пойдет прислуживать убийцам. Недостаточно вульгарна, недостаточно развязна.
У Юферева все-таки был опыт разматывания женщин на допросах, он насмотрелся на них в таком разнообразии, с таким почти невероятным сочетанием самых различных свойств, качеств, черт характера, что для себя уже определил, какой должна быть обладательница родинки. По тем нескольким словам, которые успел сказать перед смертью Якушкин, по тому, как отнеслась женщина к его, якушкинскому, предложению встретиться, по той роли, которую сыграла она в убийстве, Юферев выстроил для себя ее образ, внешность, даже характер. Она должна быть наглее, бесстыднее, даже нет, не так - и наглость, и стыд для нее уже не существовали. Она перешагнула через эти понятия и отбросила как нечто совершенно ненужное.
- Не она? - услышал Юферев вкрадчивый голос за спиной и оглянулся - Кандауров улыбался широко и обезоруживающе.
- Не похоже, чтобы это была она.
- Саша, ну скажи наконец - что у нее есть такое, как ты надеешься узнать ее?
- На щечке родинка, а в глазах любовь, - пропел Юферев на ухо Кандаурову - пятьдесят граммов коньяку уже начали действовать, и он расслабился, немного, но расслабился.
Кандауров взял его под локоть и отвел к столику в полумраке у самой стены.
- Саша… Послушай меня… Если мы устроим облаву по всему городу и отловим сто женщин с родинками на щеках… После того, как они умоются, родинка, в лучшем случае, останется у одной.
- Меня интересует женщина не обязательно с настоящей родинкой. Пусть будет хоть нарисованная, я согласен.
- Это меняет дело, - посерьезнел Кандауров. - Про волосы не спрашиваю - мои девочки меняют парики, как перчатки. Сейчас я их всех перед тобой пропущу. - Кандауров уже рванулся было куда-то в сторону, но Юферев успел ухватить его за рукав и заставил сесть.
- Не торопись, Костя… Я ведь старый по этому делу… И тоже кое-что понимаю. Послушай… Стоило Якушкину произнести несколько слов об этой женщине, и ровно через три минуты он колотился на полу. Ровно через три минуты.
- И как ты это объясняешь?
- Скорее всего тот серый мужичок, который стоял в углу, отслеживал меня в то утро… Вычислить меня было нетрудно - я несколько раз приходил в квартиру Апыхтина, давал какие-то поручения ребятам, подъезжал на машине, отъезжал… Он шел за мной, когда я искал Якушкина, когда нашел его… Вот механика этого события.
- Понял, - кивнул Кандауров.
- Если понял, то вопрос: ты уверен, что серого мужичка нет в этом зале? Может быть, он сменил свою куртку на клубный пиджак и потягивает коньячок за соседним столиком?
- Исключено, - твердо сказал Кандауров. - Никто не знал, что я пригласил тебя сегодня.
- Он слышал, как Якушкин говорил мне о том, что женщина назначила ему встречу. Он это слышал так же, как и я. Я бы на его месте отправил эту женщину подальше. Этак на годик. Но она может послать подальше его самого.
- Думаешь, у них такие отношения?
- Мне так кажется, - уклонился Юферев от подробного ответа.
Подошел официант и молча поставил на стол семгу, коньяк, маслины, на секунду задержался - не будет ли каких новых указаний, заказов.
- Я просил водку, - резковато сказал Кандауров.
- Гость только что выпил коньяк… Я подумал… может быть, он не захочет смешивать.
- Был грех, - кивнул Юферев. - Выпил маленько. Пусть останется коньяк, Костя.
Легонько взмахнув рукой Кандауров отправил официанта.
- С мясом… немного подождать? - спросил официант невозмутимо, будто и не заметил мимолетной вспышки гнева Кандаурова,
- Через полчаса, - сказал Кандауров.
- Грамотные ребята, - одобрительно произнес Юферев.
- Это мой дом, я хозяин, знаю всех, кто у меня бывает. И отвечаю за все, что здесь происходит. Это лучший ресторан города. Человек, у которого есть немного денег и времени… Придет сюда.
- В таком случае скажи мне… Что за дама сидит справа от нас вполоборота…
- В красном платье? - уточнил Кандауров.
- Да, в красном платье и с длинными светлыми волосами.
- Наверное, с кем-то из гостей пришла… Сейчас узнаю! - Кандауров рванулся было из-за столика, но Юферев опять остановил его.
- Костя, - укоризненно проговорил следователь, - если мой опер будет вести себя так порывисто… Я уволю его в тот же день.
- Да, порывистость - это плохо, - согласился Кандауров. Чтобы показать, как проникся словами Юферева, он даже отвернулся от столика, за которым сидела женщина со светлыми распущенными волосами, почти полностью скрывавшими ее лицо. - Это она?
- Не знаю.
- Чем же она тебя привлекла?
- Ничем, - Юферев передернул плечами.
Кандауров некоторое время молчал, глядя в пространство зала, и никто в эти минуты не мог бы определить - куда он смотрит, за кем наблюдает, о ком делает выводы. Пальцы его на белой скатерти мелко вздрагивали, выбивая частую нервную дробь.
- Послушай меня, капитан, - сказал он негромко, все так же глядя в зал полузакрытыми, почти сонными глазами. - Мы договорились работать вместе. Ты что-то имел на уме, я кое-что оставил про запас, не можем же мы выплескиваться друг перед другом наизнанку, до дна, верно?
- Согласен.
- Так вот… Сейчас мы с тобой на задании, как выражаются в твоей конторе.
- А в твоей как выражаются?
- Гораздо проще… Мы на работе. И потому обязаны друг друга поддерживать. Нравится нам это или нет.
Юферев сидел, поставив локти на стол и подперев щеки кулаками. Лицо его от этого сделалось каким-то перекошенным, морщинистым, печальные глаза смотрели на Кандаурова с бесконечной усталостью, будто он заранее знал, что скажет ему этот человек, с которым он оказался за одним столом.
- Саша, ты мне пудришь мозги, - с неожиданной болью сказал Кандауров. - Ничего в жизни я не хочу сейчас больше, чем выйти на этих отморозков. Не знаю, может быть, ты этим занимаешься по долгу службы, может быть, на тебе висит еще дюжина дел, которые для тебя важнее… Но моя жизнь сошлась клином на этих убийствах. Я больше ничего не хочу, у меня нет других желаний, я ушел от всех своих дел. Мне нужно на них выйти. Я не могу допустить, чтобы в моем городе происходило такое…