– Я, конечно, могу попробовать, но...
– Ты сможешь, ты столько книжек прочитала – тебе и институты не нужны, ты все сможешь!
Как ни странно – я верила Инессе, она возилась со мной не просто так – во всем этом был какой-то азарт, и мне самой любопытно стало – смогу или нет?..
Правда, ее жених, известный тишинский благодетель, относился ко мне как-то настороженно. И хотя Инесса в который раз пыталась объяснить мне, что так он относится ко всем прочим женщинам, кроме нее, разумеется, но я каждый раз в присутствии Владимира Ильича ощущала неловкость.
Он любил ее, до безумия любил, не любил даже, а обожал – как будто только в Инессе заключался смысл его существования, и, несмотря на свои деньги, связи, комплексы и почтенную бороду, относился к ней как к родной матери и одновременно единственной дочери – иначе я не могу обозначить чувства этого человека к моей подруге. Восхищение и трепет, молитвенный восторг и мелочные заботы... Я думаю, если б Инесса пожелала в тот же день переехать в весьма приличные апартаменты хозяина швейной фабрики, что находились на центральной улице, не дожидаясь свадьбы, он не только бы не возражал, он бы тайком заплакал от радости. Все, что захотела, она бы тут же получила.
Думаю, Владимир Ильич относился ко мне так настороженно потому, что я была человеком, к которому Инесса проявляла открытую благосклонность, я была ее подругой – а значит, часть ее любви доставалась мне, а не ему. Нет, обделенным он не был, но так явно читалось в его сердитых и беспокойных глазах – чтобы все и только мое... Он ревновал Инессу к ее детям, ее родителям, ее работе, ее мыслям, ее прогулкам по старинному кладбищу...
Кстати, тишинские обыватели тоже не вполне понимали, отчего она так сдержанна – не стремится переехать в роскошный особняк, не требует для себя личного автомобиля, не ест в ресторанах ложками черную икру и прочее, что ассоциируется у простых людей со счастливой жизнью.
Я и сама этого не понимала – отчего она точно боится сглазить свою жизнь, но в душу к ней не лезла. От любви до ненависти один шаг, равно как и наоборот, – уже очень скоро после знакомства с Инессой я почувствовала, что тоже обожаю ее, хотя чем ближе мы были, тем невозможнее казалось мне спросить о той давней истории, которая произошла с ней в юности. Я вдруг поняла, что никто и никогда не узнает ее тайны – скорее мой столетник, подаренный Филипычем, расцветет...
Иногда на Инессу нападал особый стих – она вдруг переставала быть подругой и начинала разыгрывать из себя добрую тетушку, которая жизнь положить готова на то, чтобы сделать счастливой свою племянницу.
– Обрати внимание на помощника Владимира Ильича, – шептала она мне, когда мы появлялись в ресторане с компанией. – Не женат и смотрит на тебя с таким умилением...
– Ты что, меня сватаешь? – тайком возмущалась я. – И это он не на меня, а на ветчину на блюде смотрит с таким умилением!
– Нет, на тебя!
– Я забыла, как его зовут... Не Никита ли Сергеевич, или Леонид Ильич?
– Гадкая девчонка – а вдруг мой жених услышит! – притворно сердилась она. – Ты что, хочешь, чтобы я осталась без жениха? Нет, хватит в нашей компании одного Ильича... Это Паша Хвостов.
– Ужасно, ты хочешь сделать меня мадам Хвостовой!
– Оленька Хвостова – очень мило... – смеялась она, и я видела, что она шутит, желая только одного – чтобы я могла говорить о любви и прочих с ней близких вещах без того ужаса, который шел из моего прошлого.
Однажды она спросила меня серьезно – поздним вечером, когда мы вышли на балкон – она курила, а я просто любовалась летними звездами. Это было накануне показа мод, когда все только об этом показе и говорили, а Инесса вдруг подумала совсем о другом...
– Ты смогла бы влюбиться? – спросила она.
– Не знаю. Я тебя люблю, тетю Зину люблю, этот вечер, завтрашний день...
– Ты иногда бываешь очень скрытной, – обиделась она.
– Тебе ли это говорить! – возмутилась я, но сумела вовремя сдержаться. – Вернее, ты сама говорила, что я еще ребенок! Твой вопрос... Как-то еще не получалось – так, по-настоящему, чтобы даже немного сойти с ума...
– Я хотела бы немного сойти с ума, – вдруг мечтательно произнесла Инесса. Я хотела напомнить ей о Владимире Ильиче, но вовремя промолчала. – Неужели ты никогда не влюблялась?
– Нет, в детстве был один мальчик, который мне нравился, но это совсем детская, совсем короткая история.
– Короткая? Так расскажи сейчас!
– Нет, потом. Завтра тяжелый день.
– Ты придешь?
– Да, я же обещала.
– И попытаешься написать потом?
– Да...
Я еще не знала о том, что завтра будет совершенно безумный день и мне не будет никакого дела до литературного творчества и вообще – ни до чего, потому что... но это будет завтра.
А сейчас я неожиданно вспомнила о том мальчике, в которого была влюблена когда-то, и даже пожалела о том, что не рассказала эту историю Инессе.
Его тоже звали Пашей, Павликом – как помощника Владимира Ильича, наверное, я именно потому вспомнила сейчас о нем. Нет, не только поэтому – я часто вспоминала о Павлике, своем школьном товарище, в последний раз тогда, когда ехала в Тишинск...
Ничего особенного в той детской истории не было, но перелистывать страницы тех лет приятно и немного грустно, приятно потому, что не было еще в моей жизни Вадима Петровича, болезни мамы, того страшного дня, когда от колена до середины бедра выжгли мне огненный шрам.
Ведь, если задуматься, я была совершенно нормальным человеком раньше, самым обычным ребенком – любила смеяться и играть, и никогда мне не снились по ночам кошмары, никаких надломов в физическом и душевном здоровье. Если бы природа не произвела на свет Вадима Петровича, я была бы сейчас нормальной девушкой, я, может быть, училась, или работала бы... или любила кого-нибудь!
А так...
Славный мальчик Павлик с юношескими яркими прыщами и комплексом Печорина, которым страдали многие в его возрасте, почему он вдруг обратил внимание на меня, почему я вдруг благосклонно ответила на его робкие ухаживания?..
Нам было лет тринадцать-четырнадцать, мы сидели за одной партой и, одинаково ненавидя математические науки, шепотом обсуждали модного, но исключительно непонятного Борхеса, экзистенциализм Сартра, Бермудский треугольник, египетские пирамиды, тайны внешней политики, причины алкоголизма, существование загробного мира, мистицизм Булгакова, концепции в современной архитектуре, влияние итальянской эстрады на нашу, сорта древесины, вкус мороженого, многообразие красок заката, китайскую медицину, болезнь Паркинсона, огни святого Эльма...
Вспомнив это сейчас, глубокой ночью, в полной темноте, я не могла не рассмеяться.
Тетушка в соседней комнате заворочалась и пробормотала что-то невнятное. Я его любила, я сходила с ума от любви!
От всех этих мыслей, веселая, встревоженная, взбудораженная, я даже подскочила на кровати, сон окончательно ушел.
Целый год, целый год чудесного пубертата – под конец было так мучительно хорошо болтать обо всем на свете, что стало необходимым чем-то сгладить это, и мы не смогли придумать ничего лучше, как поцеловаться. И неизвестно, чем бы наши отношения с Павликом закончились, если бы... но они вдруг закончились, и закончились потому...
Я сидела на кровати, обхватив руками голову. ...Они закончились потому, что Вадим Петрович разрушил их!
Он их разрушил. Он убил мою первую юношескую любовь.
Я продолжала постигать логику событий, прежде мне недоступную. Как я могла забыть, как могла не обращать на это внимания – во всем и даже в этом был виноват злой гений моего отчима!
Это было так – Вадим Петрович уже появился в нашей с мамой жизни, но я его еще не воспринимала всерьез, мы с Павликом часами болтали о мировых проблемах на последней парте, в четверти мне грозила двойка по алгебре, потом... что же было потом? А потом Вадим Петрович женился на моей маме, и я стала ощущать неловкость в его присутствии, он преподавал мне алгебру, но все еще было хорошо, мы с Павликом сидели по-прежнему рядом, чувствуя горячее дыхание друг друга... а дальше?
Поцелуя нам с Павликом было мало. Он как-то зашел к нам домой. Вадим Петрович морщился, мама умилялась и любовалась мной, любовалась моей любовью... наверное, уже тогда в воздухе витало какое-то электричество, уже тогда было ясно, что у нас с Павликом все серьезно. И что все это должно закончиться тем, чем кончается всегда, – только мама этой опасности не чувствовала, она просто любила меня и не верила в грубые законы природы, она даже предположить не могла, что нам с Павликом, двум первопроходцам, уже мало одного дыхания друг друга, мало случайных прикосновений, мама не знала, и я тогда не знала... а Вадим Петрович знал. Он потому и морщился, потому и протестовал против моей дружбы с Павликом, он видел, что скоро уже ничем это юношеское желание не обуздать.
Ужасный человек, он все испортил. Если б не он, были бы у меня сейчас прекрасные воспоминания. Конечно, можно предположить, что все могло закончиться как у Инессы, но я не верю... хотя все равно. Хоть сколько-то я могла быть счастлива. (А вдруг дети Инессы – от какого-нибудь одноклассника? Но об этом я подумаю потом, сейчас я могу думать только о своем прошлом...)
Отчим ревновал меня. Его соперником был мальчишка, прыщавый, глупый юнец, который сам не осознавал, что ему так легко плывет в руки... Вадим Петрович, наверное, именно так думал.
Однажды он запретил мне встречаться с Павликом, он говорил с мамой – дескать, нехорошо, неприлично, девочке надо только о точных науках думать... Мама тогда удивленно пожала плечами – она была очень далека от грубых мыслей – и сказала Вадиму Петровичу, что он не совсем прав. Она сказала, что Павлик милый мальчик из достойной семьи и ничего плохого не может быть, а Вадим Петрович...
У меня в голове вдруг опять все сорвалось, я соскользнула с ровной дорожки воспоминаний, логика событий тоже куда-то исчезла – я теперь могла думать только о своем отчиме.
Его лицо, когда он склонился над моими коленями, его язык, лицо мамы, мое лицо, которое отражалось в его глазах...
* * *Утром я встала с тяжелым сердцем, но с твердой уверенностью в том, что мне удастся победить призраков прошлого. «Я буду счастливой...» – пробормотала я, едва забрезжил рассвет... «Я буду счастливой!» Инесса мне была нужна как никогда.
Я не особенно часто заходила к ней – уж не знаю почему, у нее всегда было тесно и вечно кто-то вертелся рядом – ее дети, родители, какие-то люди... Сегодняшний день обещал быть тяжелым, история со свадебным платьем двигалась к развязке, Инесса переживала за Рафика Буранова, и я не могла не зайти к ней.
Борис меланхолично и виртуозно играл Шопена, в комнате Глеба стояла тишина, Филипыч прошел мимо с бледным, безучастным лицом...
– Что так рано? – встретила меня Инесса.
– Разве? Все уже давно встали...
Она причесывалась перед большим зеркалом, в комнате царил страшный беспорядок, по экрану включенного компьютера плавали синие рыбы.
– Помнишь, ты меня вчера спросила...
– Ах, ты о том... Но теперь мне некогда, – извиняюще улыбнулась она. – Я надеюсь, нам удастся поговорить вечером. Ты не в обиде? Черт, здесь такой бардак... – Она споткнулась о пачку журналов на полу. – Невозможно работать в двух местах, вечно ничего не успеваешь.
Она была очень хорошенькой и очень юной в желтой ночной рубашке, золотисто-каштановые волосы колечками лежали над длинной тонкой шеей, точно у мальчишки.
– Ты похожа на Керубино, – вдруг сказала я. – Я тебе не помешаю?
– Нет, у меня есть еще минут десять. – Она бегала от зеркала к шкафу, потом вдруг кинулась к компьютеру, стала торопливо нажимать кнопки. Я села на уголок небрежно застеленной кровати и с улыбкой стала наблюдать за ней.
Как я уже говорила, в комнате у моей подруги было тесно, рядами стояли книги на стеллажах вдоль стен, валялись связки каких-то бумаг, множество безделушек... Но это был уютный беспорядок, я хотела бы обитать в такой комнате, здесь все говорило о жизни и о множестве дел, которые предстояло еще завершить.
– Когда-то у меня были длинные волосы, – произнесла она, не отрывая взгляда от монитора.
– Да ну!
Она достала с полки фотографию и бросила мне на кровать.
Юная девушка с длинными вьющимися волосами, больше похожая на русалку...
– Это ты? – изумленно воскликнула я.
– Собственной персоной!
– Боже, какая ты красивая, это просто невозможно... Нет, ты и со стрижкой хороша, но... Знаешь, кого ты мне напомнила? – решительно воскликнула я.
– Керубино?
– Нет, ты как Рамедиос из романа Маркеса «Сто лет одиночества»!
– Читала лет пять назад, но как-то с трудом припоминаю...
– Да та, что была настолько красива, что обрилась наголо и носила холщовый мешок вместо платья...
– Ну спасибо, и это ты говоришь перед показом...
– Нет, я к тому, что ты в любом виде будешь красива, хоть что с собой сделай. А вот если б я, например, лишила себя волос и нацепила рубище...
– Милое дитя! – Она поцеловала меня, защекотала. – Ты всегда что-нибудь придумаешь... Ты не забыла? Сегодня к пяти. Я тебя встречу у входа. Зинаиде Кирилловне я передала пригласительный, будет сидеть на самом лучшем месте, рядом с моей мамой. Нет, приходи к четырем, я проведу тебя за кулисы. Разузнаешь все, посмотришь изнанку дефиле, поговоришь с людьми – получится прекрасный репортаж.
– А Глеб с Борисом – придут?
– Вот еще, у них своих дел полно... Нет, ты подумай, очень интересны мальчишкам их возраста показы мод?!
– Ну да... Инесса, а вдруг у меня ничего не получится?
– Попытка не пытка... Уж хоть один абзац должен выйти! – засмеялась Инесса. Она уже одевалась, и я встала, чтобы разглядеть безделушки на стеллажах, стоявшие перед книгами. В основном это были изделия тишинских мастеров – нечто подобное было и у меня, – странные, смешные звери, и вещи, которые явно были привезены откуда-то издалека. Китайский монах с качающейся головой, костяные фигурки египетских богов, пестрые куклы в национальных одеяниях – то ли Малайзия, то ли Таиланд...
– Ой, какой хорошенький! – не сдержалась я, увидев котенка из резного камня.
– Сердолик... – рассеянно бросила Инесса, она была уже почти готова.
Котенок был чудо как хорош, из серовато-рыжего камня – он весь напружинился и подобрался, словно увидев перед собой бабочку или птицу, удивительно изящная и забавная вещица.
– Боже, это настоящее произведение искусства!
– Да, довольно ценная вещь, – пробормотала Инесса. Мне показалось или нет – но она вдруг как-то погрустнела, стала серьезнее. – И еще вот что...
Она торопилась – я это знала, но вытащила из шкафчика еще одну вещь – серебряный старинный медальон, нажала на крышку. На когда-то белой, но теперь пожелтевшей эмали, покрытой паутиной трещин, был изображен молодой черноволосый мужчина в военном мундире.
– Это настоящий раритет, – с печальной гордостью произнесла она, – старинная вещь.
– Да... – прошептала я как зачарованная. – Кто это?
На миг у меня в голове мелькнуло какое-то подозрение, но тут же исчезло, когда Инесса ответила:
– Франсуа Боле, офицер наполеоновской армии.
– Откуда?
– По наследству досталось, – небрежно ответила она.
– А вот это что... – Я потянулась вверх к золоченой китайской пагоде, но Инесса вдруг вскрикнула:
– Ах, я опаздываю! Потом, потом посмотрим... Мне сейчас в редакцию, а затем в Дом мод, еще кучу дел надо провернуть. Владимир Ильич нервничает!
Я проводила ее до крыльца. Она обернулась, помахала мне рукой и крикнула:
– Смотри же, не забудь – к четырем!
– Непременно...
Это был странный день – к полудню все вдруг исчезли, Борис перестал играть на фортепьяно, стало тихо, Филипыч не шаркал над моей головой, в соседнем дворе Люсинда не кричала на Милку – город затаился. Я сидела на балконе в жарких лучах летнего солнца и напряженно думала о том, кто был отцом детей Инессы. «Я расскажу ей свою историю, расскажу о Павлике – в ней должно что-то дрогнуть, я непременно замечу... В самом деле, как все просто – первая любовь, мальчик за соседней партой...»
После полудня пришла тетя Зина и сообщила мне, что вчерашнее сочинение все написали прекрасно, даже Головатюк отличился, сделав минимальное количество ошибок – как раз для того, чтобы получить твердую тройку.
– Теть Зин, а какие они у тебя? – спросила я. – Они влюбляются? У этого Головатюка есть... герлфренд?
– Герлфрендов у него нету, – серьезно ответила тетушка, – но вот с девочкой одной он крепко дружит.
Я хотела ее спросить, была ли и у Инессы школьная любовь и не могли ли ее дети оказаться результатом столь ранней страсти, но вместо этого сказала:
– Сегодня жарко...
– Да! Говорят, весь июнь будет таким.
У Дома мод я оказалась даже раньше четырех. С собой я захватила блокнот с ручкой и всю дорогу думала, каким должно быть название моей статьи. «Возрождение легкой промышленности на местах»? Слишком официально, даже официозно, кроме того, пока еще неизвестно, как пройдет показ. И на каких таких местах? «Интрига вокруг свадебного платья» – глупо, тем более что показ затевается не ради одной Машеньки Соболевой. «Черт, ничего у меня не получится...»
– Вызовите Аристову, – попросила я охранника у входа, который заявил, что я пришла слишком рано.
Через пять минут появилась Инесса с какими-то прищепками на голове.
– Пришла? – возбужденно крикнула она. – Это со мной...
Мы прошли в огромный пустой вестибюль.
– Инесса, ты понимаешь, я боюсь, у меня ничего не получится, – стала я жаловаться, но она меня не слушала. – Я тут придумывала название...
– Просто смотри, ни о чем пока не думай, слова придут потом, – заявила она. – Рафик вне себя... Алина опаздывает, у нее дочка вчера заболела, кажется, чем-то не тем ребенка накормили.
– Бывает, – рассеянно ответила я, с трудом вспоминая, кто такая Алина.
Мы поднялись по широкой мраморной лестнице, потом по каким-то коридорам прошли в огромный зал, где царила страшная суета – в первый момент я даже растерялась, оказавшись в этом водовороте, – бегали полуголые девушки с бигудями на голове, носились какие-то тетки с вешалками на колесиках, стрекотали швейные машинки, кто-то кричал о том, что звук не идет, рабочий в синем комбинезоне хладнокровно разматывал провода, не обращая внимания на девиц, зеркала отражали свет и увеличивали вдвое суматоху, царившую в этом царстве моды...