За двумя сотнями латников три сотни вьючных лошадей везли поклажу. Слуги и оруженосцы, что вели коней, были одеты в то, что казалось парижанам потрёпанными одеялами. Грубые куски клетчатой материи облекали бёдра, переброшенный через плечо конец заправлялся под ремень. Они не носили штанов, а их простоволосые женщины — юбок. Зато все они носили оружие — тесаки с прямыми рукоятями, топоры с зазубренными лезвиями.
У реки пришельцы разделились на группы и разбрелись искать постой. С полдюжины всадников, чьи слуги были обряжены лучше прочих, перебрались по мосту на остров посреди Сены. Попетляв между домов, они выехали к золочёным воротам, которые стерегли копейщики в богатых ливреях. Воротам королевского дворца. Во дворе гостей встретили, приняли лошадей и проводили к отведённым для них покоям.
Уильям, лорд Дуглас, вождь двух сотен латников, первым делом распахнул затянутые роговыми пластинами окна. В комнату ворвался сырой воздух с реки. Пока лорд грелся у камина, украшенного резным гербом французских королей, прислуга стелила постель и накрывала стол. Привели трёх девиц.
— Которую оставить, Ваша Милость? — осведомился управляющий.
— Оставляй всех трёх, — бросил Дуглас.
— Мудрое решение, Ваша Милость. Что-нибудь ещё угодно Вашей Милости?
— Мой племянник здесь?
— Да, Ваша Милость.
— Пошлите за ним.
— Будет исполнено, Ваша Милость, — поклонился управляющий, — Его Величество ожидает Вашу Милость к ужину.
— Счастлив принять приглашение Его Величества. Так и передайте, — буркнул шотландец.
Уильяму, лорду Дугласу, никто не дал бы меньше сорока, хотя ему исполнилось всего двадцать восемь лет. Каштановую бороду он стриг коротко, а глаза его были холодны, как зимнее небо. По-французски шотландец говорил безупречно, так как вырос здесь. Здесь же он учился владению копьём и мечом. Последние десять лет Дуглас провёл вдали от ставшей второй родиной Франции, на родине первой. Там он возглавил клан Дугласов и вошёл в совет первых семейств Шотландии. Нынешнее зыбкое перемирие между Англией и Шотландией стояло у него поперёк горла, поэтому, не имея возможности драться с заклятыми врагами дома, Дуглас собрал единомышленников и приехал сражаться с англичанами во Франции.
— Раздевайтесь, — приказал он трём девкам.
Те переглянулись и начали стаскивать с себя одежду. Настоящий мужчина, думали они, крепкий, сильный. Ночь обещала быть долгой. Девицы успели обнажиться к тому времени, как пришёл племянник Дугласа. Он был ненамного младше дядюшки, имел круглую улыбчивую физиономию и одевался с шиком: бархатная куртка, вышитая золотом; небесно-голубые штаны в обтяжку, сапоги мягкой кожи с золотыми кисточками.
Брови дяди взлетели вверх:
— С чего это ты так вырядился?
Племянник стыдливо потупился:
— В Париже так все одеваются.
— Господи Боже! В Эдинбурге так одеваются шлюхи, Робби! Кстати, что скажешь об этих трёх?
Роберт Дуглас с интересом оглядел обнажённых девиц:
— Мне нравится средняя.
— Ну и вкус у тебя. Кожа да кости. Нет, я люблю, чтобы на костях было за что взяться. Что решил король?
— Ждать, куда кривая вывезет.
Дуглас-старший хмыкнул и повернулся к окну. От реки, покрытой оспинками дождя, ощутимо попахивало нечистотами.
— Король понимает, к чему дело идёт?
— Я объяснял ему, — вздохул Роберт.
Дядя прислал его в Париж заранее договориться с королём Иоанном об условиях службы ему шотландцев, об оплате и снабжении. Англичане засели во Фландрии, Бретани, Гаскони, принц Уэльский предал огню и мечу пол-Франции, и Дугласу-старшему не терпелось пустить англичанам кровь. Ненавидел он англичан.
— Ты говорил королю, что сорванец Эдди в грядущем году с севером Франции проделает то же, что проделал с югом?
«Сорванцом Эдди» он звал принца Уэльского.
— Говорил и не раз.
— А он?
— А что он? — озлился племянник, — Король Иоанн занят жратвой, музычкой и прочими увеселениями. Ему не до войн.
— Парню надо вправить мозги, потому что когда это сделают англичане, будет поздно.
Последние годы Шотландию преследовал злой рок. Около десяти лет назад англичане разбили под Дурхэмом шотландскую армию. Разбили и разбили, бывало такое и раньше. Но заклятые соседи взяли в плен короля Давида и заломили за него выкуп, начисто опустошивший карманы населения на многие годы. А население недавний мор изрядно поубавил, и король Давид всё ещё сидел в английской темнице.
Лорд Дуглас верил, что освободит монарха не золото, а сталь. Потому и привёз бойцов во Францию. Весной принц Уэльский вылезет из логова в Гаскони, и его подонки будут делать то единственное, что умеют, то есть убивать, насиловать и грабить. Французский король-рохля никуда не денется — выставит армию, и армию его выкосят безбожные английские лучники, полонив самых знатных, чтобы выкупы за них умножили богатство и без того пухнущей от наживы, как клещ от крови, Англии.
Но лорд Дуглас знал, как укротить лучников, и знание это он привёз в дар Франции. Если бы удалось вселить немного мужества в заячью душонку французского короля, то англичан ждало бы оглушительное поражение. А лорд Дуглас пленил бы их принца и назначил за него выкуп, равный выкупу за короля Давида. Только для этого, стиснул зубы Дуглас, надо было заставить короля Иоанна сражаться.
— А ты, Робби? Ты будешь сражаться?
Роберт виновато отвёл глаза:
— Я же дал слово чести.
— Да к чёрту твоё слово! Да или нет?
— Я дал слово, — повторил Роберт.
Он побывал в плену у англичан, и получил свободу в обмен на выкуп и обещание никогда не сражаться против англичан. Заплатил выкуп и взял обещание один и тот же человек — его друг Томас Хуктон. Вот уже восемь лет Роберт держал слово, и дядя твёрдо намеревался вынудить племянника дурацкую клятву нарушить.
— За чей счёт ты живёшь, Робби?
— За твой, дядя.
— Из тех денег, что я дал тебе с собой, что-нибудь осталось? — ответ Дуглас прочитал на лице племянника, — Проиграл?
— Да.
— Долги?
Кивок.
— Значит, так, мой дорогой племянник. Хочешь расплатиться с долгами и жить, как жил, — снимешь эти шлюхины шмотки и наденешь кольчугу. Ради Бога, Робби, ты же боец, каких мало! Ты нужен мне! Где твоя гордость?
— Я слово дал.
— Ну, смотри сам. Сомневаюсь, что тебе понравится быть честным и голодным. А теперь бери тощую задрыгу и докажи, что ты мужчина. Увидимся за ужином.
На котором лорд Дуглас попытается вселить немного мужества в трусливую душонку короля Франции.
Засаду устроили по всем правилам. Лошадей стерегли двое бойцов в глубине чащи, лучники же засели у самой кромки леса и, когда первые всадники графа Лабрюиллада приблизились на расстояние в сотню шагов, стрелы сорвались с тетив.
Эллекины никогда не испытывали недостатка в нанимателях. По двум причинам. Первая заключалась в том, что командир отряда, Томас Хуктон обладал живым умом, помноженным на немалый опыт. В южной Франции, впрочем, хватало наёмников и поумнее, и поопытнее Хуктона. Но у них не было того, из-за чего заказчики выстраивались в очередь, чтобы нанять эллекинов. Английских луков.
Английский лук — нехитрая штука. Тисовая жердь в рост человека, желательно, срезанная где-нибудь поближе к Средиземноморью. Мастер обтёсывал её, оставляя с одного боку плотную сердцевину, с другой — пружинистую заболонь; красил, чтобы древесина не пересыхала; на концы ставил два куска рога с канавками под свитую из пеньковых волокон тетиву. Некоторые стрелки вплетали в тетивы женские волосы, утверждая, что пряди не дают тетиве лопнуть прежде времени (Томаса, имеющего за плечами двенадцать лет боёв, действенность подобного усиления давно лишь смешила) Посередине, там, куда накладывалась стрела, тетива дополнительно обматывалась пенькой. Таков был английский боевой лук, — крестьянское оружие из тиса, пеньки и рога с ясеневыми, берёзовыми или грабовыми стрелами, оснащёнными стальными наконечниками и перьями с гусиных крыльев.
Дёшево и сердито. Брат Майкл не смог натянуть лук, а ведь слабаком его никто не назвал бы. Лучники Томаса натягивали луки до самого уха, и могли делать это шестнадцать-семнадцать раз в минуту благодаря мощным спинам, широким плечам и крепким мускулам, без которых лук был бы бесполезен. Из арбалета мог стрелять любой. Хороший самострел бил дальше лука, только и стоил в сто раз дороже, и заряжался в пять раз медленнее. Пока арбалетчик крутил вороток, натягивая тетиву, лучник мог подойти ближе и нашпиговать того стрелами. Английских и валлийских лучников готовили с детства, как Томас сейчас готовил Хью. Из маленького лука сын выпускал в день не менее трёх сотен стрел. Хью должен был стрелять, стрелять и стрелять, покуда лук не превратится в часть его самого, как рука или нога, а попасть стрелой в цель не станет столь же естественно, как положить в рот краюху или поставить ногу на ступеньку. К десяти годам мышцы Хью окрепнут, и он сможет занять место в шеренге взрослых лучников с боевым луком в руках.
Тридцать лучников Томаса с края леса в первые полминуты выпустили полторы сотни стрел. Не война, бойня. Стрела могла прошить кольчугу с двух сотен шагов, да только ни на одном из латников Лабрюиллада не было ни кольчуги, ни брони. Кое-кто не снял кожаных поддоспешников, вот и вся защита. Стрелы ранили и убивали лошадей с людьми, сея хаос. Пешие арбалетчики, нагруженные виллонской добычей, отстали. Затянись схватка здесь минут на пять, они могли бы поспеть на помощь хозяину, однако Томас им этих пяти минут давать не собирался, выведя с фланга своих конных бойцов.
Они ехали на дестриерах, боевых жеребцах, способных нести человека с оружием в полном доспехе. Копий у конных эллекинов не было, зато имелись булавы, мечи и топоры. На щитах у многих красовался перечёркнутый полосой незаконного рождения герб Ле Батара. Удостоверившись, что его ратники выбрались из-под сени леса, Томас махнул мечом вперёд, командуя атаку.
Они поскакали к врагу колено к колену, обогнули выступающий из травы валун и сомкнулись вновь. Все они были одеты в кольчужный доспех с пластинчатыми нагрудниками и наплечниками, все носили бацинеты без забрал. Стрелы продолжали сыпаться на людей графа. Некоторые уцелевшие разворачивали коней, надеясь улизнуть назад, но им мешали сражённые лучниками товарищи. А сбоку надвигался ряд чёрных всадников, и выжившие достали мечи. Горстке всё же удалось прорваться к роще севернее, где должны были волочиться арбалетчики. Другие сбились вокруг хозяина, получившего в бедро стрелу вопреки строжайшему запрету Томаса палить в сторону графа.
— Покойники не платят долгов, так что убивайте кого угодно, но граф должен нам достаться целым и невредимым.
Граф и рад был бы сбежать, однако его лошадь тоже поймала стрелу и едва на ногах держалась, не говоря уже о том, чтобы везти неподъёмную тушу наездника к спасению. Эллекины пустили коней в галоп, изготовили оружие, и град стрел прекратился, ибо лучники боялись попасть в своих. Вместо луков они взялись за холодное оружие.
Латники врезались в толпу врагов со звуком, с каким мясницкие топоры врубаются в тушу. Часть солдат графа под вопли избиваемых товарищей бросила оружие и подняла руки. Другие сражались. Томас, чувствовавший себя с мечом не столь уверенно, как с луком, парировал удар рыжего ратника, подал коня вперёд и раскроил рыжему башку. Боец в чёрной шляпе с длинным белым пером ткнул Томаса клинком в живот. Острие скользнуло по кольчуге. В ту же секунду всадника пронзил Арнальдус, эллекин из Гаскони, а сам Томас разрубил напавшему на него физиономию. Тот всхлипнул и рухнул под ноги коню. Отряд графа был захвачен врасплох, без брони и почти без оружия, поэтому заняла схватка считанные минуты. Дюжина всадников спаслась, прочие остались на поле боя мёртвыми или пленными.
— Лучники! — гаркнул Томас, и десяток стрелков с луками наизготовку сдвинулся севернее на тот маловероятный случай, если у арбалетчиков достанет духу напасть.
Остальные лучники собирали стрелы, вырезая из их тел и поднимая с земли, складывали в чехлы. Пленников согнали к обочине. Томас направил коня туда, где лежал вывалившийся из седла Лабрюиллад:
— Монсеньор, за вами должок.
— Я расплатился!
— Сэм! — позвал Томас, — если Его Сиятельство изволит спорить, ругаться, негодовать или каким-либо другим способом отнимать у меня время, вгони ему в брюхо стрелу.
Он говорил по-французски. Сэм язык страны, где воевал не первый год, понимал, наложил на тетиву стрелу и дружелюбно улыбнулся графу.
— Итак, — продолжил Томас, — за вами должок.
— Если вас что-то не устраивает, — начал Лабрюиллад, с опаской поглядывая на Сэма, — Существуют суды…
Томас покачал головой:
— Зачем привлекать стряпчих для решения пустякового вопроса, на который вы можете ответить прямо сейчас. Где генуэзские дукаты, забранные из Павилля?
Лицо Ле Батара было жёстким, а его лучник натянул тетиву, и граф, хоть его так и подмывало соврать, что золото в Виллоне, сказал правду:
— В Лабрюилладе.
— Тогда пошлите латника в Лабрюиллад, — вежливо предложил Томас, — С приказом доставить золото сюда. И когда деньги будут у меня, мы с вами расстанемся к обоюдному удовлетворению.
— Расстанемся? — удивился граф.
— Ну да. На кой чёрт вы мне сдались? Потребовать выкуп за вашу весомую фигуру? Так пока будут его собирать, у меня на ваш прокорм уйдёт вдвое больше. Расстанемся, не сомневайтесь. Но прежде распорядитесь насчёт генуэзских дукатов и позвольте моим ребятам извлечь из вас стрелу.
Один из пленников умчался на выделенном ему коне в Лабрюиллад за золотом. Томас повернулся к брату Майклу:
— Стрелы умеешь доставать из ран?
Монашек неспокойно дёрнул плечом:
— Нет.
— Тогда понаблюдай за Сэмом. Учись.
— Я не хочу учиться, — выпалил монах.
— Почему?
— Мне не нравится медицина, — признался он, — Меня наш аббат заставил.
— Чего же ты хочешь?
Монах неуверенно предположил:
— Господу служить?
— Вот и служи, а заодно поучись вытаскивать стрелы.
Сэм фамильярно втолковывал графу:
— Тебе, приятель, лучше, чтобы это оказался «бодкин», у него наконечник, как шило. Будет больно, зато я выну её раньше, чем ты моргнуть успеешь. Если же в тебе сидит зазубренный, для мяса, мне придётся попотеть, а тебе — поплакать. Готов?
— Шильо? — повторил граф английское слово, находясь, похоже, на грани обморока.
Английский он через пень-колоду разумел и общий смысл монолога Сэма уловил.
Лучник показал ему стрелу:
— Это — шило, бодкин. Стрела для доспехов.
Стрела имела тонкий, похожий на иглу наконечник. Сэм постучал по второй стреле, от треугольного острия которой отходили два зубца:
— А эта — для плоти. Ну, что, посмотрим, Твоя Милость, которую ты угадал?
— Мой собственный лекарь вылечит меня! — в ужасе воззвал граф к Томасу.
— Как угодно, — хмыкнул Томас, — Сэм, древко обрежь и перевяжи.
Лучник взялся перепиливать торчащую из телес графа часть стрелы, и толстяк заверещал. Томас подъехал к телеге, в которой скрючился Виллон, нагой и окровавленный. Томас спешился, привязал коня к оглобле и позвал изувеченного пленника. Тот не отозвался. Томас залез в телегу, перевернул бывшего противника. Мёртв. На дно телеги натекло с пару вёдер крови. Томас спрыгнул на обочину, кривясь, обтёр сапоги о бледную травку. Графиня Лабрюиллад следила за ним сквозь прутья клетки.
— Владетель Виллона отошёл в мир иной, — сообщил Томас, поймав на себе её взгляд.
— Почему бы вам не отправить ему вдогонку владетеля Лабрюиллада?
— Я не убиваю людей за то, что они должны мне деньги. Только если отказываются платить, — ударом меча он сбил замок и подал руку, помогая графине сойти на дорогу, — Ваш супруг скоро будет свободен. И вы тоже.
— Я никуда с ним не поеду! — с вызовом сказала она и ткнула пальцем в сторону привязанных к верху клетки туш, — Пусть со свиньями спит. Ему-то разницы никакой.
Граф, видя и слыша происходящее, с резвостью, неожиданной для его веса, дёрнулся было схватить изменницу, однако накладывавший на его бедро повязку из разорванной на полосы рубахи убитого Сэм будто невзначай туже затянул концы, и толстяк взвыл, забыв обо всём на свете.
— Прости, Твоя Милость, — добродушно бросил ему лучник, — Ты уж посиди тихонько, пока я тебя бинтую.
Графиня презрительно плюнула в направлении мужа и побрела по дороге.
— Эй, верните её! — завопил Лабрюиллад.
Женевьева тронула графиню за плечо, что-то спросила и подошла к Томасу:
— Что с ней-то намерен делать?
— Я? Я ей ни сват, ни брат, чтобы что-то с ней делать. С собой взять мы её не можем, если ты об этом.
— Почему не можем?
Томас вздохнул:
— Когда мы закончим здесь, поедем в Матаме. Возможно, придётся драться. Она — не воин, следовательно — обуза.
Женевьева улыбнулась уголками губ. Посмотрела на арбалетчиков, рассевшихся вдоль опушки северной рощи. Оружие они так и не достали.
— Ты зачерствел, Томас.
— Я солдат.
— Ты был солдатом, когда мы с тобой встретились, — тихо заметила Женевьева, — Ты — солдатом, а я — приговорённой к смерти еретичкой. И ты меня спас, не глядя на то, что я — не воин, следовательно, обуза.
— Она всё осложнит, — раздражённо буркнул Томас.
— А я разве не осложнила?
— Ладно. И что мы будем с ней делать?
— Уведём прочь.
— Прочь от чего?
— От борова, считающего себя её мужем, — горячо сказала Женевьева, — От будущего в занюханном монастыре! От измывательств засушенных монахинь, завидующих её красоте и юности! Пусть сама распорядится своей судьбой!
— Её судьба написана на её прелестной мордашке, — проворчал Томас, — Сеять раздоры среди мужчин.