16. Нам неизвестны в отношениях Рутенберга и Жаботинского какие-то еще столь же откровенные случаи наставническо-критических монологов. Однако совершенно естественно, что глубокое взаимное уважение, которое они питали один к другому, не отменяло чувства критической интерпретации слов и действий друг друга. Укажем в качестве иллюстрации на оставшуюся, разумеется, Жаботинскому неизвестной реакцию Рутенберга на следующий фрагмент из его письма (от 19 мая 1935 г.), в котором он рассказывал о Еврейской морской школе в Чивитавеккии и восхищенно писал о начальнике школы итальянском капитане Никола Фуско как примере редкого юдофильства (RA):
Отношение к нашим <еврейским кадетам в школе> прекрасное; глава школы, капитан Fusco, «кандидирует» на Пат<т>ерсона, и, по-видимому, искренне. Чтобы за этим были какие-либо намерения to rope us into something more ambitions – не думаю. Пока не чувствуется. Что чувствуется – это обычное теперь в Италии желание очаровывать заграницу; а главное – просто очень серьезный интерес к хорошей группе молодежи.
Рутенберг отчеркнул это место в письме и резюмировал: «Наивно».
Английский военный инженер полковник Джон Генри Паттерсон (1867–1947), символ юдофильства в еврейских кругах, стоял во главе Еврейского легиона (Отряда погонщиков мулов).
О Еврейской морской школе в Чивитавеккии см.: Хазан 2007с: 203–231.
17. Ср. в статье Рутенберга «Еврейские беды – хороший бизнес» (Di varhayt. 1916. 12 августа):
Его величество еврейский народ сильнее, чем его сиятельство еврейский министр или еврейский миллионер.
18. Парафраз известного выражения из сатиры Лукиана: «Юпитер, ты сердишься, значит, ты не прав».
19. «Гатиква» – надежда (иврит) – гимн сионистского движения, с 1948 г. государственный гимн Израиля (сл. Н.Х. Имбера); здесь в смысле – утопической надежды.
20. Письмо приводится по копии, хранящейся в // 8/3 – 1а. Впервые опубликовано в: Хазан 2006b: 319-26.
21. Белой книгой назывался отчет о политических мероприятиях английского правительства, представляемый парламенту. Известно всего шесть таких книг, в которых фигурировала Палестина: Белая книга Черчилля (1922); Белая книга Пасфилда (1930); Белая книга от июля 1937 г., о которой идет речь; Белая книга от ноября 1937 г.; Белая книга от ноября 1938 г. и Белая книга Малькольма Макдональда (май 1939).
22. ‘Мой синьор Петр’ (итал.).
23. ‘действительно задело меня' (англ.).
24. Ашер (Зелиг) Бродецкий (1888–1954), английский сионистский деятель, профессор математики. Родился в Украине, но с 5 лет жил в Лондоне. Обучался в Кембриджском и Лейпцигском университетах. Защитил диссертацию на степень доктора математики. Преподавал в Брюссельском, а затем в Лидском университетах (1920–1949). В 20-40-е гг. глава Сионистской организации Англии и один из руководителей Всемирной сионистской организации, член правления Еврейского агентства. С 1935 по 1950 г. президент Всемирного совета Маккаби (еврейское спортивное общество), после этого – почетный президент. Президент Еврейского университета в Иерусалиме (1949-52).
25. ‘бед, несчастии (ашкеназит, идиш).
26. Речь идет об июле 1921 г., когда Рутенберг находился в Лондоне в связи с решавшимся там вопросом об электрической концессии (см. об этом в следующей главе).
27. См. И: 5.
28. Генриетта Сольд (Henrietta Szold; 1860–1945), основательница и первый президент женской американо-еврейской организации «Хадасса».
29. Родившийся в России Икутиэль Багарав (1894–1980) был привезен в Палестину в 1905 г., в девятилетием возрасте. Принадлежал к первому выпуску еврейской школы в Тель-Авиве – гимназии Герцлия (1913). В годы Первой мировой войны был добровольцем в турецкой армии. Один из членов отряда хагана Жаботинского-Рутенберга. Разглядев его среди сверстников, Рутенберг в 1921 г. взял Багарава себе в помощники; эту роль тот исполнял до последних дней основателя и руководителя Хеврат ха-хашмаль. После смерти Рутенберга до 1959 г. продолжал работать в руководстве электрической компании.
30. State Archive of Israel (Jerusalem). Ben-Zvi Collection. P 2120/33.
31. О том, что Рутенберг был глубоко озабочен предстоящим решением и делал все от него зависящее, чтобы повлиять на него, свидетельствует его письмо А.М. Кулишовой от 20 декабря 1921 г., приведенное в II: 3.
32. Моше Шерток (Черток; с 1948 г. – Шарет; 1894–1965), израильский политический и государственный деятель. В Палестину был привезен в детском возрасте. В первой половине 20-х гг. учился в лондонской Школе экономических и политических наук. По возвращении в Эрец-Исраэль работал в социалистической газете «Davar» (в 1929–1931 гг. редактировал еженедельное приложение к ней на английском языке). К идеям Рутенберга об использовании гидроэнергетических ресурсов Палестины первоначально отнесся с недоверием (Shapira 1984: 117). С 1931 г. – секретарь Еврейского агентства {сохнут). В 1933 г. избран главой его политического отдела (одна из ключевых должностей в Эрец-Исраэль) и оставался на этом посту до образования государства Израиль. Впоследствии занимал посты министра иностранных дел (1948–1956); короткий период (с 25 января 1954 по 3 ноября 1955) был главой правительства. В последние годы жизни – директор издательства «Ат oved».
33. Дов Хоз (1894–1940), общественный деятель в Эрец-Исраэль, один из лидеров рабочего движения. Привезен в Палестину в 12-летнем возрасте. Вместе в Э. Голомбом, И. Багаравом и др. составлял первый выпуск гимназии Герцлия. В годы Первой мировой войны, как и Голомб, записался добровольцем в турецкую армию, дослужился до чина офицера. После объявления Декларации Бальфура (ноябрь 1917 г.) дезертировал из турецкой армии, за что был заочно приговорен к смертной казни. В 1918 г. вступил в Еврейский легион. В годы британского мандата являлся одним из основателей и руководителей профсоюзного движения. Был женат на сестре М. Шертока (вместе с ней и дочерью разбился в автомобильной катастрофе).
34. Перевод:
Дорогой г-н Рутенберг:
Я получила Ваше письмо от 1 ноября. Ваша информация совершенно верная: относительно Мани Шохат я написала двум своим друзьям. Одно письмо, датированное 20 июня, было адресовано мисс Зелигс-берг, другое, от 21 июня, – мистеру Гугенхаймеру. Я прилагаю копии этих писем. Судите сами, вмешивалась ли я в дела столь деликатные и важные, не посоветовавшись с людьми, в них компетентными.
Я обязана сказать, однако, что хотя я в течение всей Великой войны принадлежала к пацифистам, то, что случилось здесь, произвело во мне революцию. Я была бы рада иметь случай поговорить с Вами об этом.
Что касается Мани Шохат, я пребываю от нее в столь глубоком восхищении, что полагаю: тем путем, которым идет она, я пройти бы не сумела. Я готова сказать, что мотивы ее действий, должно быть, столь же убедительны, как и мотивы моих. Об остальном – когда увидимся.
Преданная Вам,
Генриетта Сольд
35. Не можем согласиться с использованием Шохат как нежелательной <персоны> (англ.).
Глава 3 Игра мирового значения
В своей книге «La juif errant est arrive» (Paris, 1930), переведенной в том же году на русский язык под названием «По следам Вечного жида», Альбер Лондр, совершивший в конце 1920-х гг. исследовательско-приключенческую поездку по миру с целью проследить за жизнью Вечного жида и побывавший в Восточной Европе и Палестине, обращается к переселившимся туда евреям, и в частности к Пинхасу Рутенбергу, – эти слова-то и приведены выше в качестве одного из эпиграфов.
А. Лондр, вероятно, знал о том, что Рутенберг послужил Л.Н. Андрееву прототипом героя повести «Тьма», и именно этот смысл (или, скажем, аккуратней: и этот тоже), по-видимому, лежит за его словами о борьбе с тьмой. В одном из своих монологов исповедующийся перед проституткой герой достигает верхних нот в выражении извечного соперничества света и тьмы:
Зрячие! Выколем себе глаза, ибо стыдно… ибо стыдно зрячим смотреть на слепых от рождения. Если нашими фонариками не можем осветить всю тьму, так погасим же огни и все полезем в тьму. Если нет рая для всех, то и для меня его не надо – это уже не рай, девицы, а просто-напросто свинство. Выпьем за то, девицы, чтобы все огни погасли. Пей, темнота! (Андреев 1913, II: 171-72).
Зрячие! Выколем себе глаза, ибо стыдно… ибо стыдно зрячим смотреть на слепых от рождения. Если нашими фонариками не можем осветить всю тьму, так погасим же огни и все полезем в тьму. Если нет рая для всех, то и для меня его не надо – это уже не рай, девицы, а просто-напросто свинство. Выпьем за то, девицы, чтобы все огни погасли. Пей, темнота! (Андреев 1913, II: 171-72).
Другая ипостась упоминаемой им борьбы связана с деятельностью Рутенберга в Палестине в качестве основателя и главы электрической компании. Строительство гидроэлектростанций в этом небогатом водными ресурсами крае хотя и преподносится, в соответствии с замысловатой арабской логикой, в виде образа кражи воды, но, безусловно, ассоциируется с прогрессом, а в рассказанной в дни 60-летия Рутенберга на страницах палестинской газеты «Ha-boker» («Утро») забавной истории – вообще напоминает причудливую восточную сказку. Некий Я. Шапиро повествовал в ней о том, что когда в начале 30-х гг. в страну начали приезжать немецкие евреи, бежавшие из гитлеровской Германии, они, как правило, не знавшие иврита, поначалу полагали, что «свет», «электричество» передаются в Палестине словом «Рутенберг» – так часто они звучали как синонимы в речи местных жителей (1939. № 989. 5.02. S. 2). А один из палестинских колонистов, по-видимому, не в силах сдержать рвущегося из груди эмоционального восторга, превратил его в хотя и беспомощные, но искренние вирши (RA):
Посвящается Рутенбергу
На «любви к элетричеству» построены многие метафоры судьбы Рутенберга, однако всего любопытней его собственная попытка воспользоваться одной из них. В повести С. Ан-ского «В новом русле» (Ан-ский 1907), в которой рассказывается о революционизации российского еврейства, чутко зафиксировано появление в еврейском лексиконе новых слов, таких, например, как «организация» (имелся в виду Бунд) или «электрики», т. е. социалисты. «Электриками» их называли потому, что они отрицали существование души и вместо нее якобы признавали некий пар – «электру», с помощью которой живет человек. В дневниковой записи от 12 августа 1932 г. «главный электрик» еврейского ишува, основатель и директор компании Хеврат ха-хашмаль, называет себя «революционером-электриком» (.RA). Это непривычное словосочетание, оставшееся у автора дневника непрокомментированным, в котором сведены воедино его бывший и настоящий «статусы», искушает, кроме прочего, предположением о генетической связи «революционера-электрика» с повестью Ан-ского.
Однако даже если это не так, в любом случае Рутенберг с помощью андреевской «Тьмы» подготовил удачную метафору своей будущей палестинской жизни и деятельности. Повесть, как мы отмечали выше, вызвала яростные споры, и преобладающей была негативная реакция, шедшая из разных, зачастую прямо противоположных лагерей. Одним из тех, кто, наперекор многим, увидел в повести зерна нового гуманизма, был поэт и критик Н. Минский. Споря с Мережковским, с его пониманием андреевской повести как «проповеди самодовольства», «призыва к сладчайшему усыплению в небытии», Н. Минский писал, что
…едва ли во всемирной литературе отыщется другое произведение, в котором чувство самодовольства было бы преодолено до такой глубины, почти абсолютной, как во «Тьме». Может быть, ни в какой другой литературе, кроме русской, этот рассказ не мог бы появиться. В нем заключается завет какой-то новой любви, с культурно-европейской точки зрения, может быть, и непонятной, любви как бы бездейственной и не греющей, а на самом деле, наиболее энергичной и сжигающей (Минский 1909: 216-17).
Понятное дело, Рутенберг прямого отношения к литературно-философским дебатам вокруг повести не имел, но, послужив когда-то Андрееву биографическим импульсом к ее созданию, он уже не мог быть абсолютно независимым от метафорической магмы, в которой неразрывно связывались прототипика и фантазия, реальная жизнь и динамика авторского вымысла.
Тот же Минский, возможно, в полемическом задоре несколько, пожалуй, преувеличивая, писал о том, что
герой «Тьмы» не придуман Андреевым, что этот герой не кто иной, как вся дореволюционная русская интеллигенция, вся русская литература, вышедшая из народа в своих настроениях и вернувшаяся к нему в своей любви (там же: 217).
Нет оснований утверждать, что Минский мог знать о существовании реального прототипа героя андреевской «Тьмы» (хотя такой вариант вовсе не исключен), но даже если его высказывание свободно от каких бы то ни было осложняющих намеков, оно все равно интересно тем, что выводит заглавную метафору рассказа – борьбу тьмы со «светом разума и свободы» – из самых глубин жизни и литературы:
Разве Достоевский не погрузился добровольно во тьму наших «исконных начал», лишь бы быть вместе с народом во мраке суеверия и рабства, чем отдельно от него в свете разума и свободы. Разве Толстой добровольно не ушел в тьму неделания и непротивления, чтобы быть вместе с народом во мраке невежества, чем отдельно от него в свете культуры. Разница между ними и героем «Тьмы» та, что они идеализировали народную тьму, возвели ее в перл созданья, а анархист Андреев идет во «тьму», называя ее тьмою (там же: 217-18).
Овеществление безметафорической победы света над тьмой – некая общая схема рутенберговской жизни. В 1926 г. в Палестине побывала Ирма Линдгейм (1886–1978), сменившая на посту президента «Хадассы» упоминавшуюся выше Г. Сольд. И. Линдгейм описала свой палестинский визит в книге «Бессмертное приключение» (именно так она назвала это свое путешествие) и, в частности, рассказала о том, как в Хайфе стала свидетельницей незабываемого момента, когда вспыхнула первая лампочка:
Мне посчастливилось оказаться в Хайфе, когда там была пущена в ход новая электростанция Рутенберга. Это было потрясающее событие. Внутри изящного бетонного строения стояли громадные безмолвные машины. В уже наступавших сумерках они выглядели подобно отдыхавшим чудовищам. Две керосиновые лампочки отбрасывали световые блики, которые не столько служили источником света, сколько чуточку рассеивали тьму Когда темнота окончательно сгустилась, присутствующие сгрудились в машинном зале. Здесь были сэр Герберт Самюэль, Пинхас Рутенберг, рабочие и сотни тех, кто пришел сюда из простого любопытства. Все были настроены в один лад с происходящим. Ради этого момента стояли в темноте, затаив дыхание. Мотор был запущен, и вспыхнул свет. В Хайфе наступила новая эра. Электричество, энергия, индустрия. Арабы выступили против рутенберговского проекта, но и для них он вскоре обернется радостью, когда они оценят новые возможности, которые он в себе несет (Lindheim 1928: 270-71).
При всех неожиданных изломах рутенберговской судьбы палестинский «крутой поворот» был, как кажется, самым стремительным и непредсказуемым. Там, где у обычных эмигрантов или репатриантов уходят десятилетия на устройство своих дел (поиск работы, установление круга общения, деловых и бытовых контактов и пр.), Рутенберг «поднялся» мгновенно: даже не считая того, что он сразу выдвинулся на первые роли в обороне ишува, главное дело своей жизни в Земле обетованной, с которым до сегодняшнего дня связано его имя, он политически и технически обосновал, основал и устроил в течение каких-нибудь полутора-двух лет.
Безусловно, этот поистине ураганный жизненный ритм должен был кем-то оплачиваться. Больших собственных средств у Рутенберга не было, и все основные расходы на его зарплату и техническую подготовку проекта взяла на себя Сионистская организация (Shaltiel 1990, I: 112). Но сама оперативность в производстве проекта доказывает обоснованность утверждения М. Новомейского, хорошо знавшего Рутенберга, о том, что он прибыл в Палестину с совершенно четким планом ее электрификации. Причем план этот, как пишет тот же Новомейский, возник и сложился у него задолго до приезда сюда – еще в Италии или в США (Novomeiskii 1962:13).
Новомейский, сам блестящий инженер, который, идя по стопам Рутенберга, через несколько лет, в 1929 г., также добьется от английской бюрократии (хотя с неизмеримо большими трудностями и временными оттяжками) разрешения на концессию по добыче и переработке солей Мертвого моря, пишет далее, что воплощение рутенберговского плана требовало наличия трех условий: разработки детального технического проекта, получения разрешения от мандатных властей и умения добыть нужные, и немалые, деньги на его реализацию.
Для решения трех этих условий, – считал Новомейский, – был необходим высококвалифицированный инженер, человек с деловой жилкой, имевший богатый практический опыт и сочетавший предприимчивость и коммерческий склад со связями в финансовом мире. Рутенберг, в прошлом революционер и опытный конспиратор, должен был найти в себе самом умение сыграть все три роли одновременно. Он представил британскому правительству подробное техническое описание проекта, для чего воспользовался визитом в Палестину министра колоний Уинстона Черчилля – добился у него аудиенции и лично изложил ему свои идеи. После этого начались официальные переговоры о санкционировании проекта. Летом того же года <1921>, когда он уже покидал Лондон и отправлялся в Иерусалим, явившийся на железнодорожный вокзал чиновник министерства колоний сообщил ему, что в принципиальном виде вопрос решен положительно3[1].