— Пойду пробегусь. Кажется, набрал лишних пару килограмм.
Зоя снова промолчала, и он так и не понял, волновал его раньше собственный вес или не волновал. Бежать по тенистой улочке в сторону городского парка ему понравилось. И город понравился. Теперь понравился. Утро было свежим, теплым, ароматным, как только что испеченный хлеб. Запахи этого утра возбуждали аппетит соскучившегося по активным движениям тела. Он открывал рот, глотал это утро кусками, глотал жадно, и жажда движений притуплялась до тех пор, пока не стало совсем лениво и сыто. Тут он остановился и посмотрел на часы. Все, на сегодня хватит.
Когда вернулся домой, на столе ждал завтрак.
— Тебя видел кто-нибудь? — спросила Зоя.
— Кажется, да. Не переживай: я здоровался на всякий случай, — улыбнулся он. Зоя на это ничего не сказала.
Он принял холодный душ, стал неторопливо бриться. И тут, глянув в зеркало на свое лицо, пришел в ужас от одной неожиданной мысли и стал себя торопливо ощупывать. Нос, рот, щеки, скулы, брови. Показалось вдруг, что все это, словно резиновая маска, надето на каркас какой-то иной, совершенно для другого лица предназначенной конструкции. «Кто ты теперь? Кто?!»
— Я должен уйти сегодня пораньше, — сказал, торопливо глотая обжигающий кофе. Не замечая, как лопается тонкая кожица на небе. Зоя все так же деликатно молчала, но он пояснил: — В больницу зайду.
— В больницу?!
— Мне надо взять справку. Вэри Вэл попросил.
Все необходимые справки ему дали при выписке, но Зоя в который уже раз ничего не сказала. Ему же хотелось успеть побывать в больнице до начала рабочего дня, так, чтобы никто этого не узнал. А вдруг? Что делать в случае, если его догадка подтвердится, он тоже не знал, но все равно пошел.
Повезло. Его лечащий врач, женщина пенсионного возраста, как раз в эту ночь дежурила и на работе задержалась. Идти ей, собственно, было не к кому: с мужем развелась еще в молодости, сын уехал в Москву, внуки приезжали редко, летом жили с матерью за городом, на даче. Она со снохой не ладила, а потому работала. И летом, когда многие брали отпуска, особенно охотно. Изредка звонила сыну, оправдывала свое отсутствие на даче, где жили его жена и дети, этой работой, своей нужностью здесь, в больнице, и полезностью. Это была ее жизнь: городская больница, пациенты с черепно-мозговыми травмами, похожие на беспомощных грудных детей, у которых еще не заросло темечко.
— Здравствуйте, Галина Михайловна, — вежливо сказал он.
— Добрый день. По крайней мере, все, что произошло после того, как вас подобрали на шоссе, вы помните прекрасно, — улыбнулась она, — в том числе и мое имя-отчество. Уже хорошо.
— У вас есть пять минут свободных?
— Да, конечно.
Она старательно закрашивала седину хной и носила затемненные очки, чтобы не было заметно сеточки морщинок под глазами и отеков. Пытаясь разглядеть, какого же цвета у доктора глаза, он спросил:
— Вы ведь тщательно исследовали мой череп, так?
— Да, конечно. Какие-то жалобы, вопросы?
— Нет. За лечение большое спасибо. Мне сказали в психиатрической больнице, что такие травмы не приводят к полной амнезии, так?
— Да, это так. Хотя человеческий организм — вещь загадочная и до конца не исследованная. Тем более головной мозг. Но я думаю, что вы принимали какой-то препарат. Быть может, вдыхали. Да, скорее всего, так. Но если это был одурманивающий газ, то точный состав его теперь определить невозможно.
— Я это прекрасно понимаю. Что это был именно газ, можно определить, только если сделать вскрытие и исследовать головной мозг, но это в случае, когда прошло не слишком большое количество времени после приема.
— Вы разве врач? Химик? — Он не мог уловить выражение ее глаз. Что в них? Удивление? Настороженность?
— Нет. Я следователь прокуратуры. И, если честно, у меня к вам есть более важный вопрос. Бог с ним, с этим препаратом. Скажите, Галина Михайловна, нет ли у меня на лице каких-нибудь швов?
— Швов?
— Ну да, шрамов, швов. Я хочу знать, не делали мне в недалеком прошлом пластическую операцию?
— С чего вы это взяли? — Она даже приподняла очки, показала ему свое неподдельное удивление. Зрение у докторши было не такое уж и плохое, все дело в маленьких обильных морщинках. Отсюда и очки с тонированными стеклами.
— Не знаю. Может быть, мне просто сделали это лицо?
— А вы им так недовольны? — Она улыбнулась.
— Нет, отчего же.
— Еще бы! Красивое, правильное лицо. Я старше вас на двадцать лет, могу себе это позволить.
— Что позволить?
— Сказать, что вы очень красивый мужчина. На редкость красивый. Такие чистые, изящные линии, особенно носа, бровей… Думаете, кто-то мог захотеть скопировать это лицо? Из-за его редкой привлекательности?
— Нет, причина, возможно, была другая.
— Все ищете объяснение тому, что никак не можете вспомнить себя Иваном Александровичем Мукаевым? Жену, детей не можете вспомнить?
— И друзей тоже.
— Нет, милый вы мой. Забудьте вы про шпионские страсти. Вот ведь какая странность: все забыли, а сюжет какого-то американского боевика помните. Пластическая операция, замена одного человека на другого. У нас не Голливуд, и даже не Москва. Провинция, тихая, дремлющая провинция. Даже такой красивый, кому вы нужны, копировать вас?
— Не знаю.
— Разочарую я вас или нет, но скажу совершенно точно: вы с таким лицом родились. Если что-то делалось, то скрыть это полностью невозможно. Я исследовала ваш череп вдоль и поперек. Это ваше лицо, следователь Мукаев Иван Александрович. Ваше с самого рождения, с самого первого дня. Примите это и не мучайтесь.
— Значит, родился такой. Что ж, тогда будем искать другое объяснение.
— Все-таки будем?
— Я не могу так жить. С чувством, что мне навязывают все чужое. То я никогда не делал, так никогда не поступал. А я поступаю так, как помню. Не головой, телом. А может, уже и головой.
— Успокойтесь.
— Я спокоен. На работу иду. У меня было дело в жизни. Какое-то очень важное дело. А я иду сейчас на работу и не могу с полной уверенностью сказать, оно это или же не оно. До свидания.
— Всего хорошего. На осмотр как-нибудь зайдите.
— Спасибо, но я здоров.
…Он снова проходил мимо платной стоянки. Его машина была по-прежнему там, черный пятисотый «Мерседес». Да и куда денется без хозяина? И снова не мог удержаться и не подойти к своей машине. Замочек на дверце ножичком, что ли, вскрыть?
— Ты чего здесь крутишься, мужик? — здоровый детина в камуфляже надвигался горой.
— Следователь прокуратуры Мукаев, — достал документ и вдруг впервые почувствовал сладостную власть этих слов. Он имеет право задавать вопросы.
— Извините. Я в городе недавно. Вас, наверное, многие знают в лицо. Что-то хотели узнать?
— Давно она здесь стоит? — кивнул на красивую машину.
— А кто ее знает? Может, с месяц, может, и побольше. Прежний охранник на другую должность ушел.
— Где ж он теперь?
— В Москве. Говорят, переехал. Жена квартиру в наследство получила. Везет.
— Жаль. Я не про квартиру. Что, деньги кто-нибудь платит за эту машину?
— Деньги давно никто не платит, но будьте уверены: как только хозяин явится за своей крутой тачкой, я уж с него слуплю! Ох и слуплю!
— А выставить вон со стоянки? Раз не платят?
— Выставить?! Пятисотый «мерс»?!
— Да, понимаю. Скажите, если бы у меня были ключи…
— Вы — власть. Вдруг хозяина давно пристрелили? У этих крутых жизнь короткая, как песня. Но что хорошо — веселая.
— Частушка, что ли?
— Ха! Точно! Веселый вы. Так что, какие-нибудь проблемы с этой машиной?
— Пока нет. Пусть стоит. Но я еще зайду. С ключами.
— Как скажете. Вы — власть.
Он ушел, потому что, даже сев в свою машину, в красивый черный «Мерседес», все равно не знал бы, куда на нем ехать. Ну, сел, дальше-то что? Нет, рано.
Полдень
Для следователя прокуратуры Ивана Александровича Мукаева это был очень тяжелый день. Обедать он так и не пошел: к нему на допрос привели подследственного. Руслан Свистунов пристроился в углу, отодвинув туда старое черное кресло, внимательно слушал и следил за всем, что в кабинете происходило. Большей частью молчал, изредка подсказывал другу, но не впрямую, а намеками, чтобы авторитет следователя в глазах подследственного ни в коем случае не подорвать.
Подозреваемый в десяти зверских убийствах, невысокий, хилый мужичонка лет сорока, на маньяка никак не тянул. Хотя был мужичонка весь какой-то нервный, суетливый, но словно бы уже мертвый и мучающийся остатком своей жизни, словно не зная, куда бы его деть. У подследственного был невысокий лоб с залысинами, там, где волосы выпали, на черепе виднелись два странных шишковидных нароста, вроде как жировика, по одному с каждой стороны. Глазки же были маленькие, бегающие, нос, напротив, большой. В целом мужичонка производил весьма отталкивающее впечатление. Так и хотелось определить этого типа в маньяки и разом со всем покончить. Но…
Мужичонка чуть не кинулся к следователю Мукаеву на шею, как к родному:
— Иван Александрович! Ну, где ж вы были? Я тут жду, жду…
— Чего? — не понял он.
— Так суда ж.
— Зачем вам суд? — снова не понял он.
— Так убил же.
Он сразу же заподозрил мужичонку в ненормальности. Свистунов из своего угла намекнул:
— Давайте по порядку. Как положено для протокола: имя, фамилию. Ну, да ты, Игнат, все уже знаешь.
— Акакже! — Мужичонка по-хозяйски расположился на стуле, с готовностью посмотрел на следователя Мукаева.
Он понял, взял бланк протокола, зачитал:
— Фамилия, имя, отчество, год рождения, где проживаете, по какому адресу?
— Хайкин Игнат Платонович, ржакские мы.
— Какие-какие? — машинально переспросил он, потому что понял одну важную вещь: сейчас ему придется писать.
Странно, но делать этого давно не приходилось. Он неуверенно царапнул ручкой на каком-то листе бумаги, попробовал. Рука была как деревянная. Совсем чужая. Попробовал было написать фамилию подследственного в протоколе, буквы получились неровные, кривые. Друг к другу никак не цеплялись, плясали вразнобой. Он был просто уверен, что это мало похоже на его прежний почерк.
— Странно, — сказал вслух, улыбнулся, глянул на Свистунова. — Что-то плохо получается.
Тот поднялся с кресла, подошел, глянул через плечо:
— Да-а… Проблема… — и покосился на Хайкина. — Погоди, секретаршу позову.
Руслан вышел, а Игнат Хайкин вдруг придвинулся вплотную к столу, горячо зашептал:
— Вот и слава Господу, слава Создателю нашему… Совсем уж меня измучили. Все равно не жилец. Они-то, в законе, чисто звери какие. Сажайте меня, гражданин следователь, куда на смерть. Согласный я. Только скорее сажайте.
— Приговор же должен быть. — Он отодвигался и отодвигался вместе со стулом от мужичонки, пока не коснулся спиной прохладной стены. — Как же без приговора?
— Убивец я. — Хайкин навис над столом. — Убивец.
Подозреваемый вдруг часто заморгал, и крохотные глаза забегали быстро-быстро. Маленькие, черные, словно надоедливые кусачие мушки. Пока он пытался поймать этот мечущийся взгляд, рука Хайкина потянулась к тяжелому дыроколу, стоящему на столе. Совершенно инстинктивно он рванулся вперед, схватил эту руку, дернул, сжал. Пузырь в груди закачался, начал медленно всплывать.
— Убивец… — прохрипел Хайкин. — Убивец… Вспомнил…
— Кто убивец? Кто?
Дверь открылась, вошли Руслан Свистунов и Леся. Он тут же отпустил Хайкина, тот отполз обратно на стул.
— Что случилось? — внимательно посмотрел на обоих Свистунов. Хайкин как-то сжался, нагнул голову, выставив вперед шишки. Сказал спокойно:
— Я. Пишите.
Леся, стараясь на подследственного и на него, следователя Мукаева, не смотреть, прошла к столу, села, придвинула к себе печатную машинку, вставила туда лист протокола допроса:
— Готова.
— Разве так можно? — Он кивнул на машинку.
— Леся печатает очень быстро.
— Да? — Он почему-то был уверен, что тоже сможет быстро печатать. Но каретка смущала. Почему-то не знал, сама она двигается или надо ее двигать рукой. Он ничего не понимал в печатных машинках. И цифры на клавиатуре. Казалось, что они должны быть еще где-то справа, отдельно. И совсем справа еще какая-то серая штучка с кнопками. Какая-то штучка…
— Мышь!
— Ой! Где?! — Леся вскочила, подхватила подол юбки. Он чуть не рассмеялся. Хайкин проворчал:
— Ну, откуда ж здеся мыши? Здеся чисто. И дух нехороший, бумажный. Вот у нас, в хлебном амбаре…
— Все, — вмешался Свистунов. — Давайте по делу.
Присутствующие как-то сразу вспомнили о своих ролях в этой комнате. Леся уселась за печатную машинку, брезгливо подобрав подол нарядной юбки, Хайкин сжался на стуле, он, следователь Мукаев, сделал очень умное и серьезно лицо, тоном доктора, ведущего прием в поликлинике, сказал:
— Ну, рассказывайте Игнат… Платонович. Да, Платонович. Все сначала.
…Рассказ Хайкина был прост. Родился Игнат в деревне Ржаксы и никуда оттуда отродясь не выезжал, только если в город Р-ск, на рынок. Мать и отец Хайкина были простые сельские люди, колхозники. И жизнь их была простая и безыскусная: каторжный труд на колхозном поле и в своем подсобном хозяйстве, с которого, собственно, и жили, а неизбежная от этого труда тяжелая, убивающая усталость утоплена в неисчислимом количестве выпитой самогонки. Сам Игнат Хайкин употреблял эту гадость с младых ногтей. И день, с которого начались нынешние мытарства, помнил очень смутно. В этот день Игнат отправился к куму в гости, в поселок Горетовка. Было Игнату двадцать с небольшим годочков, и тогда еще хайкинская кровь молодая кипела, а волосы были целы все.
Как это водится, рюмка за рюмкой, и очутились они с кумом и кумовым двоюродным братом в гостях у одной разбитной бабенки. Бабенка эта выставила на стол еще одну бутыль. Дальнейшее Игнат помнил совсем смутно. Помнил только, что, кажется, из-за этой-то бабенки они с кумом и подрались. А кумов двоюродный братец, не будь дурак, пока двое собутыльников выясняли между собой отношения, увел местную красотку в сарай, к реке. Был месяц май, самый его конец, и погода установилась удивительно теплая. Ночи светлые, запах свежей зелени и цветущей сирени ударял в голову не хуже спиртного. Спохватился Игнат, когда кум свалился под стол и замер. С перепугу подумал, что родственничка своего убил, потом зачем-то схватил со стола огромный кухонный нож с деревянной ручкой и выскочил на улицу. Кинулся к реке и там-то, по словам Игната, все и случилось.
Вроде как поначалу Хайкин вспомнил, что Светка была в сарае уже мертвая. И что, нагнувшись над ней и перепачкавшись в крови, с перепугу бросил в лужу крови нож и кинулся обратно в ее избу. Потом оказалось, что из троих собутыльников Игнат был самый трезвый. Кумов двоюродный брат, тот, что увел Светку в сарай, отработав на ней положенное время, там же, в сарае, свалился без памяти. Наутро нашли еще не протрезвевшего как следует мужика с убитой женщиной почти рядышком и, соответственно, во всем и обвинили. Нож валялся тут же, в луже крови, кумов двоюродный братец ничего, разумеется, не помнил. Того осудили, посадили, а через два года нашли убитым самого кума.
Теперь выходило, что Игнат тогда побежал с ножом в сарай, из ревности зарезал Светку, а уж кума потом, как свидетеля. Странно только, что зарезал спустя два года.
— Ну, а остальные?
— Какие, гражданин следователь, остальные? — моргнул Хайкин.
— Еще восемь? Три женщины здесь, в городе.
— С головой у меня что-то, — часто-часто заморгал Хайкин. — После того дня на голову стал больной. В город приезжал: признаю. Может, я и того их. Городских.
— Трупы были найдены не сразу, — сказал из угла Свистунов. — Он стал их прятать.
— Точно, — моргнул Хайкин. — Чего ж такое не прятать?
— Значит, точно определить, когда эти люди были убиты, невозможно? — спросил он, и голос отчего-то дрогнул.
— Приблизительно. — Руслан встал, подошел к столу. — Весьма приблизительно. В зависимости от степени разложения. Ты, Хайкин, про нож скажи.
— Да, — вдруг спохватился он. — Главное — это нож. Ты ж его взял. Почему не сказал, что, когда кумов братец увел эту Светлану в сарай, не было у него никакого ножа?
— Что ж я, глупый, в тюрьму садиться? — выставил вперед свои шишки Хайкин.
— А сейчас, значит, поумнел?
— Таперечи я с повинной. Каюсь. Как в Ржаксах вы меня взяли, так понял я: все, значит, конец пришел.
— А что точно произошло в Ржаксах?
— Огород с соседом не поделили. Я ему говорю: забор-то отнеси. На метр отнеси. Кажный год все ближе и ближе забор-то.
Свистунов прошелся по комнате взад-вперед, потом вернулся в кресло, оттуда пояснил:
— У него дом поделен на две половины.
— Ну да, — очень охотно сказал Хайкин. — На две, как же. Одна, значит, половина была моих родителей упокойных, царствие им небесное, а другая теткина. Вот, значит, одна мне досталась, а другая родственничку моему.
— Сколько ж у тебя родственников! — не удержался он.
— Почитай, полдеревни, — все так же охотно сказал Хайкин. — Кто ближний, кто дальний.
— Значит, убитый в Ржаксах — твой двоюродный брат?
— Точно.
— И ты его убил из-за забора?
— Может, и так, — охотно сказал Хайкин. — Может, из-за забора, а может, еще из-за чего.
— Жена его говорит, что вы вроде как обо всем договорились, — сказал Свистунов.
— Чья жена? — моргнул Хайкин.
— Брата твоего двоюродного, вот чья!
— Может, и договорились.
— Ты его убил где? Дома?
— Дома.
— А почему труп нашли в пруду?
— Значит, кинул в пруд.
Он, следователь Мукаев, с сомнением посмотрел на хилого Игната Хайкина.
— А далеко ли пруд? — спросил.
— В конце деревни.
— Адом твой?