— Я не сказал «монеты», — произнес Валька. — Монета. Одна. И она стоит десять тысяч.
Толстяк подумал и поинтересовался:
— Что за монета?
Валька улыбнулся, наслаждаясь нетерпением Жоры, и коротко ответил:
— Неразменная.
Вы спросите, почему Гостюхин не покопался в мозгах Камышина, подобно тому, как его бабушка поработала над Лидой, и не заставил его забыть о долге? Очень просто — за все надо платить. Мы были действительно должны толстяку, и нам следовало отдавать долг. Если бы увернулись, если бы обманули Жору, Вальке пришлось бы платить иначе. Как именно, я не спрашивал, но, судя по тому, как он решил отдать долг Камышину, плата за вторжение в голову толстяка была бы весьма и весьма высокой.
Вместо этого Гостюхин привел Жору в нашу комнату и показал фокус с наполняющимся кувшином. На толстяка это произвело впечатление. Не настолько сильное, чтобы простить нам долг, но вполне серьезное. Даже я понял, что Камышин в замешательстве. А потом Валька сказал, что прилетающее от коровы молоко — это самый простой из доступных ему фокусов.
— У тебя будет неразменный серебряный рубль. Волшебный. Назови коллекционера, который может похвастаться тем же.
Жора промолчал.
Когда первый шок прошел, он вновь принялся терзаться сомнениями… Или цену набивает? Не знаю. Кто поймет бизнесменов? И тогда Валька сделал еще более сильное предложение:
— Если решишь, что я тебя обманул, мы будем должны двадцать тысяч.
Услышав эти слова, я чуть не умер. Но Валька, как выяснилось, знал, что делал.
У Камышина было две перспективы: или он получает невероятную монету, или съедает нас с потрохами. Оба варианта его устраивали.
Я настоял на том, что буду присутствовать на «операции» от начала и до конца. Из-за меня мы вляпались в эту историю, и я не мог спокойно сидеть и ждать, когда меня спасут.
Жора тоже был обязан присутствовать от начала и до конца. Неразменный рубль предназначался ему, и Камышину предстояло лично совершить необходимые действия.
На следующий день, рано утром, Жора заехал в общагу на своем «Круизере», и мы отправились за город, на небольшой сельский рынок, где можно было найти не только замороженные куриные бедра, но и живую птицу. Мы с Валькой и телохранителем Камышина остались в машине, а толстяк отправился за покупками. Не оглядываясь, ни с кем не разговаривая — в точности соблюдая полученные от Вальки инструкции, — Жора подошел к птичьим клеткам и ткнул пальцем в ближайшего гусака. Мы наблюдали за происходящим издали, но все равно поняли, что Жора не торговался и заплатил продавцу столько, сколько тот сказал.
Все шло по плану.
Инструктируя толстяка, Валька узнал, что в загородном доме Жоры есть русская печь, и велел растопить ее к нашему приезду. Когда мы вошли в комнату. Жора поставил клетку на пол, неуверенно потер подбородок и спросил:
— Значит… — Откашлялся. — Я должен сделать…
— Ты знаешь, что должен сделать, — невозмутимо произнес Валька. — Если откажешься, сделка аннулируется, и мы тебе ничего не должны.
Мне показалось, что в этот момент Жора готов был отступить. То, что ему предстояло сделать, не нравилось Камышину. Во время обсуждения плана он даже несколько раз переспрашивал Вальку, нельзя ли заменить его кем-то другим, и всякий раз получат отказ.
— Мы теряем время.
Толстяк вздохнул, вытащил гусака из клетки, прижал его к себе одной рукой, а другой крепко сдавил птице горло.
— Пока не задохнется.
Жора не ответил: он боролся с умирающим гусаком.
Я отвернулся.
Когда все было кончено, Валька велел положить задушенную птицу на сковороду и сунуть в печь. Жора подчинился. Нечищеные перья вспыхнули, и, несмотря на хорошую вытяжку, в доме появился неприятный запах. Пришлось выйти во двор.
— Если ты меня обманул, ты пожалеешь, что родился, — тихо пробурчал Жора, вытирая руки о джинсы.
Валька промолчал.
Гусак жарился до полуночи. Мы бродили по двору, курили, изредка перебрасывались короткими фразами, снова курили и снова бродили. О повисшем на нас долге я, честно говоря, не думал. Как-то забылось. Гораздо чаще перед моими глазами вставал убивающий птицу Жора и холодный, чуть отстраненный Валька. И приходило в голову, что на этот раз мой друг замыслил что-то очень непростое.
А часиков в одиннадцать вечера Гостюхин достал из сумки припасенную заранее бутылку водки и предложил нам выпить.
— Для чего? — осведомился Жора.
— Тебе понравилось начало? — спросил Валька. Камышин бросил взгляд на дом, в котором жарился гусак, и молча покачал головой.
— Дальше будет хуже.
На перекресток мы приехали примерно в час ночи.
На тот самый перекресток, что находился рядом с нашей общагой. На нехороший перекресток.
Когда мы вышли на него, появился Шаман. Черная клякса, вынырнувшая из тени. Я увидел, как вздрогнул Жора. И, если честно, мне самому было не по себе.
— Шаман знает дорогу и приведет нас куда нужно, — негромко пояснил Валька. — Жора, твоя задача не сводить глаз с кота и идти строго за ним. Что бы ты ни услышал, что бы ты ни почувствовал — не отвлекайся. Смотри только на Шамана.
— А если я отвлекусь?
— Мы заблудимся.
Валька сказал это так, что у меня зашевелились волосы на голове. У Камышина — я понял это по его взгляду — тоже. К счастью, водка несколько притупила страх, и у нас не появилось желания отказываться от предприятия.
— Я буду держать тебя за плечо. Сергей!
Я сглотнул:
— Да?
— Ты будешь держать за плечо меня. Не разжимай пальцы до тех пор, пока я не скажу, что можно. Понял?
— Да.
— И поскольку все вы верующие, предупреждаю еще раз: что бы вы ни увидели, не вздумайте креститься. — Валька выдержал паузу. — Пропадем.
— А крестик снимать не надо? — запинаясь, спросил Жора.
— Не надо. — Пауза. — Это ваша последняя защита.
— На какой случай? — прошептал я.
— Если заблудимся.
Камышин громко икнул.
Мы встали, как велел Валька, друг за другом. Впереди Жора, держащий под мышкой завернутого в тряпку гуся. Сосредоточенный Валька. И я, клацающий зубами от страха.
Шаман обернулся, сверкнул зелеными глазищами, коротко мяукнул и медленно пошел к центру перекрестка.
Вы когда-нибудь купались ночью в море? А в очень-очень теплом море? Вы когда-нибудь входили из темноты воздуха в темноту воды? Но при этом температура окружающего вас пространства не меняется — воздух и вода одинаково теплы, и только тьма становится все более и более вязкой. Каждое следующее движение дается все с большим и большим трудом, каждый следующий шаг — маленькая победа, каждый следующий вздох… В какой-то момент вы понимаете, что густая тьма незаметно пробралась в ваши легкие, наполнила их чернильным студнем и не позволяет сделать следующий вздох. Вы чувствуете только тяжесть. Тяжесть вокруг, тяжесть внутри. Вы понимаете, что еще чуть-чуть, и не выдержите, что студень накроет вас с головой и заберет навсегда.
Вы в ужасе.
Но страх придает сил, и вы делаете рывок.
И вы снова можете дышать.
Я закашлялся и упал на колени. Я судорожно дышал. Дышал! Втягивал в себя воздух снова и снова и не мог надышаться. Господи, какое же это счастье — дышать.
— Оклемался?
Я поднял глаза на Вальку, подумал, прислушиваясь к биению сердца, и кивнул:
— Да.
— Вот и хорошо.
Жора вынырнул из студня первым, а потому уже успел прийти в себя. Рядом с ним сидел невозмутимый Шаман — судя по всему, ни он, ни Валька никаких неудобств не испытывали.
— Что теперь? — глухо спросил толстяк.
— Делай так, как я говорил, — усмехнулся Валька. — Или ты все забыл?
— Не забыл, — буркнул Жора.
Он развернул тряпочку, в которую был завернут гусак, поднял птицу над головой и завопил:
— Купите у меня гусака, дайте за него рубль серебряный! Купите у меня гусака, дайте за него рубль серебряный!!
Я огляделся.
Общаги не было. Домов не было. Москвы не было.
Был только перекресток, слабо освещенный четырьмя факелами, и четыре дороги, ведущие в никуда.
Светофоров не было. Асфальта не было. Деревьев не было.
Мы стояли на черной дороге, а вокруг нас разливалась непроницаемая тьма.
Ничего не было.
— Купите у меня гусака, дайте за него рубль серебряный! Купите у меня гусака, дайте за него рубль серебряный!!
— Золотой возьми, хозяин, возьми золотой!
Первый покупатель оказался низеньким лохматым ублюдком с длинным и голым, будто у крысы, хвостом. Жора, как и было велено, никак не среагировал на неправильное предложение. И на внешний вид урода не среагировал. То ли водка помогла, то ли врожденная смелость.
— Купите у меня гусака, дайте за него рубль серебряный!
— Жемчуг возьми, хозяин, две жемчужины дам!
— Колечко, милый, колечко с самоцветом возьми!
— Купите у меня гусака, дайте за него рубль серебряный!
— Жемчуг возьми, хозяин, две жемчужины дам!
— Колечко, милый, колечко с самоцветом возьми!
— Червонец! Червонец!!
— На шелк сменяй, хозяин, шикарный шелк…
Толпа вокруг Жоры становилась все гуще и гуще.
Нечистые прибывали со всех дорог разом, скапливались вокруг нашего кредитора (совершенно игнорируя меня и Вальку) и наперебой предлагали за гусака сходную цену. Высокие и низенькие, худые и толстые, лысые и заросшие. Вот черт, обыкновенный черт, каким я привык видеть его на картинках. Вот безобразная старуха с непропорционально большой головой, кривыми ногами и обнаженными, обвисшими грудями. Вот вроде бы человек. Только руки у него достают до земли, а сам он покрыт короткой серой шерстью. Вот старик с зеленой бородой. Вот…
На мгновение мне показалось, что я вижу ее: крупную, черноволосую и развратную, но видение исчезло. Была она в толпе или нет, кто знает?
— Купите у меня гусака, дайте за него рубль серебряный!
К чести Жоры следует сказать, что он не спятил и не перепугался, увидев вокруг себя толпу тварей. Я думаю, он остался тверд потому, что занимался привычным делом — торговал, а с кем вести бизнес — это вопрос второй. Жора с каменной физиономией выслушивал предложения нечистых, отворачивался и продолжал гнуть свое:
— Купите у меня гусака, дайте за него рубль серебряный!
И добился цели.
— У меня есть рубль серебряный, — произнес человек без головы.
Жора без разговоров протянул ему гусака и получил взамен крупную монету.
— Уходим! — немедленно приказал Валька. — Быстро уходим!
Я вцепился в его плечо. А вокруг уже завывали:
— Ты обманул нас!
— Твой гусак мертвый!
— Зачем ты оторвал ему голову, уверяя, что он живой?
— Ты обманул нас!
— Верни рубль!
— Верни рубль!!
Обратный путь оказался и быстрее, и легче. Нечисть визжала, но препятствий не чинила — за руки нас никто не хватал и подножки не ставил. Десять шагов, и вот мы снова на перекрестке.
На НАШЕМ перекрестке.
В некоторых окнах общаги горит свет, подмигивает светофор, ровно сияют уличные фонари. Свежо. Необычайно свежо. И воздух такой… вкусный!
При нашем появлении телохранитель Жоры выскочил из автомобиля и открыл хозяину дверцу.
— Что ты видел?
— Ничего. — В глазах громилы читалась растерянность. — Вы дошли до центра перекрестка и вернулись обратно.
— И все?
— И все.
— Сядь в машину, — приказал Жора. Телохранитель подчинился. Толстяк, не глядя на нас, повертел в руке серебряную монету, после чего опустил ее в карман и буркнул:
— Мы в расчете. — И после паузы добавил: — Но вы уволены.
* * *Как вы уже поняли, Валька не часто демонстрировал мне свои способности. Он стремился всего добиваться сам. Сам. Ночами просиживал за учебниками. Работал, чтобы было на что жить. Никогда не использовал свой дар, чтобы уложить в постель понравившуюся девчонку. Он им и так нравился.
Он.
Сам.
Все его победы — его победы. Все его поражения — его поражения. Ведьма сторонилась своих способностей, ведьма жила обычной жизнью. Ведьма самостоятельно шла к цели. Набивая шишки, поднимаясь и снова вставая.
Валька был упрям и знал, что нельзя отнять настоящее, то, чего достиг своими силами.
Валька жил так, потому что знал, что в один прекрасный день…
Я вошел в комнату и увидел разбитый кувшин. Глиняные черепки рассыпались по полу, рядом лежал сломанный нож, а Валька сидел на кровати и грустно улыбался.
И я понял.
У него родилась дочь.
Он сказал:
— Я больше не люблю молоко.
А на столе, свернувшись клубочком под теплым светом лампы, лежал Шаман. Услышав шаги, кот медленно поднял голову, открыл потускневшие глаза, посмотрел на меня и вернулся в прежнее положение.
Медленно.
Устало.
И я понял, насколько он стар.
— Шаман родился в один час со мной, — бесцветным голосом произнес Валька. — И всегда был рядом.
Ведьмин кот, ведьмин друг. Но Валька уже не ведьма. Ошибка исправлена, способности исчезли, и если опустошенной оболочке, сохранившей требующиеся для продолжения рода качества, позволено жить дальше, то зверь, питаемый волшебным даром, обречен.
— Это неправильно, — прошептал я.
— Так заведено.
Валька поднялся, взял кота на руки, вернулся с ним на кровать, уселся, положил к себе на колени и принялся гладить. Я услышал тихое, едва различимое урчание.
— Так заведено.
ПОЛОВИНКИ
«Акции „ТехЭнергоЭкспорта“ не могли упасть на шесть пунктов только из-за неудачного высказывания финансового директора. Проблемы бывают у всех, даже у китов, но спекулянты не станут сбрасывать столь мощные активы после одного интервью. Должно быть что-то еще…»
В биржевых играх важна каждая мелочь, каждый слух, каждое слово. Любое высказывание может привести к взлету или, наоборот, к падению акций. К резкому выигрышу или крупным финансовым потерям. Игорь Тареев знал эти законы лучше других. Он умел играть, был настоящим профессионалом, которому доверяли большие деньги. Принадлежащая Тарееву брокерская компания процветала, сам Игорь славился чутьем, информированностью, удачливостью, но ситуация с «ТехЭнергоЭкспортом» ставила его в тупик.
«Сбрасывать или подождать?»
— …альбом. Светка уже заказала столик. — Марина допила кофе и посмотрела на часы. — Ой, опаздываю. У меня переговоры через двадцать минут.
«Новый альбом? Ах да, поп-идол десятилетней давности пытается вернуться в обойму». Игорь припомнил, что вчера вечером Маринка долго щебетала с подругами, обсуждая потертого кумира не столь давней юности. Сколько им было во времена расцвета героя? Лет по четырнадцать? По пятнадцать? Судя по последним словам, щебетание закончилось твердым решением посетить мероприятие и воочию полюбоваться на лысеющего кумира.
— Я заеду за тобой в офис, — предложил Игорь. Он совершенно не помнил, о каком клубе говорила девушка.
— Прекрасно! До вечера.
Она позволила себя поцеловать и упорхнула. Нет, правильнее будет сказать: стремительно умчалась, на ходу превращаясь в железную бизнес-леди. Спокойную, уверенную и деловитую — несмотря на молодость, Маринка уже стала партнером в крупной юридической фирме.
Тареев с улыбкой проводил взглядом выбежавшую из кафе подругу и рассеянно потянулся за счетом.
«Кому же позвонить по поводу „ТехЭнергоЭкспорта“?»
— Ваша жена?
Игорь удивленно повернулся к задавшему вопрос человеку. Прищурился, пытаясь выбрать наиболее подходящий вариант ответа, но голова была занята необъяснимым падением котировок, и пришлось ограничиться недружелюбным:
— Какое вам дело?
За соседним столиком сидел подтянутый старик в старомодном костюме-тройке. Сухонький, абсолютно седой, очень морщинистый, но с большими, горящими, будто у юноши, глазами. С очень молодыми глазами, как машинально отметил Игорь: быстрыми, живыми, внимательными.
— Позвольте извиниться, — искренне произнес старик. — Честное слово, я не ожидал, что мой вопрос прозвучит бестактно. Простите меня.
В его голосе было столько неподдельного раскаяния, что Тарееву стало немного стыдно за резкость.
— Моя невеста, — слегка извиняющимся тоном произнес Игорь.
— Очень красивая, — сдержанно кивнул незнакомец.
И замолчал. Но продолжал смотреть на Тареева, явно надеясь на продолжение разговора. «Какого черта?» Игорь посмотрел на часы — пора бы вернуться в офис — и, неожиданно для самого себя, спросил:
— Почему вы решили, что она моя жена?
— А вы не обидитесь?
— Обещаю.
— Хорошо. — Старик улыбнулся и протянул руку: — Александр Александрович. Но, пожалуйста, называйте меня Сан Саныч.
— Очень приятно, Игорь. — Тареев пожал крепкую ладонь старика. — Так почему вы решили, что Марина моя жена?
— Потому что вы расстались обыденно, — объяснил Сан Саныч. — Очень обыденно. Так, словно прожили с этой женщиной не один год. И еще вы не очень внимательно ее слушали.
— Мы вместе семь месяцев, — буркнул Игорь.
— Это большой срок. — Старик произнес эту фразу так, что Тареев не понял, серьезно он говорит или с издевкой. — Вы хотите сказать, что семь месяцев назад все было по-другому?
— Э-э… Наверное. — Игорь снова взглянул на часы. — Но почему вас это интересует? — Дело в том, что я профессор психологии… — Сан Саныч правильно истолковал резкий взгляд Тареева и замахал руками: — Нет-нет, не волнуйтесь, Игорь, я на пенсии и давно не практикую. Более того, не пишу научных трудов, так что можете быть абсолютно спокойны — вы не являетесь объектом исследования.
— Тогда к чему ваши вопросы?
— Проклятая привычка, — обезоруживающе улыбнулся старик. — Я специализировался в семейной психологии. В том, что обычно называют любовью.