На самом деле там он нашел ключи от «Мерседеса», а куртку уже в машине. А ведь он ловил на шоссе попутку. Руслан так сказал. Когда же пересел на «Мерседес»? В Горетовке? Как все это странно. И Зое об этом знать не надо. Она, похоже, не в курсе всех его похождений. Итак, куртка — это первое.
Второе — пистолет. Возможно, это пистолет, который числился за следователем Мукаевым и теперь считается потерянным. Сейчас в розыске. В таком случае его надо принести в прокуратуру и отправить на экспертизу. Проверить по номерам, тот ли пистолет, и выяснить, стреляли из него в последнее время или нет. Но — страшно. Отчего-то очень и очень страшно.
И третье, самое важное — права. Потому что здесь, в его квартире, лежат еще одни права. Выданные на имя Мукаева Ивана Александровича того же числа, месяца и года рождения. Откуда же вторые? Вывод напрашивается сам собой: он вел двойную жизнь. Ездил на черном «Мерседесе» под чужой фамилией, и наверняка не в черте родного города. И сейчас он больше Саранский, чем Мукаев. Потому что привычки последнего не помнит вовсе. А вот «Мерседес», «Данхилл», хорошие костюмы, казино, рестораны и подиум помнит очень хорошо. И море. Женщину Ольгу тоже помнит. Она очень красивая. Почти такая же, как Леся. Даже похожа на нее чем-то. Не удивительно, что тогда в больнице он ошибся.
Вспоминать жизнь этого Саранского тоже отчего-то больно. Какие-то отрывки, но большая ее часть спрятана в непрозрачные капсулы. Причем капсулы эти рассыпаны в беспорядке. И надо не только вспомнить, что находится в каждой, но и составить из их содержимого цельную картину. Потому что про Ивана Мукаева ему рассказывали и рассказывают все: Зоя, Руслан, Леся, Лора… А вот про Ивана Саранского — никто. Ни слова. Потому что жизнь его была под запретом. Он, очевидно, занимался делами не слишком благовидными. Занимался в тени, там, где солнце не светит. Тайна. Его жизнь — тайна.
Но кто-то же должен про него рассказать, про этого загадочного Саранского?
Страшно.
Тяжелый день. Уже тяжелый, хотя еще только начался. Ночи сейчас короткие, за окном так и не стемнело до черноты. Видно, как за домами занимается заря. Словно где-то там, вдали, спит огромный городи его многочисленные огни подсвечивают ночное небо. Потом оно порозовеет, и это уже будет одна из его детских фантазий, Фата Моргана. Страна розовых облаков и воздушных замков.
Он знал, где искать концы и как выйти на человека, который расскажет про Саранского. Надо завтра, то есть уже сегодня, целый день вести допросы. Спрашивать, спрашивать, спрашивать… Ключи были в этом доме. Надо искать след. Тянуть за тоненькую ниточку. Потому что за чем -то очень важным он шел тогда в Москву.
Утро, полдень и дальше
Первым был желтоглазый. У мужика этого действительно выявили на рентгене двойной закрытый перелом голени, затем наложили гипс и прописали постельный режим. Допрашивать его пришлось в больнице. Оказался желтоглазый законченным бандитом, с двумя ходками, с изукрашенным синими наколками торсом и блатным жаргоном, каждое словечко из которого произносилось с особым шиком. Мол, я тертый калач и законы знаю. В переводе на нормальную человеческую речь показания желтоглазого на допросе, длившемся без малого три часа, можно было свести всего к одной интеллигентной фразе:
— Своих не выдам.
Скорее всего, что только «своих» он и знал. А за делом стоял кто-то образованный и, возможно, в милиции еще не засвеченный. Как тот человек, что жил в комнате с трельяжем и хорошей кроватью. Стреляли как раз оттуда. Не добившись ничего от желтоглазого, Руслан уже в прокуратуре предложил взяться за главного:
— Если кто и выведет на путь истины, то это стрелок. Остальные просто проспиртованные насквозь алкаши. А этот вроде был трезвый.
— Что ж так плохо стреляет? — усмехнулся он.
— Кто знает? — пожал плечами Руслан. — То ли Господь был на нашей стороне вчера, то ли нечистая сила. Так что? Вести?
— Давай.
Вошедший еще с порога повел себя странно. Смотрел на него, на следователя Мукаева, словно чего-то ждал. Внимательно смотрел, настороженно. Услышав предложение присаживаться, вдруг вздрогнул:
— Ты точно следователь?
— Вы, — спокойно поправил он, и повторил: — Садитесь. Пожалуйста, ваша фамилия, имя, отчество?
— А прошлый раз Илюхой называл, — усмехнулся мужчина, присаживаясь.
— Когда это прошлый раз?
Он внимательно стал разглядывать этого Илюху. Роста высокого, но очень худой и весь какой-то дерганый. Цвет лица неприятный, желтоватый, зубы тоже как будто прокуренные, закопченные табачным дымом. Волосы редкие, губы тонкие. И какой-то тот весь… несвежий. Да. Именно так. Зачуханный. Что-то шевельнулось в памяти. Слово знакомое. А производная? То, что вертится в голове? Знакомое ведь лицо. Когда видел? Где? Повторил:
— Фамилия, имя, отчество, год рождения?
— Сидорчук Илья Михайлович. Год рождения… Да почти в один день родились. Тридцать пять мне. Не помнишь, что ли?
— Те. Не помните.
— Значит, точно: следователь. Ну, извини, показалось. Те.
— Что?
— Извините, показалось. Память — штука тонкая, иногда подводит.
— Место рождения?
— Не понял?
— Где родились?
— Точно: следователь. Горетовка. Место рождения — деревня Горетовка.
— Что?! — Тут из любимого кресла привстал капитан Свистунов. Уставился на Сидорчука, пригляделся, потом протянул удивленно: — Однако как время людей меняет!
— А вас, простите, не знаю, — обернулся, скользнул безразличным взглядом по Свистунову, Илья Сидорчук.
— Да ну? — поднял брови Руслан.
— Может, мельком где и видел.
— Капитан Свистунов Руслан Олегович, будем знакомы.
— Мент?
— Старший оперуполномоченный. Горетовка, значит. Тот самый выпуск.
— Какой это тот самый?
— Интересный. Тот самый интересный. Но это я так: своим мыслям. Рассказывайте, Сидорчук Илья Михайлович, как вы дошли до жизни такой.
— А до какой такой жизни? — невинно поинтересовался Сидорчук.
— Ну как же? — Свистунов подошел к столу, стал рассматривать задержанного с интересом. — Ведь не только подпольное производство водки за тобой, но теперь еще и покушение на жизнь лица, находящегося при исполнении. Ты в кого ж стрелял? В кого попадешь?
— Вот в него, — кивнул в сторону следователя Мукаева Сидорчук.
— Интересно. А за что?
— Он знает.
— Да? Думаешь, знает? А наркотиками кто его накачивал? Кто? Ты?!
Руслан вдруг сорвался, приподнял Сидорчука со стула, тряханул как следует. Тот сжался, голова на тонкой шее задергалась:
— А что мне было делать?! Что?! Он, сволочь, все узнал!! У меня инструкция была! Инструкция!!
— От кого?
— От Хозяина! Пусти-и-и!
— Кто Хозяин? Кто?!
— Незна-а-ю!
— Адрес не знаешь? В лицо?!
— Адрес.
— А в лицо? — Руслан тряхнул Сидорчука так, что показалось: голова оторвется.
— Знаю. Скажу. Пусти-и.
— Капитан Свистунов, успокойтесь! Руслан!
— Сволочи. — Друг детства швырнул Сидорчука в кресло. — А ты сидишь мумией. Спроси, за что он в тебя стрелял! Спроси!
— Старший оперуполномоченный Свистунов, выйдите из кабинета. Вы мешаете вести допрос.
— Есть. — Свистунов, ощерившись, взглянул на Сидорчука: — Не для протокола: думай, что будешь сейчас говорить. Над каждым своим словом думай, понял? А мы с тобой еще встретимся.
— Капитан Свистунов!
— Иван Александрович, я перекурю пять минут и вернусь.
— Я не думаю, что…
— А я думаю, — жестко сказал Руслан. — И не будет больше никаких нервных срывов. Слово офицера.
— Хорошо. В протоколе эту часть беседы я опушу. Возвращайтесь.
Свистунов вышел, они с Сидорчуком остались одни. Тот пододвинулся вдруг на самый краешек стула, вытянул тощую шею, уставился и вдруг еле слышно просвистел:
— Ваня…
— Простите?
— Ты меня не узнаешь?
— Нет.
— Что ж… Значит, следователь. Тогда «Девятый вал» должен помнить. Помнишь? Те.
— Что это девятый вал?
— Местный кабак. В конце апреля.
— Что в конце апреля?
— Сидели мы там в конце апреля. Тогда-то я и прокололся. Помнишь?
— Нет.
— Значит, не помнишь. — Ему показалось, что Сидорчук облегченно вздохнул. — Значит, все я правильно сделал. Верное оказалось средство. Но как же ты тогда меня нашел?
— Вы.
— Не могу, ну не могу! Смотрю на тебя и не могу! Следователь… Неужели ничего не знаешь?
— О чем?
— Так. Ведь ты, уже когда ко мне шел, догадался. А я дурак. Еще думаю: «Чего это он такие дерьмовые сигареты курит?»
— И я называл вас Илюхой? А странным это не показалось?
— Показалось. Ты — и вдруг Илюхой. Но я подумал, что время людей меняет. Меня видишь как изменило.
— Да, — вдруг согласился он. — Изменило.
— Да, — вдруг согласился он. — Изменило.
— Значит, узнал? — обрадовался Сидорчук. — Узнал?
— Если узнал, что это меняет?
— Да все! Как ты не понимаешь: все!
— Вы мне давали газ?
И Сидорчук снова потерялся. Отодвинулся подальше вместе со стулом, лицо посерело:
— Газ, какой газ?
— Меня ударили по голове в вашем доме, потом в подвале накачивали неделю наркотическим препаратом. Кто давал газ? Вы?
— Извините. Значит, Мукаев. Следователь Мукаев. Извините. Я. Да. Инструкции.
И тут он вспомнил про брелок. Серебряный дельфинчик, который лежал на трельяже в комнате Сидорчука. Выхватил его из кармана, показал:
— Эта вещь чья?
— Моя, — облизнул тонкие губы Сидорчук.
— Неправда.
— Откуда знаешь? Те.
— Это ключи от машины. Черный пятисотый «Мерседес». Так?
— Так, — прошептал Сидорчук.
— Где вы их взяли?
— В твоем кармане. Вместе с документами. У меня от этого в голове все смешалось. Как? Откуда? Ведь это же…
Хлопнула дверь, вошел капитан Свистунов. Оба вздрогнули. Сидорчук втянул голову в худые плечи, он, следователь Мукаев, достал из кармана накрахмаленный платок, Зоину заботу, вытер мокрый лоб. Тема черного «Мерседеса» при Свистунове была запретной.
— Беседуете? Ну и как результат?
— Гражданин Сидорчук, — официально сказал он, придвинув протокол, — рассказывайте все с самого начала. Каким образом и по чьему указанию вы стали заниматься незаконным производством подпольной водки?
— Да-да. С самого начала. Я родился в деревне Горетовка, закончил десять классов, потом хотел поступить в институт, но не прошел по конкурсу. Осенью забрали в армию…
Он сидел, слушал и не мог отделаться от мысли, что история эта уже знакома. До боли знакома. Даже интонации в особо жалостливых ее местах знакомы. Да, Сидорчук родился в Горетовке, да, после школы не прошел по конкурсу в институт, поступил туда уже после армии. Институт мясомолочный, не особо престижный, но высшее образование есть высшее образование. Тем более что начались времена перестройки, потом, как грибы после дождя, начали появляться различные ЗАО, ООО, ТОО. Предприимчивый Сидорчук с высшим мясомолочным образованием решил заняться бизнесом в родной Горетовке и арендовал там несколько гектаров земли, да бычков взял на откорм, да на ферме развернулся. Погубило предпринимателя непомерное тщеславие. Еще не отбив кредитов и не оказавшись в твердых плюсах, Илья Михайлович купил участок земли в городе, в Нахаловке, и стал строить там огромный особняк. Сил своих не рассчитал, такого рода начинание требовало больших денег. Зачем так нужен был этот дом, Сидорчук и сам толком не знал. Жили они в Горетовке вдвоем с матерью, места в деревенском доме хватало. Сказал, что погнался за другом детства, который мельком упомянул как-то, что живет в коттедже под Москвой. И что это очень удобно и престижно. Вот и заклинило Сидорчука на престиже.
И тут случилась беда: неурожай. Потом на ферме один за другим начали дохнуть взятые на откорм бычки. Кредиторы засуетились, потребовали полного финансового отчета. Отчет у Сидорчука был только один: огромный недостроенный особняк в Нахаловке. Все деньги ушли туда, как в черную дыру. Выход был: ликвидировать хозяйство, продать дом, рассчитаться с долгами. Но обратно в грязь не хотелось. Привык быть в деревне человеком, которому завидуют, кланяются и у которого просят в долг. И тут приехал из Москвы на дорогой машине человек, представившийся скромно Алексеем Петровичем. Знал приезжий про Сидорчука все, и это было удивительно. Особенно удивительно, что просчитал до мелочей и колебания Ильи Михайловича, и сомнения, и трусость природную. И предложил ровно столько, сколько надо было, чтобы Илью Михайловича сломать. Будь господин Сидорчук поумнее, это не только удивило бы, но и насторожило. Как, каким образом московский товарищ так точно осведомлен не только о делах фермера, но и об особенностях характера?
Но не насторожило, и в огромном особняке разместился подпольный цех, где спирт мешали с водопроводной водой, разливали по бутылкам, запечатывали и обклеивали этикетками и фальшивыми акцизными марками.
Вот, собственно, и вся печальная история. Он, следователь Мукаев, только никак не мог вспомнить, где же ее слышал. Но повторялось все, даже интонации, паузы и вздохи. Сидорчук искренне себя жалел. «Ну, что делать, а? Что делать?»
«Дежа вю, — подумал он. — Теперь уже дежа вю. Не слишком ли много психических отклонений для одного человека? Амнезия, раздвоение личности, теперь еще и это. Но любую фразу Сидорчука я могу закончить теми же словами, что и он».
— …не хотел. От отчаяния это.
— Что? — вздрогнул. Это уже что-то новенькое.
— Стрелял от отчаяния. Обещали же, что с гарантией. Ни одного прокола.
— И кто давал зелье? — спросил настороженно Свистунов.
— Он. Алексей Петрович.
— Фамилия, адрес?
— Ну, не спрашивал я. Не спрашивал. Упакованный мужик. И не блатной.
— На какой машине он приезжал?
— «Тойота».
— Какая? «Тойот» много.
— «Лэнд Крузер». Джип.
— Ого! Часто приезжал?
— Нет. Раза два. Потом были курьеры.
— А курьеры ничего не помнят. Значит, признаете, что покушались на жизнь следователя Мукаева?
— Да. Признаю.
— И больше ничего сказать не можете?
— Не могу. Не главный я, поймите. Просто не повезло.
— Но когда деньги рекой потекли, небось подумал, что в жилу попал, — усмехнулся Руслан. — И сейчас спокоен. А почему?
Сидорчук вдруг неприятно оскалился, показал прокуренные зубы:
— А чего мне волноваться? Слово я заветное знаю. Только вам его не скажу.
— «Мы с тобой одной крови», что ли? Маугли, тоже мне! Лягушонок, блин, глазастый. А кому? Кому скажешь? — придвинулся вплотную к задержанному Руслан.
— Кому надо. Устал я. Давайте протокол. Устал.
— Ладно, хватит на сегодня, — сказал он, следователь Мукаев. И повторил: — Хватит. Подписывайте, Илья Михайлович.
Тот взял авторучку правой рукой, повертел ее в пальцах, потом переложил в левую. Пока расписывался, он смотрел очень внимательно и вдруг не выдержал:
— Вы что, левша?
Сидорчук вздрогнул и отчего-то сильно испугался. Засуетился, отодвинул протокол, переложил авторучку в правую руку, хотел было зачеркнуть свою роспись, потом что-то сообразил. Заговорил быстро, оправдываясь:
— Не левша, не левша. Это я так. Привычка.
— Привычка?
— Ну, не привычка. Это я так. Не левша.
Свистунов вдруг нахмурился:
— Ты не темни. Почему ж тогда левой рукой пишешь?
— Да вам-то что?! Вам-то что?! — дернулся Сидорчук. — Получили — заберите. Не левша я. Уведите меня.
Руслан вызвал конвой, когда остались в кабинете вдвоем, спросил:
— Ну, друг детства, что скажешь?
— Разве можно найти этого Алексея Петровича?
— Иголку в стоге сена. Если только засаду в Нахаловке устроить и ждать. Зелье-то у них кончилось. Авось привезет.
— А если не привезет?
— То-то и оно. Странная история. Тебе, Ваня, не показалось? А Сидорчук?
— Что Сидорчук?
— Не вспомнил его?
— Знакомый товарищ. Может, я его видел в подвале, когда был в полубессознательном состоянии?
— Может, и так, а может, и не так.
— Ты что-то не договариваешь. Почему?
— Потому что сам толком ничего не знаю. Ни-че-го.
— Послушай, ты не помнишь, кто повесил зеркало в моем кабинете?
— Как кто? Рабочий пришел и повесил.
— А зачем?
— Ты попросил. Кстати, однажды я застал тебя перед этим зеркалом за очень странным занятием. Вошел без стука и увидел, как ты внимательно изучаешь свою мимику. Вроде как улыбку репетируешь.
— А… когда это было?
— Да дня за два до того, как тебе исчезнуть. Странное для тебя занятие: собственную физиономию в зеркале изучать. Вроде как чего-то в ней не устраивало.
— День сегодня тяжелый был, Руслан. Пойдем зайдем в «Девятый вал».
— Куда-а?
— В ресторан.
— Ах, это. Да какой там ресторан! — махнул рукой Руслан. — Так, забегаловка. Но в нашем городке ничего приличнее нет. Что ж, пойдем. Привычки прежние вспоминаешь или женщина у тебя там есть?
— Опять ты за свое. Нет у меня больше никаких женщин. Я, кажется, теперь Зою люблю.
— Чего только в жизни не бывает, — откровенно удивился Свистунов. — Что ж, пойдем, обмоем такое дело.
Вечер
Самая известная в городе забегаловка, громко называемая рестораном, располагалась на холме, выше того уровня, на котором находился центр и были построены новые микрорайоны. Отсюда и пошло ее название: «Девятый вал». Из окон ресторанчика весь город был как на ладони. Простой народ заходил сюда с опаской или не заходил вовсе. Неизвестно, на кого нарвешься, да и цены немалые, если учитывать местные зарплаты. Как ни странно, крутые тоже это место избегали, так же как и люди, зарабатывающие хорошие деньги почти честным трудом. Уж больно заведение было на виду. Про тех, кто зашел невзначай в «Девятый вал», тут же пускалась по городу злая сплетня. Считалось, что стоит сходить в «Девятый вал», и тебя непременно сглазят. Твою удачу, твою не застрахованную от неприятностей жизнь. Хорошо чувствовали себя здесь только приезжие, но второй раз оказаться выше уровня городского населения почему-то не спешили. Когда спускались обратно в город, натыкались на злые взгляды. Что поделаешь, богатых никто не любит, пусть даже они и плачут. Но плачут тайно, а смеются в открытую, смеются весело, сыто, пьяно.