Это был профессор Серебряков. Он спешил доложить о результатах своего разговора с Давидом Хеном.
— Ами! Я весь день пытаюсь до вас дозвониться! Вы себе даже не представляете…
Ами устало потер лоб. Опять двадцать пять.
— Профессор, я уже говорил вам, что представляю.
— Нет! Такого вы и в самом деле не представляете! Нашего полку прибыло!
— Дайте угадать, — вздохнул Ами. — За Давидом тоже гоняется русская мафия?
— Нет! При чем тут русская мафия?
— Тогда индийская?
— Ами, прекратите насмешничать. Давид тоже копает!
Ами вытаращил глаза.
— Что?!
— Он тоже копает! Туннель! В Полосу! Вернее, к морю. Он объяснил мне, что они с Мали не могут без моря… Я, конечно, сразу же предложил ему нашу помощь…
— Нашу?
— Ну да. Вашу и мою. Ами, дорогой, это ведь нерационально: копать два туннеля, если можно сосредоточить все силы на одном. Вы согласны? Ами?
Ами покрутил головой.
— Мне нужно подумать, профессор. Я вам перезвоню…
Он положил трубку, но телефон тут же зазвонил снова. На определителе номера значился Боаз Сироткин. Ами выдернул провод из розетки.
— Что-нибудь случилось? — с тревогой спросила Эстер. — С профессором? С госпожой Эленой?
— Чушь какая-то! — сказал Ами. — Ты просто не поверишь. Не простое помешательство, а всеобщее. Вчера ко мне обратились за помощью Сироткины. Они роют туннель в Полосу, чтобы вернуть собаку, оставленную там три года назад во время депортации. Повторяю: туннель, собака, три года назад. При этом Боаз утверждает, что Хилик занят тем же самым, причем совершенно независимо от него. Что бы ты подумала?
— Не знаю.
— Я подумал, что Сироткины спятили. Но дома меня ждал Серебряков с похожей заморочкой. Он, представь себе, тоже копает! Им с госпожой Эленой иначе не спастись от мафии! Ну не бред ли? Но и это еще не все! Только что он сообщил мне, что сегодня утром открылся Давиду и при этом выяснилось новое любопытное обстоятельство: Хены давно уже роют свой туннель! К морю! Стосковались по Гоа!.. С ума сойти можно! Такое впечатление, что в этом сумасшедшем поселке копают все. Кроме нескольких нормальных людей, но эти нормальные в явном меньшинстве. Бред какой-то…
Эстер села рядом с Ами на кровать и взяла его за руку. Вид у нее был виноватый.
— Ами, милый…
— Что?.. — Ами Бергер смотрел на нее, не веря своим глазам. — Что?! Ты хочешь сказать, что и ты тоже?! Эстер!
Она торопливо кивнула и погладила его по плечу.
— Ты только не обижайся. Это не моя тайна, вот я тебе и не рассказывала. Но теперь, наверное, уже можно. Понимаешь, Галит Маарави… она ужасно несчастная… у нее Упыр зачет принимал и вообще… В общем, ей нужно помогать, а иначе она с катушек слетит, понимаешь? Ну вот. А у нее бзик такой: фильм про Полосу, что-то там про насилие и насильников. Вбила себе в голову, что обязана туда попасть и заснять. А как туда попасть? — Только туннелем.
— В самом деле… — горько усмехнулся Ами. — Только туннелем… А обычные пути ей в голову не приходили? Типа официальной просьбы, через блокпост, с журналистским удостоверением… или как это регулярно делают другие, нормальные люди?
— Но она-то ненормальная, Ами, как ты не понимаешь? Ей не Полоса нужна вовсе. Ей нужно время, чтобы прийти в себя. Чтобы выжить. Ей очень, очень плохо. А туннель дело долгое. На это и расчет. Год покопает, другой, а там и выздоровеет.
— Ну, а ты тут при чем?
— А мы с Шош так, на подхвате. Помогаем. Они там всей семьей копают, но у них ведь еще и пекарня… Шош говорит, что если мы сюда приехали помогать людям, то и должны помогать, а не морщить нос. Она говорит, что мы должны смотреть на этот туннель, как на психотерапию для Галит. Очень просто.
— Куда уж проще… Погоди, это что же получается? Что действительно копают все? Кроме… меня, анархистов и… и Меира-во-всем-мире?
Эстер покачала головой.
— Насчет Меира я не уверена. Он ведь уже несколько дней как переселился к Хилику Кофману. А если Хилик копает, то, значит…
— …значит, остаются одни анархисты, — заключил Ами. — Потому что я ведь тоже согласился помогать Сироткину… выходит, что и я… Бред! Сумасшедший дом! Все, кроме анархистов…
Эстер погладила его по руке.
— Да не расстраивайся ты так, милый. Ничего страшного не произошло. Наоборот, теперь мы все вместе. Меньше опасности несчастного случая или что кто-то донесет. Нужно просто организоваться. Хочешь, я поговорю с Шош? Она всех соберет… сядем, обсудим… ну?
— Кроме анархистов… — растерянно повторил он.
— Разумеется, — Эстер чмокнула его в щеку, словно ставя печать на подписанном соглашении. — Вот и хорошо. Я побежала, да? И попробуй только не скучать!
Простучали ее быстрые шаги на лестнице, вздохнула входная дверь, скрипнула калитка. Ами поднялся, уже привычно удивляясь покорной послушности ног, подошел к окну. Напротив мерцали редкие огоньки Хнун Батума, чуть светился дальний морской горизонт, где-то севернее выла сирена. Там, снаружи, все оставалось таким же, как прежде, как два дня назад, когда он стоял перед тем же окном, точнее, не стоял, а висел, тяжело опираясь на костыли — человек-черепаха, безногий инвалид, тихий, одинокий, никого не трогающий, никому не нужный, пестующий втихомолку свои небольшие, безнадежно неисполнимые мечты.
И вот… Он закрыл глаза, и на темном экране век бессвязными кинокадрами поплыли сменяющие друг друга картинки: полураскрытые, приближающиеся губы Эстер, несчастные лица Сироткиных, опрокинутая коляска, его собственные ноги, самостоятельно переступающие по грунтовке, заискивающий Серебряков, песок в шевелюре Давида, армейский джип и профиль живого Нево Шора, и снова Эстер, и ее задыхающийся шепот, и дальний собачий лай, и сирена, и взрыв, и ложь — невольная, но труднопоправимая, и пунктир тусклых лампочек, уходящих вглубь бесконечного туннеля, в смертельно опасную неизвестность, в сумасшедшие фантазии одержимых матаротских копателей.
В этом фильме все было ненормальным — все, от начала до конца, включая и само участие Ами Бергера. Разве он просился туда? Проходил кастинг? Покупал билет в кинозал? Нет. Он всего лишь случайно проезжал мимо в своей инвалидной коляске…
Ами вздохнул и открыл глаза. Чего уж теперь-то… Полистай-ка лучше, отставной сержант Бергер, свою старую записную книжку. Наверняка ведь кто-то из кровных братишек твоего бывшего саперного батальона еще тянет сверхсрочную лямку где-нибудь поблизости. Неужели не одолжит без лишних вопросов навигационный приборчик и еще кой-какого оборудования с армейского склада? Одолжит, куда он денется…
РАЗВИЛКА 10
На собрание в бар “Как в Гоа” пришло почти все население Матарота. Отсутствовали лишь анархисты, еще с утра уехавшие на антивоенную акцию. Обычно они возвращались с подобных мероприятий только под вечер, если, конечно, не происходило чего-нибудь из ряда вон выходящего, типа ранения полицейского и последующего разгона демонстрантов. Впрочем, подобное антидемократическое развитие событий непременно попадало в срочные выпуски новостей. А посему бдительная Шош, дабы исключить неприятные неожиданности, велела Давиду держать телевизор включенным.
Все остальные явились вовремя, что само по себе свидетельствовало о чрезвычайной важности предмета обсуждения. Семья пекаря Маарави присутствовала в полном составе, включая старого Моше, его жену Лею и дочь Галит с непременной видеокамерой. Профессор Серебряков надел строгий костюм-тройку, а Леночка так и вовсе вырядилась в вечернее платье до пят, с блестками и глубоким декольте. На ее точеной шее, впитавшей в себя не одно ведро наивысших косметических достижений человечества, сияло предположительно бриллиантовое колье.
Рядом, одинаковым жестом сцепив на коленях непривычные к праздности руки, неподвижно сидели Сироткины — Далия и Боаз. Соседний столик занимали Меир-во-всем-мире Горовиц и Хилик Кофман со своими таиландцами Чуком и Геком. Последние двое мало понимали, о чем идет речь и от нечего делать прислушивались, тщетно надеясь уловить осторожную крысиную побежку под дощатым полом веранды, шорох змеи в кустах или писк летучей мыши на чердаке. Заядлые охотники, они давно уже переловили и съели всю живность в радиусе нескольких километров и теперь скучали.
Ближе к стойке расположились Эстер и Ами в своем инвалидном кресле. К ним, раздав гостям напитки, присоединились Мали и Давид Хен. Шош, как инициатор и председатель собрания, восседала отдельно на высоком барном табурете. Хеновы четырехлетние близнецы Став и Авив, самозабвенно меняясь именами, бегали между столиками.
Даже “усамы”, казалось, прониклись серьезностью момента и на время исключили Матарот из своего веселого списка: предупредительные сирены доносились большей частью из города N., почти не тревожа высокое собрание матаротских землекопов.
Шош открыла обсуждение со свойственной ей прямотой.
— Я предлагаю сразу перейти к делу, — сказала она. — Игра в прятки закончилась. Теперь все про всех знают. Из этого следуют по крайней мере два вывода. Во-первых, никто здесь никого не заложит, потому как у самих рыльце в пушку. Во-вторых, нет смысла копать шесть туннелей, когда можно сосредоточить все силы на одном. Есть возражения?
— Есть! — закричал один из близнецов, выскакивая из-за стойки.
— Авив, перестань шалить, — прикрикнул на сына Давид. — Ты мешаешь!
— Я не Авив, я Став!
— Какие тут могут быть возражения… — сказал Меир Горовиц. — Ясно, что надо объединиться. Взять за основу один из туннелей и продолжать его вместе. Вот только чей? Ами, что скажешь?
Ами покачал головой.
— Вариантов у нас не так уж и много. Если откровенно, то раскопы семьи Маарави, Меира, господина профессора и Давида словом “туннель” назвать трудно. Это, скорее, норы, неглубокие, но опасные — как для тех, кто копает, так и для тех, кто ходит поверху. Только без обид, ладно?
Он сочувственно посмотрел на Хенов и Маарави, которые накануне с гордостью показывали ему результаты их семейных подпольных проектов.
— Остаются два туннеля, — продолжил Ами. — Кофмана и Сироткиных. У Хилика прорыто дальше, но укреплено хуже. Боаз и Далия потрудились на славу, но их туннель слишком загибается вниз. Мое мнение: нужно сосредоточиться на туннеле Хилика Кофмана. Ему осталось совсем немного до забора, хотя с направлением тоже напутано. Нужно добавить крепежа и наладить быстрый откат вынутого песка. Коротко говоря, если хорошо организоваться, то мы сможем проходить в день метров по пятьдесят. Значит, месяца через два выйдем к морю.
— Куда, куда? — изумленно переспросил Кофман. — К какому морю? Вы что, купаться собрались?
— Купаться! Купаться! — хором завопили близнецы.
Они мельтешили по залу с такой скоростью, что, казалось, крик исходит со всех сторон сразу.
— Дети, запру! — пригрозил Давид.
— Нам нужно к морю, Хилик, — твердо сказала Мали. — Иначе копайте без нас.
Хилик Кофман вскочил на ноги. Он был искренне возмущен.
— Ами, в чем дело? Когда Шош пришла ко мне со всей этой историей, я сразу спросил: какие цели? У рабочего коллектива должна быть единая цель. Зачем копаю я, мне известно. Но зачем копают все остальные? А?
Фермер обвел собравшихся требовательным взором. Он еще помнил четкие, проникнутые духом глубокого внутреннего единства собрания матаротской коммуны. “Нам нужно к морю… а иначе не будем…” Что за чушь?!
— И зачем же ты копаешь, Кофман? — нарушил молчание Боаз Сироткин.
— Как это “зачем”? Там враги, разве не так? Враги, которые не сдаются. А если враг не сдается, его уничтожают. Вот зачем. Ясно, как день. А вот насчет твоих целей у меня большие сомнения. Ты там, среди врагов, двадцать лет просидел. Всех мог бы за это время передавить. А ты что? А ты даже пальцем не шевельнул. Знаешь, как это называется? Преступная халатность. А то и похуже!
– “Похуже” — это что?
Боаз начал угрожающе приподниматься, но Далия вовремя положила руку ему на плечо и удержала на месте.
— У нас там дом, Хилик. Мы возвращаемся в свой собственный дом. Не думаю, что тебе это будет понятно.
— Да уж конечно! — саркастически заметил Кофман. — Собственники паршивые… А остальные что? К примеру, Маарави, что ты в Полосе будешь делать? Булки продавать?
Булочник Моше Маарави с достоинством выпрямился.
— Я помогаю Галит, — сказал он. — Ей это необходимо, вот и все.
Кофман повернулся к Галит. Та пожала плечами.
— Мне нужно для фильма…
— Для фильма?! — вытаращил глаза Кофман. — Вы хоть сами себя слышите? Эти тоскуют по развалинам буржуазного очага, эти хотят окунуться в море, эти просто помогают дочке, а дочка, видите ли, снимает кино! Вы что, ненормальные?!
— На себя посмотри, — угрюмо посоветовал Давид Хен.
— А может, ну ее, всю эту затею? — с надеждой спросил Ами Бергер. — Давайте пока временно приостановим, подумаем…
Но тут в разговор вступил профессор Серебряков. Он всегда чувствовал себя тем уверенней, чем непримиримее казались разногласия.
— Господа, господа, — произнес он своим бархатным баритоном, в рокочущих складках которого тонули и не такие споры. — Давайте успокоимся и взвесим разумно. Господин Кофман, конечно, прав. Единство цели — важный элемент нашего совместного… ээ-э… проекта. Но это правило не обязано касаться наших окончательных целей. В самом деле, каждый из нас имеет полное право руководствоваться своими собственными конечными намерениями. Подчеркиваю: конечными! При этом промежуточная цель вполне может оказаться общей для всех. Согласны? Тогда зададимся вопросом: есть ли у нас такая общая промежуточная цель?
Профессор сложил руки на животе, задумчиво покрутил большими пальцами и возвел глаза к потолку, словно ища там ответ. И потолок не подкачал.
— Конечно, есть! — воскликнул Серебряков. — И эта цель — сам туннель. Туннель нужен нам всем, без исключения. Зато потом, когда мы из него выберемся, каждый волен идти своей дорогой. Согласны? К примеру, господин Кофман тут же отправится уничтожать своего врага… не так ли, господин Кофман?
— Да, но при чем тут море? — отозвался упрямый фермер.
— Как это “при чем”? — удивился профессор. — А вы собирались выйти на поверхность сразу за забором? Или посередине нейтральной полосы, которая насквозь просматривается и простреливается армией? Я, знаете ли, не большой военный стратег, но такое решение кажется мне не слишком разумным чисто тактически. А может, вы хотите оказаться сразу в гуще вражеского расположения, в каком-нибудь полосячьем подвале, возможно, запертом снаружи?
Кофман растерянно молчал. Соображения профессора явно задели его за живое.
— Вот видите! — удовлетворенно констатировал Серебряков. — Вы и сами понимаете, что гораздо разумнее будет зайти с тыла, откуда враг не ожидает нападения… То же касается и госпожи Галит: оператор, пришедший со стороны берега, вызовет намного больше доверия. Боаз и Далия, если я правильно помню, ваш поселок стоял недалеко от моря?
— Почти что в дюнах… — кивнул Боаз.
— Ну вот! Значит, и вам с Далией так удобнее. Выйдете у моря и двинетесь себе по бережку, по бережку да по песочку…
— Галит, что с тобой? — воскликнула Шош и соскочила с табурета.
Страшно побледнев, Галит Маарави указывала дрожащей рукой на телевизор.
— Смотрите, смотрите!
Все повернулись к экрану.
— Да это же Упыр! — узнал Меир Горовиц. — Давид, прибавь звука!
В телевизионной студии сидели четверо — гладкоподтянутая дикторша и трое мужчин-обозревателей. На страдальческих лицах последних застыло выражение дизентерийных больных, прикованных в людном месте вдали от туалета. Видно было, что их всю жизнь постоянно перебивали и, возможно, так ни разу и не позволили высказаться до конца. За спинами обозревателей, в качестве заставки фона красовался портрет профессора Упыра.
Дикторша, покачивая разноцветной прядью, с глубоким прискорбием сообщала о том, что ужасные слухи последних дней, увы, подтвердились. Профессор Упыр, основатель и ректор одноименного колледжа, одно из ярчайших светил отечественной науки, столп и защитник практического гуманизма пал жертвой трагического недоразумения. По словам корреспондентов, таинственное исчезновение Упыра было отмечено еще несколько дней назад. Профессор не оставил записки, не известил никого о своем отъезде, и это с самого начала заставляло предположить худшее.
Затем в Интернете появились фотографии недавнего праздничного хнун-батумского полосования, а вместе с ними и первые обоснованные свидетельства произошедшего несчастья. Так, личная секретарша Упыра уверенно опознала на снимке один из важнейших профессорских органов.
К сожалению, реальное, физическое опознание, продолжала дикторша, оказалось невозможным: от профессора не осталось практически ничего. То, что не съели сами беженцы во время полосования, доели полостинские собаки. Впрочем, представителям Красного Креста удалось отскрести от одной из стен в непосредственной близости от главной площади Хнут-Батума несколько засохших ошметков, которые и были отосланы на генетический анализ.
— Доставленные сегодня результаты… — произнесла дикторша, поворачиваясь к обозревателям. — …не оставляют никакого сомнения в том, что именно профессор Упыр стал на сей раз объектом и центром народной полостинской забавы. Что можно сказать по поводу этого трагического события?
В глазах у одного из обозревателей блеснули слезы.
— Профессор Упыр был не только моим другом, но и выдающимся другом полостинского народа, — сказал он. — Я вижу в его смерти символический смысл. Данко, известный герой известного рассказа известного революционного писателя, отдал народу свое сердце, причем отдал буквально, а не фигурально, как некоторые, не слишком последовательные защитники народного дела.