– То есть вы допускаете, что кто-то из пассажиров жив до сих пор? – спрашивает вчерашний японец.
– Да, – кивает Фред Хэррис, – возможно, наши родные и близкие много лет томятся в подвалах Лубянки, как томился похищенный Сталиным шведский дипломат Рауль Валленберг. И наша задача – добиться их освобождения!
– Но почему Россия не отпустит тех, кто выжил? – спрашивает Розенцвейг. – Это ведь больше не СССР, они отреклись от коммунистического прошлого и все такое…
– Не смешите нас, профессор! – отвечает ему Лесли. – Коммунисты приходят и уходят, а страны не меняются. Россия была вашим врагом и им осталась. Это империя, опухоль на теле Евразии.
– Убедительное выступление, – кивает довольный Фред Хэррис. – Не забывайте: люди из КГБ – всегда люди из КГБ, как бы оно ни называлось.
– Вот погодите, они еще чего-нибудь собьют, – замечает Лесли. – Так что я бы хотел предостеречь профессора Розенцвейга от излишних иллюзий на счет русских – они не меняются. По крайней мере, пока кто-нибудь не поступит с Москвой так, как поступили в сорок пятом с Берлином.
– Боюсь, эта задача нам не по силам, – улыбается Фред Хэррис. – Давайте лучше сосредоточимся на судьбе наших близких…
– Простите, – перебивает Фреда пожилой азиат в душном черном костюме, – мне кажется, леди нехорошо. Надо вызвать врача.
– Я врач, – вскакивает Лорен и видит, что одновременно поднимается Ричард. Через минуту они оба склоняются над обмякшей в кресле сухонькой старушкой. Лорен берет ее за руку.
– Пульс есть, – говорит она. – Кажется, просто обморок. Надо дать ей…
– Ничего не надо давать, – говорит Ричард.
Он прикладывает два пальца к сонной артерии, а потом несколько раз несильно ударяет старушку по щекам и щелкает по носу. Она вздрагивает и открывает глаза.
– Как вы себя чувствуете, мэм? – спрашивает Лорен.
– Извините меня, – лепечет старушка. – Я, кажется, потеряла сознание. Я думаю, мне надо на воздух.
– Мы попросим вас перенести… – начинает Лорен, но старушка вдруг вскакивает с кресла и поворачивается к Ричарду:
– Подайте мне руку, молодой человек.
– Нет-нет, не волнуйтесь. У меня все хорошо. Я только посижу здесь – и все пройдет. Это я от радости, да. Я же всегда знала, что Фрэнсис не погиб. Никто не верил, даже его дети не верили, но я тоже не верила – я знала. Я, молодые люди, девяносто пять лет прожила, я знаю – все повторяется, надо только подождать. Людям кажется: они уникальные, судьба их уникальная, любовь, ненависть, все такое… а я знаю: у Господа нашего не так много материалов, чтобы каждый раз начинать заново. Он-то работает, как хороший мастер, по готовым лекалам. Отец мой, царство ему небесное, был портной, старая школа, не то что нынче, костюмы на заказ, готовое платье тогда только оборванцы носили – но даже он повторялся, понимаете? Хотя сколько времени проработал – лет сорок, не больше. А Господу надо заполнить вечность, совсем другой масштаб, правда ведь? Все повторяется – вот я и верила: Фрэнсис вернется. Когда-то, много лет назад, до вашего рождения, даже до войны, мой будущий муж пропал без вести – в самом сердце черной Африки. Не сочтите меня расисткой, среди черных тоже встречаются хорошие люди, но там, в Африке, еще оставался каннибализм и, конечно, всякие сатанинские ритуалы… все были уверены, что Джозеф погиб, и только я верила: он вернется. Тогда еще не знала, а верила! Понимаете разницу, молодые люди? Верила – и Джозеф вернулся. Весь больной, можно сказать, не в себе – еще бы, такие ужасы! – но я ухаживала за ним, не ленилась, трудилась, как Господь велел, год за годом, много лет… и, с Божьей помощью, выходила! Поженились мы и тридцать лет вместе прожили, даже внука успели покрестить… ну, и Фрэнсиса, конечно, на ноги поставили. У вас-то есть дети, молодые люди? Нет? Так я и думала, нынче молодежь не очень-то спешит. А я так считаю: неправильно это. Вы лучше не тяните, какая это семья без детей? Вы согласны, юная леди?
Старушка грозит Лорен сухим пальцем, и Ричард неожиданно краснеет.
(перебивает)
Как она сказала? Все повторяется, надо только подождать?
У нас есть знакомая, фоторепортер. Однажды она показала нам свои снимки из горячих точек. Израиль. Шри-Ланка. Восточный Тимор. На одном фото со спины был снят взвод «голубых касок». Молодой солдат, обернувшись через плечо, глядел в камеру. Лицо растерянное, даже немного детское. Такой контраст между живой уникальной эмоцией – и одинаковыми касками.
– Снимок постановочный? – предположил я.
– Нет, конечно, – возмутилась фотограф. – Я шла за ними, и вдруг этот солдат обернулся.
– И ты успела?!
– Увы, нет. Это только в кино можно камеру за секунду вскинуть, выставить резкость, свет… А я не в кино, я не успела.
– И ты его окликнула, чтобы он обернулся снова?
– Нет, я приготовила камеру и пошла следом. Минут через сорок парень опять обернулся – и тут я нажала кнопку.
– А ты была уверена, что он снова обернется? – спросил я.
– Конечно. Это все фотографы знают: если что-то случилось один раз – оно случится снова. Надо только подождать.
Двери конференц-зала открываются, первым выбегает Артур:
– Как миссис Уиллард? Вы вызвали гостиничного врача?
– Кажется, она сама справилась, – говорит Ричард и неуверенно берет Лорен за руку. Она сжимает его ладонь, скорее дружески, чем нежно, мол, мы хорошо поработали, коллега, было интересно посмотреть ваши методы в действии, – но тут мимо проходят Тамми и Розенцвейг, никого не замечают, профессор что-то говорит, размахивая руками, девушка слушает, и длинные серьги гипнотически колышутся подле длинной шеи. Лорен смотрит ей вслед, представляет ее в ципао, шелк нежно переливается при каждом шаге, всякое движение замедленно, как во сне…
Мы никогда больше не увидимся, думает Лорен.
– Не жалеешь, что приехала? – спрашивает Артур.
– Конечно нет, – отвечает Лорен, – мы же столько не виделись! И когда бы я еще выбралась в Гонконг?
– А Фред, мистер Хэррис? Что ты думаешь?
Лорен задумчиво гоняет по тарелке одинокий димсум.
– Я как-то о нем не особо задумывалась… но, знаешь, он как Шахерезада из «Тысячи и одной ночи», такой рассказчик сказок. А мы все – как благодарные слушатели в таком мини-«Декамероне»: четыре дня вместо десяти и никакой чумы снаружи.
– А то, что Фред говорил? По-моему, очень убедительно излагал.
Лорен изумленно поднимает брови:
– Убедительно? Ну так он же сказочник. Подводное царство, тайные тюрьмы… я как-то не восприняла это всерьез.
– Ты просто не дослушала последнюю версию, она – самая правдоподобная! – горячо говорит Артур. – Конгрессмен Макдональд был главой Общества Джона Бёрча, очень влиятельным человеком, серьезным политиком. И собирался баллотироваться в президенты – а против него, конечно, никакой Рейган бы не потянул.
Артур рехнулся, думает Лорен. Все вокруг рехнулись. Ричард верит в заговор Большой Фармы, а Артур…
– И Рейган специально не стал предавать огласке данные о том, что пассажиры живы? – саркастически спрашивает она. – Ты это серьезно?
– Погоди, – перебивает Артур, – есть еще версия: ЦРУ вступило с КГБ в сговор. Они специально перенастроили навигационные приборы «боинга», чтобы направить Ларри Макдональда прямо в сердце ГУЛАГа, где его уже ждали.
Артур шумно дышит, глаза расширены, руки дрожат. Он сошел с ума, понимает Лорен, ни хрена себе, мой старший брат – псих! Черт с ним, с Ричардом, но если такие люди, как Артур, богатые и успешные, готовы поверить в любой бред, с миром явно что-то не так.
– Разумеется, эта история была полностью засекречена, – продолжает Артур. – От Советов контактным лицом был генерал Пуго, покончивший с собой при странных обстоятельствах. Но люди в Америке, которые и спланировали эту операцию, живы до сих пор.
А почему я так уверена, что это неправда? – думает Лорен. – Если мой брат сошел с ума, почему не поверить, что в свое время рехнулся вице-президент Буш или президент Рейган? Может, чем больше у человека власти, тем больше он готов поверить в любую страшилку? И, выходит, по сравнению с теми, кто управляет миром, мой брат – уравновешенный, здравомыслящий человек? А если мы говорим о масштабе, ключ от ядерного чемоданчика любого превратит в безумного параноика.
Предательский ком булькает у Лорен в животе, поднимается по пищеводу, она быстро-быстро, часто-часто дышит…
– Выпей чаю, – говорит Артур и протягивает чашку.
Лорен кивает с благодарностью. Два больших глотка, два глубоких вдоха. Ты хотя бы сама с ума не сходи, хорошо?
– Понимаешь, – говорит она, отдышавшись, – я не люблю конспирологию. Я даже «Секретные материалы» не люблю, ты же знаешь. Конспирология – это всегда про неодолимые силы, про злой умысел, про хитрый и сложный план. А я верю в идиотов, а не в злой умысел – потому что в жизни я не встречала ни одного гения зла, а идиотов вижу каждый день в клинике.
– Если ты их не встречала… – начинает Артур.
– …это не значит, что их нет, да, – кивает Лорен. – Но, помнишь, ты вчера говорил про инь и ян? Так вот, в сердцевине каждого хитрого замысла спрятана червоточина: это – человеческая глупость. И будь ты хоть Самый Главный Гениальный Злыдень, глупость разрушит любой твой план, все пойдет сикось-накось, а не как задумано.
– То есть ты не веришь, что папа жив? – говорит Артур.
Не верю, хочет сказать Лорен. Он умер – и умер так давно, что мне уже безразлично, что там случилось и кто виноват в его смерти. От этого немного грустно, ведь мое «безразлично» значит, что я так давно живу без папы, – но не этому клоуну Фреду Хэррису разгонять мою грусть.
Вот что Лорен хочет сказать, но смотрит на брата и говорит:
– Папа со мной. Я всегда его помню.
– Тебе повезло, – отвечает Артур. – Я, когда учился в колледже, почти его не видел. А до этого – ты помнишь, как мы ругались… какие уж тут сладкие воспоминания!
– Я помню, – говорит Лорен, – что ты всегда был его любимчиком.
– Любимчиком? Может быть. Но он хотел мною гордиться, хотел, чтобы я… – голос Артура прерывается, – чтобы я взлетел… высоко. Чтобы у меня было то, чего ему не досталось, – устойчивость, укорененность, свой дом… и много денег, конечно. И я всего добился, даже большего, чем папа мог надеяться. Но если он и вправду погиб – то для кого я старался, кому я предъявлю свои успехи? Дом за два миллиона, красавицу-жену, семизначный счет в банке – кому? Азиатским девкам, которых трахаю? Тебе?
В какое же поганое время мы живем, думает Лорен. Сто лет назад я бы сказала: папа видит тебя с небес – и это было бы утешение, а сегодня… небеса пусты, остались только божьи птицы и рукотворные самолеты, такие ненадежные, такие хрупкие…
Лорен молчит, и Артур, залпом допив остывший чай, говорит:
– Я все равно хочу дать Фреду денег на продолжение расследования. Если есть хотя бы малый шанс…
Лорен кивает: конечно, если есть шанс, дай ему денег, почему нет?
– А ты сама как думаешь – что случилось с «боингом»?
– Я все эти годы думала примерно то, что говорили по ящику, – вздыхает Лорен. – Его сбили Советы, потому что они были Империя Зла. Но, знаешь, я сейчас подумала, что, может, они просто испугались. Время было такое – все боялись мировой войны. И наши, и советские… и когда к ним залетел самолет и не отвечал на радиосигналы – они подумали… не знаю, что они подумали… короче, испугались и сбили. Я же, когда началась гласность, читала все эти интервью: мы были уверены, что это неизвестный военный самолет, потому и сбили. А знали бы, что гражданский, – проводили бы до границы и отпустили с Богом. Что мы, злодеи какие?
– Бла-бла-бла, – кривится Артур. – И ты им веришь?
– Верю, – отвечает Лорен, – потому что это не они говорят, а их страх. Все так боялись мировой войны, что чуть было не развязали ее на самом деле. В «Звездных войнах», кстати, что-то было на эту тему, во втором фильме – про страх и темную сторону.
– Хорошо, – говорит Артур, – не будем об этом. Скажи мне лучше, ты все-таки переспала с этим Ричардом?
– С чего бы? – отвечает Лорен. – Я же объяснила: я – верная жена, все эти гулянки не про меня.
– А знаешь почему? – спрашивает Артур и, откинувшись на спинку кресла, достает сигару: – Не возражаешь?
Лорен пожимает плечами, мол, нет, пожалуйста, если тебе своих легких не жалко.
Артур выпускает струйку дыма к потолку и задумчиво провожает взглядом.
– Знаешь почему? – повторяет он. – Я тут смотрел на тебя и всё понял.
– Прямо-таки всё?
– Ну, в смысле, почему Ричарду не обломилось и почему у тебя муж такой, какой есть… рассказать?
– Ну, расскажи. – Лорен пожимает плечами и вдруг вспоминает, как десятилетний Артур уговаривал ее, когда они играли в парикмахерскую, постричь куклу Барби. Но у нее такие красивые волосы! – говорила маленькая Лорен. Ничего, утешал Артур, они отрастут.
Не отросли. До сих пор обидно.
– Твой секрет в том, что ты не любишь мужиков, – говорит Артур, – вообще. Не любишь – и всё. Конечно, я имею в виду секс с ними, так-то – почему бы тебе не любить меня или там твоего Хуана? Хотя Хуан твой, между нами, никакой не мужик, а так… баба средней руки. Короче, любишь ты много кого, а хочешь – женщин. Молодых азиатских девушек. Я три дня наблюдал, как ты вьешься вокруг этой Тамми. Она бы с тобой, кстати, пошла, если бы ты предложила, – у нее всего три месяца, чтобы свалить, счет буквально на дни. Ну, тут ты, увы, упустила свой шанс – еврейчик из Нью-Йорка подсуетился, – но у меня есть идея. Хочешь, я сосватаю тебе проститутку? Азиаточку, как ты любишь. Длинные ножки, маленькая грудка – всё на месте.
Лорен не отвечает. Бледное лицо, бескровные губы. Человеческая статуя. Надгробный памятник самой себе.
– Я же говорю: я хочу, чтобы ты была счастлива. Ну вот, я и предлагаю, – продолжает Артур. – Никто ничего не узнает, только я и ты, и я обещаю – я с тобой об этом никогда не заговорю, если сама не начнешь… Это даже не будет измена, просто опыт, эксперимент. Решайся. Может, хоть что-то поймешь про себя, кто ты есть на самом деле. А?
Лорен открывает рот, чтобы ответить, и слова, одно за другим, падают, словно обломки, обрывки незаконченных фраз, тяжелые, как зажатый в ладони камень, разделенные паузами, одинокие, бесполезные.
– Ты, – роняет она. – Мне. Никогда. Этого. Не. Говорил.
– Ну, вот сейчас говорю, – нерешительно отвечает Артур.
– Нет, – Лорен качает головой. – Ты – не говорил. Запомни: я. Никогда. Этого. Не. Слышала.
– Ну, как хочешь, – нервно усмехается Артур. – Это был твой шанс. Ничейная земля. Город, которого больше не будет. Если бы я был педофилом, – добавляет он, – проводил бы здесь с мальчиками ночи напролет.
Лорен молча встает из-за стола и, взяв сумочку, направляется к выходу. Артур выпускает еще одно кольцо дыма и грустно глядит ей вслед.
Опускается ночь, южная ночь, полная звезд.
Ричард в своем номере смотрит гонконгское телешоу (субтитры на мандаринском). Изредка смеется удачным шуткам, но публика в зале смеется чаще.
Лорен в бизнес-центре читает е-мейл от Хуана: «…проверил в Интернете: никакого Хэрриса среди пассажиров не было. Да и вообще о нем никто не слышал. По-моему, этот Фред – какой-то прощелыга…» Перечитывает два раза, нажимает кнопку «переслать».
Артур у барной стойки смотрит на длинный ряд бутылок. Хочет сказать: по одной – каждого! – но удерживается и заказывает сто грамм Macallan со льдом.
Фред Хэррис в маленькой лавке на углу Жервуа и Хиллиер собирается выпить змеиную желчь. Три тысячи гонконгских долларов. Морщась, залпом опрокидывает стакан темно-зеленой жидкости, едва разбавленной бренди.
Миссис Люси Уиллард спит в своем номере – безмятежным сном человека, убежденного в своей правоте.
Золотой Будда смотрит с высоты на Гонконг… эфемерный, иллюзорный город… затерянная среди моря горсть небоскребов, роскошных отелей, дорогих ресторанов… дешевых закусочных, китайских чайных… ночных клубов, борделей, баров, притонов…
Пройдет три месяца – и он исчезнет, будто его унесет ветром, будто поглотят волны.
Так много лет назад волны поглотили корейский «боинг», рейс KAL 007.
В нем было 269 пассажиров.
Население Гонконга – шесть с половиной миллионов.
Кто сбил «боинг»? Известно кто – русские.
А может быть, японцы. Или даже – американцы.
Но никто не спрашивает: кто сбил Гонконг?
Шестой день
На рассвете такси увозит Лорен в аэропорт. Через сутки она обнимет Хуана и мальчишек, но до этого – пятнадцать часов полета, потом пересадка в Нью-Йорке, два часа – и дома… Лорен вытягивает ноги и устраивается в кресле поудобней. Все-таки спасибо Артуру за бизнес-класс – в экономе она бы такого полета не выдержала.
Лорен достает из сумки книжку, в последний момент купленную в киоске. Обложка не изменилась за эти годы, и Ретт Батлер все также несет на руках Скарлетт О’Хара, в алом платье, с развевающимися черными волосами… Вчера перед сном Лорен сказала себе: «Я подумаю об этом завтра», – и вот завтра настало, но теперь она не может вспомнить, о чем собиралась подумать.
Лорен помнит – перед тем как лечь, она долго стояла перед огромным зеркалом, скинув белоснежный гостиничный халат, придирчиво осматривая каждую морщинку, каждую складочку. Ну что же, для матери двоих детей – вполне неплохо.
А вот для женщины двадцати восьми лет – никуда не годится.
Отвисшие груди. Растяжки на животе. Лишние пять килограммов на бедрах.
Если бы она была лесбиянкой – это тело бы ее не возбудило.
Мужчина рад засунуть в любую дырку, с презрением подумала она. Чтобы спать с женщинами, надо быть красивой.