Люди потоком шли мимо, обтекая Полю, как полноводная река обтекает небольшой камень, равнодушная и невозмутимая. Горожане смеялись, переругивались, что-то обсуждали, спорили, а то шли молча, из ушей стекали на шею тонкие проводки, взгляды бездумные, невидящие – они слушали музыку.
Поля смотрела на них глазами больной собаки, абсолютно чужая здесь, исчезни она сейчас, никто и не заметит. Разве только Натка вспомнит о старшей сестре ближе к вечеру, если Игорь задержится на работе.
«Может, я сама машинально сунула сережки в карман? – горькие мысли вернулись на проторенный круг. – Когда Лена перевернула шкатулку, горка такая блескучая получилась, вот я и не выдержала. Наверное. Но почему же я ничего не помню? У меня… как ее… клептомания?»
В клептоманию верилось плохо. Раньше Поля была равнодушна к безделушкам, в отличие от школьных подруг. Да и вчера она смотрела на них совершенно без эмоций, себя-то не обманешь. И потом – разве можно случайно извлечь из путаницы цепочек, браслетов и перстней две одинаковые сережки? Почему она не взяла, скажем, колечко? Было там одно тонюсенькое, с янтарем, ей понравилось…
–Ну не брала я! – забывшись, в полный голос крикнула Поля.
Она поймала удивленный взгляд пожилой дамы в очках и покраснела. Вдруг подумалось, что зря убежала. Нужно было настоять, чтоб вызвали милицию, пусть они разбираются, ищут виновника.
Поля вспомнила глаза Кирсановой и невольно поежилась: откуда в ней столько злости? Сама вчера затащила Полю в свою комнату, сама совала в руки сережки, а сегодня…
Голова ужасно болела, и Поля не успела поймать за хвост какую-то очень важную мысль, только и поняла – важную. Что-то такое ей говорила Софья Павловна, но что, что?!
Поля посмотрела на часы и обреченно вздохнула: пора домой. Ее «рабочий» день закончился. Натка уже прислушивается к любым звукам в подъезде, да и Миху пора вывести погулять.
Поля пока побаивалась просто открыть дверь и выпустить собаку побегать: а вдруг что-нибудь случится, и Миха не вернется? Он еще не привык жить в доме, зато привык к свободе.
«Ах да, я ж обещала купить ему красивый ошейник, – печально усмехнулась Поля. – Не знаю, что понял Миха, но Натка точно его ждет…»
Она свернула к небольшому магазину с надписью «Зоо». Долго рассматривала многочисленные ошейники: узкие, широкие, кожаные, брезентовые, с шипами, бляшками, прошитые металлической нитью, тяжелые и легкие цепи…
Перед глазами стоял Миха: длинношерстный, бородатый, золотисто-рыжий, с широченными лапами и мощной шеей.
Поля подумала, что ни один поводок не удержит пса, если сам Миха этого не захочет. А раз так, то и ошейник с поводком нужно брать просто как знак принадлежности к дому, чтобы никто больше не принял Миху за бродягу.
Поля подержала в руках кожаный ошейник, черный, с красивыми металлическими заклепками – чтоб не потерялся среди рыжей шерсти – и робко сказала продавцу:
–Я этот возьму. Он длинный, как раз на Михину шею. И поводок к нему, пожалуйста. Не очень дорогой. Да, этот пойдет.
Отдала деньги и с горечью подумала: «Сейчас приду домой, а там Сашка Карелин. Наверное, уже понял, что я и Аполлинария – одно лицо. Расскажет все Игорю, и он выставит нас с Наташкой вон. И Миху заодно. Кому хочется иметь дело с воровкой?»
Поля сглазила.
Нет, Игорь с застывшим лицом не поджидал ее у порога, а Наташкина сумка не стояла в прихожей, снова набитая вещами и даже застегнутая на разболтанную молнию. Натка не сидела на бауле сиротой казанской, прижимая к груди Манечку, и не таращила на сестру огромные непонимающие глаза. И Миха не лежал рядом, вновь бездомный, беспаспортный и никому не нужный. А ведь эта страшная картина так и маячила перед Полей, стоило зажмуриться.
Зато прямо на ступеньках крыльца сидел Саша Карелин. Лениво жевал незажженную сигарету и с философским спокойствием ждал Полиного приближения.
«Я – Полька, – сказала себе Поля. – Я знать не знаю, что там случилось у Кирсановых. И самих Кирсановых не знаю! Буду держаться как партизан, а сестру, скажу, сто лет как не видел…»
Каждый последующий шаг давался Поле тяжелее предыдущего. Равнодушный взгляд Карелина буквально замораживал. Поля чувствовала: само ее лицо выдает хозяйку – несчастное, убитое несправедливостью происходящего, с потухшими, зареванными глазами.
–Садись, – Карелин, не глядя на нее, пошлепал по ступеньке. – Камень теплый, почти горячий, нагрелся за день на солнце, не простынешь.
–Я… меня Натка ждет.
–Подождет. Я надолго не задержу.
Поля села подальше от Карелина, оставляя между ними широкий проход. Зачем-то заглянула в пакет и горько улыбнулась Михиным обновкам.
–Что там у тебя? – Карелин кивнул на пакет.
–Ошейник с поводком. Для Михи, – неохотно буркнула Поля.
–Для той хитрой бородатой бестии вот с такенными зубищами? – удивился Саша. – Неужели Игореха все же пригрел эту блохастую скотину?
–Миха не блохастый! Мы его вчера мыли.
–Ну, конечно! Миха не блохастый, а ты – не рыжая.
–Точно.
Карелин помолчал, открыто, в упор, рассматривая Полино печальное лицо. Девушка привычно вздернула подбородок и отвернулась. Она ненавидела себя за то, что настолько легко краснела!
–Я что пришел-то… – Карелин метко забросил искалеченную сигарету в ближайшую урну. – Хотел сказать, чтоб зря не дергалась. Я не собираюсь докладывать Игорехе о краже.
–Я не…
Поля запнулась на полуслове, не зная, что сказать. То ли – «я не крала», то ли – «я не понимаю, о чем ты». Она согнулась пополам, пряча пылающее лицо в колени.
Саша посмотрел на узкую спину с выпирающими лопатками, на тонкую беззащитную шею, на огненно-рыжие кудряшки и сквозь зубы сказал:
–Я не верю, что ты их брала, эти проклятые сережки. Или… ты великая актриса, лиса-огневка, нет тебе равных.
–Н-но…
–Может, Мария Ивановна так хитро прикрыла свою Лидочку? И Ленку она же завела, чтоб та шум подняла на весь дом. – Саша пожал плечами. – А что, неплохая идея…
Поля неожиданно для себя всхлипнула, она никак не ожидала поддержки от Карелина. Она вообще от него не ждала ничего кроме злых насмешек.
–Только без истерик! – сердито воскликнул Саша.
–Л-ладно, – прошептала Поля. – Я сейчас… – И зарыдала самозабвенно, не в силах сдержать рвущиеся наружу слезы.
–Эй, ты чего?! – Саша вскочил и за руку повлек плачущую девушку подальше от крыльца. – Что соседи подумают?
Он вертел головой в поисках подходящего места, и не находил его. И домой вести расклеившуюся девчонку не решился: напугает малышку. Затащил Полю в детскую беседку и привлек к себе, давая выплакаться. Успокаивающе поглаживал Полю по худенькой спине и глупо, беспричинно улыбался.
Стараясь отвлечь девушку от горьких мыслей, Саша уткнулся носом в пушистые, почему-то пахнущие солнцем и медом волосы и со смешком сказал:
–Открой тайну, малыш, окажи милость…
–О чем ты? – прошептала Поля.
–Вас двое, трое или ты одна?
Поля хрюкнула от неожиданности. Подняла на него залитое слезами лицо и шмыгнула распухшим носом:
–Трое?!
–Ну да, – самым серьезным тоном подтвердил Карелин. – Я все рассчитал: Полька, Аполлинарий и Аполлинария. Тройняшки Морозовы из Сосновки. Все время подменяете друг друга, исключительно чтоб лишить меня последнего рассудка.
–Ну, если только для этого, – всхлипнула Поля, невольно улыбаясь.
Саша вынул из кармана брюк огромный носовой платок в голубую клетку. Протянул Поле и проворчал:
–Я-то спешил сюда, чтоб тебя успокоить, а ты… Мокрый теперь, как мышь, пропала любимая футболка!
–Из-извини.
–Ладно уж, сочтемся как-нибудь.
Поля хлопотливо размазывала по лицу слезы. Саша облокотился о поручень и с любопытством спросил:
–В институт ты все-таки поступила?
–Д-да-а, – выдохнула Поля. – Но работу, кажется, потеряла.
–Пустяки, – отмахнулся Саша. – Хочешь, поспрашиваю друзей? Домашняя возня, присмотр за детьми по вечерам или выходным – такого добра сколько хочешь!
–П-правда?
–Господи, да я сам за уборку своей конюшни – раз в неделю, не чаще! – готов платить тысячи полторы в месяц! Знаешь, как я ненавижу это дело?!
–Догадываюсь, – робко улыбнулась Поля. – Мой брат тоже убирает лишь по необходимости.
Поля помрачнела, вспомнив пьяного отчима, размахивающего тяжелым армейским ремнем – хороша необходимость.
–Брат? Ты ж сказала – у тебя нет брата!
–Нет брата-близнеца, – уточнила Поля. – А Павка младше меня на несколько лет. Знаешь, он не рыжий. – И Поля с детской обидой произнесла: – Я одна в семье такая. В бабушку. Не повезло, правда?
Саша хмыкнул. Сказать, что ему-то как раз очень нравятся Полины огненные кудри, Карелин не решился. Забавная девчонка вряд ли бы ему поверила.
Они медленно шли к крыльцу. Поля осторожно покосилась на Сашу, ее голос дрогнул:
Они медленно шли к крыльцу. Поля осторожно покосилась на Сашу, ее голос дрогнул:
–А если… Кирсанов все расскажет Игорю?
–Лешка тоже не очень-то верит, что ты виновата, – отмахнулся Карелин. – И потом – с чего бы ему ябедничать? Он знать не знает, что вы с Игорехой знакомы.
–Мне все равно страшно, – Поля нервно зевнула и покраснела. – Вдруг ОН поверит…
–Скуратов не дурак, – с неожиданной холодностью отрезал Саша. И вдруг понял: ему совсем не нравится, что Поля живет с Игорем в одной квартире. Пусть Скуратов и считает ее пока мальчишкой.
Вот именно – ПОКА.
Саша бросил на Полю внимательный взгляд и с надеждой подумал: она не понравится Игорю. Видел он, какие девицы обычно вешаются Скуратову на шею – грудастые модельки с кукольными личиками и таким же интеллектом. Эта пигалица рядом с ними – птенец. Игорь на нее и внимания не обратит.
ГЛАВА 12
Лена никак не могла забыть противную рыжую девчонку, испортившую долгожданный вечер. Может, из-за бабушки. Смешно, но Лена уже раз десять пожалела, что пришлось отказать от дома этой голодранке!
Теперь обязанности Рыжей упали на ее голову. Бабушка как с ума сошла, заставляла Лену трижды в день приходить к себе. И мучила самыми дурацкими разговорами.
Она даже заставляла Лену читать танка! Ужасную древность, Лена глазам не поверила, увидев – они написаны почти тысячу лет назад.
Бабушкин любимый Сайгё особенно ненавистен, никогда Лене не понять корявых японских стихов: ни рифмы в них, ни смысла. Пять рваных строчек, и это стихи?!
Ну что это такое, скажем:
Непрочен наш мир.
И я из той же породы
Вишневых цветов.
Все на ветру облетают.
Скрыться… Бежать… Но куда?
Или Исикава Такубоку, имя и не выговоришь, язык легче сломать. Он поближе к нам, все-таки девятнадцатый век – не двенадцатый. Лену не так раздражали его стихи, они казались проще.
Там, где упала слеза,
Влажное
Зерно из песчинок.
Какой тяжелой ты стала,
Слеза!
И ладно бы бабушка просто слушала. Но она еще и приставала с вопросами! Лена на большую часть ответить не могла, как ни ломала голову. В результате чувствовала себя тупой и несчастной. А бабушка сердилась.
Главное, деваться некуда. Бабушка тяжело больна, хоть и бодрится. Но Лена же не слепая!
«Скорая» приезжала почти через день – раз. Жаль, бабушка сама врачу деньги платила. Импозантный Василий Ильич держался как партизан, ни словечка не выдавишь. Одно твердил: «Все вопросы к Софье Павловне!»
Ну, правильно. Кто платит, тот и заказывает музыку.
Нотариус несколько дней подряд приходил – два. Древний, как сама бабушка. Лысый, нос крючком, глазки выцвели от старости. Зато взгляд змеиный, не подступись к такому, укусит. Или хуже – бабушке наябедничает, он из ее «старинных» друзей.
Лена несколько раз к нему подкатывалась. С улыбочкой, юбку надевала – едва ягодицы прикрывает, трусики под ней – одно название, грудь из лифчика – специальный, с косточками – наружу рвется…
И что?
Эта рыба стылая на нее и не посмотрела толком! Дед лишь улыбнулся ядовито и отправил Лену к бабушке. Мол, она-то уж точно знает, что и кому оставляет.
Гад мерзкий, зловредный, и все тут!
Лена видела, мама тоже к старику пыталась подластиться. Приглашала в гостиную, коньячком подпаивала, только и она пролетела. Гость коньяк хлестал как воду, но язык так и не развязал. Бедная мама осталась ни с чем.
С постели бабушка практически не вставала – три. Кресло ее любимое пустовало, никому не нужное. Мария Ивановна откатила его в дальний угол, чтоб уборке не мешало.
Даже изголовье кровати бабушка перестала поднимать – четыре. Лежала в своих подушках, один нос торчал. А уж стра-ашная – это, выходит, пять.
Кожа желтая, тонкая, сухая, все кости обтянуты словно пленкой. Глаза запали глубоко-глубоко, зато сверкали как угли. Лена таких глаз ни у кого больше не видела, только у бабушки.
И волосы почему-то у Софьи Павловны выпадать начали. Лена зубы сжимала, когда видела на подушке жалкие седые пряди, тусклые, мертвые.
Лена злилась, но жалела бабушку.
А вот бабушка ее – нет!
Сегодня Лена опять сидела у кровати старухи и занудно – еще бы, из-под палки! – выпевала:
–Туман на поле,
Где молодые травы сбирают,
До чего он печален!
Словно прячется юность моя
Там, вдали, за его завесой.
Она искоса посмотрела на бабушку. Софья Павловна лежала с закрытыми глазами, то ли слушала ее, то ли дремала. Лена осторожно положила книгу на стол и притихла как мышь: вдруг заснула, не дай бог разбудить!
«Несправедливо, – угрюмо размышляла она, украдкой изучая хищный профиль старухи, – Лешка только утром и вечером сюда заглядывает, а я сижу часами. Он – «Привет, ба!» и к щечке приложится, а я как проклятая книжки ей читаю, танка непонятные, голова от них гудит…»
Бабушка, видимо, задремала. Она не требовала продолжить чтение, не задавала вопросов и не учила жизни. Лена на цыпочках вышла из комнаты. Она не знала, что Софья Павловна умерла.
***
На кладбище Лена не поехала. Лежала в постели с безобразно распухшими глазами и взахлеб ревела: почему-то было не по себе. Бабушка с раннего детства казалась Лене незыблемой как скала, и вот ее нет.
К тому же Лена чувствовала себя виноватой. Она ведь и не заметила, когда бабушка умерла. Может, когда ушла, бабушка как раз проснулась и захотела с ней поговорить. Сказать что-то важное, попрощаться.
А она сбежала!
Лена судорожно всхлипнула: бабушка много чего касалась в последние дни, жаль, она не особо слушала, все раздражало.
И потом – бабушка вечно говорила иносказаниями. И никогда не объясняла сказанное. Понимай ее, как хочешь. Все твердила – думай, думай, на что тебе голова дана? Лену так и подмывало ответить: «А я ею ем!»
Не рискнула. Побоялась, что бабушка слышала этот анекдот и высмеет ее. Софья Павловна не любила «глупые» шутки.
Лена попыталась вспомнить бабушкины последние слова и заплакала еще горше: она и сейчас их не понимала. Ох, бабушка… Вечно бросит что-нибудь и смотрит на Лену испытующе: мол, запомнила?
Будто ТАКОЕ можно запомнить!
Лена вытерла ночной сорочкой влажное лицо и печально пробормотала:
–Что она позавчера сказала-то? А-а: «подлость, детка, чистит дорожку лучше трактора, но она же и сушит», это она про что?! Еще сказала, что оплатила мои долги на сегодня, а это про что-о-о?
Лена горестно завыла. Почему-то показалось: она не поняла что-то важное, без чего ее жизнь не сложится. Бабушка сегодня не казалась ей больной, слабой и надоедливой старухой, вдруг подумалось: мама с папой и она сама лишь жалкие ее тени. Нет в них бабушкиной страсти, нет ее жадности к жизни, нет ее смелости и независимости.
«Она ни разу не пожаловалась, – Лена угрюмо высморкалась. – Всегда говорила: что-то не сложилось, вляпалась в дерьмо, не ищи виноватых – это тупик. Перетряси себя, перебери по молекуле, улыбнись, даже если рыдать хочется, и живи дальше. Вот она болела, а мы только вчера узнали – у нее рак. И боли страшные, бабушка почти не глушила их наркотиками, не хотела. Умирала, а нам улыбалась. И язвила. И дразнила. А я… почти ее ненавидела! Потому что дура».
Лена с трудом сползла с кровати и подошла к зеркалу. Брезгливо посмотрела на покрасневшее, распухшее лицо и с сожалением прошептала:
–Я мало на тебя похожа, да, бабушка? Ты б сейчас не плакала, я знаю. Сказала б на моем месте: «Здорово, что ты уже не мучишься». Крикнула б: «Э-эй, ты где там? Я рада за тебя, слышишь?» – Лена шмыгнула носом. – И вспоминала б потом только то, что хочется вспомнить. Исключительно хорошее. Или нужное.
Лена подошла к окну и почти легла на подоконник, бездумно глядя на разомлевшую от августовской жары улицу. Нашла взглядом Марию Ивановну – она суетилась у накрытого стола во дворе, помогала официанткам, приглашенным из ближайшего ресторана, – и вдруг вспомнила, что Игорь с Сашей тоже придут на поминки.
Лена судорожно вздохнула: бабушку почти некому провожать, она ни с кем не дружила. Только самые близкие пришли на похороны. Папа даже автобус не стал заказывать, вполне хватило трех легковых машин.
«Ничего, ОНА не обидится, – Лена с трудом заставила себя улыбнуться, вдруг захотелось походить на свою недобрую, несгибаемую, эгоистичную – так все говорили! – властную бабушку. – ОНА не терпела лицемерия. Всегда говорила, что хотела и кому хотела. Плевала, если собеседнику не нравилось. И всегда доводила начатое до конца. А я…»
Лена резко выпрямилась: как она могла ТАК распуститься?! Позволить, чтобы Игорь увидел ее в ТАКОМ виде… Слабой, никчемной, в соплях и слезах!
А Саша Карелин?!