– Тогда понятно, почему информацию о первом ограблении не хотели пускать в СМИ, – хмыкнула я. – Ну, хоть дело-то завели или вообще все замяли?
– Завели, конечно! Ты про нашу полицию слишком плохо-то не думай! – вступилась за честь мужнего мундира верная полицейская жена. – Хотя лучше бы и в самом деле не заводили, пожалуй. Глядишь, тогда и Санька был бы жив.
– Какой такой Санька? – осторожно спросила Ирка, стирая с лица улыбку, чтобы быстренько скривить физиономию в сочувственной гримасе, если окажется, что этот самый Санька нам знаком.
– Да Миронов Санька, уполномоченный из Чернореченского ОВД, – объяснила Ларочка. – Вы его, наверное, не помните, он на нашей с Серегой свадьбе со свекровью моей отплясывал, чуть не уморил пожилую даму сложными па и приятным волнением.
– Помню! – обрадовалась Ирка. – Свекровь твоя в желтом платье была, а Санька этот в голубой рубашке, и Лазарчук все шутил, что эта пара олицетворяет собой украинский флаг и служит зримым напоминанием о его корнях. Он же из Киева родом, так ведь?
– Серега – да, из Киева, а Санька местный был оболтус, – Ларочка вздохнула. – Хорошо хоть, ни женой, ни детьми не обзавелся, а то остались бы сиротами. Его, Миронова-то, как раз и бросили разбираться с ограблением винноводочного торгаша с «Буренушки». Санька за государеву службу душу не рвал, небось начальство думало, он это дело тихо похоронит.
– А он что – погиб? – спросила Круглова.
Мы с Иркой как раз молчали, сделав подобающие скорбные лица.
– Убили его, – снова вздохнула Ларочка. – Застрелили во время второго ограбления! Санька в тот день как раз на «Буренушке» был, все с тягомотным винно-водочным делом разбирался. Пришел в сто первый раз в контору, то есть в администрацию рынка, а там-то его лицо уже запомнили, и дверь бронированную открыли без вопросов.
– И грабители в масках ворвались в контору на его плечах?! – догадалась я.
– Ворвались, – подтвердила Ларочка. – А там беднягу Саньку сразу же застрелили, три лимона у перепуганных конторских забрали и бесследно смылись в неизвестном направлении!
– Так вот на чьи похороны Серега торопился в тот день, когда мы с ним забирали тебя из больницы! – кивнула мне Ирка.
– А журналистам на брифинге о том, что в ходе ограбления был убит полицейский, почему-то не сказали! – обиделась за все наше «смишное» племя Настасья Круглова.
– И я вам тоже, считайте, ничего об этом не говорила! – спохватилась майорша. – Все строго по секрету, между нами, девочками!
– Мы будем молчать, как партизаны на допросе! – пообещала Ирка.
– А нас еще будут допрашивать? – испугалась Настя.
– Уже нет, – успокоила ее я. – Лазарчук ведь сказал, что не хочет заниматься нашей ерундой, потому как у него своих серьезных дел выше крыши. Нашу детективную историю мы как-нибудь сами распутаем, без профессиональных сыщиков, в частном порядке.
– Может, я чем помогу? Вы звоните, если что, – вставая с дивана, предложила Ларочка.
Ей было совестно, что профессиональный сыщик Лазарчук проявил душевную черствость и бросил нас с нашими проблемами на произвол судьбы. Я хотела сказать Ларисе «спасибо», но тут из комнаты донесся пронзительный поросячий визг.
– Иду, Тимоня, иду! – подхватилась Ларочка.
– Это не Тимоня, – догнав ее на пороге детской, объяснила я уже очевидное.
Ярко-розовый меховой поросенок на батарейках бодро шаркал по полу, утробно хрюкая и заливисто визжа. Тимоня, запустивший Пана Солонинку в многотрудный поход по заваленному разным хламом ковру, восторженно хохотал и раскачивался на попе, как Ванька-встанька.
– Иди к мамулечке, мой зайчик! – присев на корточки, позвала его Ларочка, и зайчик порысил к мамулечке на четвереньках, с легкостью обойдя на дистанции буксующего поросенка.
– Ой, Лен, какие интересные у вас игрушки! – простодушно восхитилась Настасья.
– Это Пан Солонинка, я его Масяне из Чехии привезла, – мне вдруг захотелось похвастаться, какая я хорошая мать. – А вон того белого кролика – он тоже самоходный, и у него глаза сверкают красными огнями – я привезла из Германии. А эту собаку купила в самолете, возвращаясь из Ниццы. Она сама по себе ничего не делает, но у нее внутри диктофон, можно записывать короткие фразы. Мы с Масяней оставляем друг другу сообщения, вроде записок, типа: «Привет, мамочка, я тебя очень люблю!» Вот послушай!
Я подняла с пола игрушечного щенка с очаровательно придурковатым выражением тупой рыжей морды, нажала на лапку с надписью «play», и встроенный механизм послушно воспроизвел последнюю запись.
Только это было вовсе не «Привет, мамуля, я тебя люблю!». Некая мать упоминалась в коротком тексте отнюдь не с нежным чувством, да и голос был совсем не Масин.
– Это кто же так ругается?! – шокировалась Ларочка, отпрянув от игрушки вместе с майорским отпрыском, которому было еще очень рано знать такие слова.
– Не знаю. Голос женский…
– Ну, мы пошли. – Ларочка заторопилась, и я не стала ее задерживать.
Мне хотелось поскорее еще раз без помех прослушать ругательную запись.
«Твою мать!.. Да где же?.. Господи, помоги мне! Неужели все напрасно, вот ведь сука…»
– Судя по интонации, она сказала еще не все, что хотела, – заметила Круглова, кое-что понимающая в дикторских начитках. – Просто запись оборвалась.
– Там памяти всего на 15 секунд звучания, – объяснила я, думая о другом.
Чтобы включить запись, надо нажать на правую заднюю лапку собачки. Новый текст автоматически стирает предыдущий и воспроизводится при нажатии на левую песью лапку. Скорее всего, игрушка лежала на полу, и эта женщина, бормоча ругательства, сама не заметила, как наступила на нее. Ей не до этого было, она что-то искала и уже почти отчаялась найти…
– Так, значит, это был не он! – сказала Ирка, опередив мои мысли на шаг. – Не рыжий мальчик. Квартиру громила какая-то баба!
– Дело ясное, что дело темное! – выразила общее мнение Настя Круглова.
И тут же встрепенулась:
– А хотите, девочки, я вам на кофейной гуще погадаю? Вдруг это поможет?
– А вдруг нет?
Я вздохнула, присела и пошла на корточках, собирая с пола разбросанные игрушки.
– Правильно, сделаем уборку в этом свинарнике! – Ирка подхватила и вырубила натужно гудящего Пана Солонинку. – Может, между делом найдем под завалами и то, что искала та баба!
– Найди то, не знаю, что! – фыркнула я, не разделяя подружкиного оптимизма.
Зато я в полной мере разделяла ее жгучее любопытство.
Катька посмотрела на небо – голубенькое и мелкое, как фаянсовое блюдечко.
По блюдечку жиденьким творожком расползлись облака, и Катька с сожалением вспомнила: а молоко-то скисло! Вадик с вечера забыл поставить бутылку в холодильник, и к утру оно, конечно же, скисло. А почему бы ему было не скиснуть? Погоды, как сказали бы в девятнадцатом веке, чудные стоят! Инда взопрело все!
Ночью было плюс двадцать пять, инда взопреешь, в самом деле… Косой солнечный луч поскользнулся на полированной завитушке мраморного постамента и взбрыкнул, угодив Катьке прямо в глаз.
– Премного благодарствуем, Ваше Императорское Величие! – пробормотала Катька, без должного почтения кивнув своей тезке.
Императрица Екатерина Какая-то – Катька забыла ее порядковый номер – равнодушно смотрела поверх голов одинаковых, словно игрушечные солдатики, молодых голубых елей на высокое крыльцо Законодательного Собрания.
Катька в сотый раз порадовалась тому, что всю дорогу от работы до дома с удовольствием идет по красивейшим местам краевого центра. По некрасивейшим она ходила бы безо всякого удовольствия. Качественным дорожным покрытием могла похвастать только главная улица города, а у Катьки на ногах были двенадцатисантиметровые каблуки, – Катька считала, что у нее короткие ноги.
– Зато их у тебя две! – успокаивал ее любящий сын. – А этим не каждый может похвастаться!
В подтверждение своих слов Вадик потрясал пухлым томиком Стивенсона: на книжной обложке был нарисован одноногий пират, заметно уступавший Катьке как по количеству нижних конечностей, так и по их длине.
Нормальные у Катьки были ноги, никакие не короткие. Это ей мать когда-то внушила, что она не суперпупермодель.
Мать всегда была пессимисткой. Моменты, когда она скрепя сердце соглашалась с оптимисткой Катериной, что «жизнь хороша, и жить хорошо», были редкими и приходились на пик романтической увлеченности очередным «идеальным мужчиной». Катькин личный опыт утверждал, что таковых в природе просто не существует, с чем она в свои тридцать лет мирилась с легкостью – как с перманентным безденежьем, например. А мать ни с чем таким мириться не хотела. Без устали проклиная несовершенство мира и свою собственную в нем злую долю, она и в пятьдесят не прекратила деятельных поисков своего Единственного и Неповторимого. Что и говорить, пессимизм у матери был своеобразный. Деятельный такой пессимизм, редкое явление природы.
Катька усмехнулась, и какая-то бабулька-огородница, притулившаяся на парапете подземного перехода с нехитрым товаром, посмотрела на нее с надеждой. Катька притормозила и с прищуром взглянула на бледно-зеленые восковые перцы, которые можно было бы потушить с капустой и луком, и получилось бы вкусное блюдо, ничем не хуже пшенной каши, которую она думала сварить на ужин, пока не вспомнила, что молоко-то, черт его побери совсем, скисло.
– Помидорчики, перцы, морква – все свеженькое, только с грядки, покупай, красавица! – заискивающе сказала бабка.
Она так и сказала: «морква», и за одно это смешное слово, а вовсе не за то, что ее назвали красавицей, Катька скупила бы весь бабкин фураж мелким оптом. Но в кошельке застенчиво мялась последняя десятка, а в доме не было не только молока, но и хлеба.
Не сказать, что Катька с Вадиком к этому не привыкли. Привыкли! Катькиной зарплаты детсадовского психолога мало на что хватало, а финансовой помощи им ждать было неоткуда. Родни, кроме матери, у них не имелось, а мать и сама в миллионерши и олигархини до сих пор не вышла, хоть и старалась изо всех своих женских сил. Собственно, эти ее старания почти все материны заработки и съедали. Катька отвела жадный взгляд от морквы и перцев и заторопилась в переход.
Там царили приятная прохлада и не слишком приятные запахи, и, сморщив нос, Катька снова вспомнила: а ведь молоко-то скисло! Значит, сегодня в доме есть простокваша, и на ней можно замесить отличное тесто для пирожков, а в начинку как раз милым образом пойдет капуста безо всяких там перцев!
Решив головоломный вопрос с ужином, она совсем повеселела и вынырнула из подземного перехода с расправленными плечами и высоко поднятой головой. А коварный сквозняк тут же бросил ей в лицо пригоршню щекотного тополиного пуха, от которого Катька моментально расчихалась. У нее, как и у матери, на этот противный пух была жуткая аллергия.
Глаза заслезились, нос зачесался, пришлось остановиться и лезть в сумку за влажными салфетками, которые она, разумеется, уронила (закон подлости!). А нагнувшись, чтобы поднять, вдруг увидела в канавке у тротуара сложенный квадратиком носовой платочек – белый, как лилия.
Загнутый ветром уголок встопорщился, демонстрируя аккуратно вышитый вензель: «МУ», что вряд ли было уменьшительно-ласкательным от полного имени любимой собачки немого Герасима. Это «МУ» на сто процентов означало «Милада Ульянцева»!
Миладой Ульянцевой после третьего и на данный момент последнего брака звалась Катькина мать, и это самое комичное «МУ» на лилейном лепестке батистового платочка Катька вышила собственноручно.
– Вот мамаша-растеряша! – беззлобно выругалась любящая дочь, подобрав мамин платочек.
Сквознячок очень любил эту шутку – швырять тополиный пух в аллергиков на подъеме из перехода. Очевидно, мать приступ неуемного кашля настиг на том же месте, что и дочь. Вот она и полезла в карман за платочком…
– А говорила – раньше осени меня не ждите! – пробормотала Катька, уже понимая, что родительнице снова не повезло с прекрасным принцем.
Королевы-матери из нее опять не получилось.
Эх…
Катька сокрушенно вздохнула. Ей было жалко непутевую мать, потому что на этот раз та особенно серьезно настроилась заарканить идеального мужчину. И без промедления въехать в рай на его широких плечах. И всю семью на них туда же вывезти…
– Ты меня сейчас ни о чем не спрашивай, Катюша, – голосом рассыпчатым, колючим и твердым, как черствые хлебные крошки, сказала она дочери в последнем телефонном разговоре с неделю назад.
Колкие крошки забивались в дыхательные пути и не давали Катьке влезть в монолог королевы-матери с возражениями.
– Какое-то время я буду отсутствовать, но ты за меня не волнуйся, со мной все будет хорошо. А потом я вернусь, и тогда мы все заживем совсем по-другому, – пообещала мать.
– Когда ты вернешься? – спросила Катька, благоразумно пропустив мимо ушей заманчивые и нереальные посулы.
– Не скоро, – уклончиво ответила мать. – Пожалуй, не раньше осени.
И вот прошла всего неделя, на дворе конец мая, а мать уже тут как тут – опять, значит, ее постигло жестокое разочарование. Ну, ничего. Домашние пирожки с капустой ее утешат. Пирожки с капустой кого хочешь утешат!
Катька заспешила, зацокала каблуками с опасным ускорением и домой примчалась разрумянившаяся, с блестящими глазами.
– Явилась? – открыв ей дверь, снасмешничал Вадик – большой, умный мальчик неполных двенадцати лет.
– Не запылилась! – легко ответила Катька и сунула голову в комнату. – А мать где?
– Так это же тайна, покрытая мраком неизвестности! – напомнил умный мальчик. – Ты же сказала, что этот страшный секрет откроется только осенью!
– Так ее и не было, что ли? – Катька перестала улыбаться и привалилась плечом к косяку.
Лилейный платочек, подобранный на улице, был чист и свеж. В канавке он пролежал совсем недолго!
Катька ощутила беспокойство.
Где же все-таки мать?
В добрую хозяюшку я играла недолго, сразу же после завтрака вошла в роль злой начальницы и прогнала Настасью на работу.
Однако Круглова уже прониклась духом товарищества и братства, то бишь сестринства, и в обед позвонила, чтобы поделиться с нами бесценной информацией.
Оказывается, авторитетный кришнаитский гороскоп твердо обещал мне на ближайшие дни черную полосу, обесцветить которую можно было только путем срочной раздачи бедным девочкам отварного риса со специями и коричневых шерстяных одеял!
– Нет, ну, крупа в доме есть, так что каши наварить не проблема, – сказала на это Ирка, озабоченно похлопав дверцами кухонных шкафчиков. – Но где ты в наших широтах по-быстрому найдешь бедных девочек, охочих до перченого риса?!
– Спроси еще, где я возьму коричневые одеяла? – подхватила я. – И какой дурак в здравом уме и в твердой памяти станет укутываться в колючую шерсть в такую жару?!
И я непререкаемым командирским тоном велела энтузиастке Кругловой придумать что-нибудь поумнее.
Она и придумала – прислала мне по электронной почте картинку с эпическим названием «Куда не надо прятать ценные вещи». Этот шедевр инфографики наш студийный дизайнер сваял для передачи «Ваш дом», в очередном выпуске которой предполагалось осчастливить телезрителей полезными советами по защите ценного имущества. На картинке была изображена в высшей степени абстрактная квартира-студия, где унитаз стоял бок о бок с платяным шкафом, рояль соседствовал с ванной-джакузи, а холодильник помещался на персидском ковре, длинный язык которого вылез на открытый всем ветрам и ливням балкон, украшенный башенными часами в резном краснодеревянном корпусе.
Такую оригинальную планировку породила необходимость разместить в привязке к конкретным предметам интерьера кусочки пояснительного текста. Содержащие их аккуратные овалы с прилепленными к ним треугольничками походили на куриные яйца, пробитые острыми клювиками выбирающихся наружу птенцов.
Ирка, взглянув на картинку, вполне резонно поинтересовалась:
– Это еще что за помесь инкубатора с дурдомом?
– Это такое наглядное пособие для начинающих буржуев, – объяснила я, как сама поняла. – Смотри, тут показано, где именно в квартире не надо прятать ценные вещи.
И я прочитала с экрана:
– «Бачок унитаза только кажется надежным местом, так как требует времени и сноровки на вскрытие». И вот еще: «Зеркала, картины и настенные ковры – ненадежные тайники, они легкодоступны и проверяются в первую очередь». А это мудро: «Видео– и аудиоаппаратуру могут унести вместе с ценностями»!
– По-моему, это больше похоже на ликбез для начинающего квартирного вора! – с нескрываемым подозрением сказала Ирка и потеснила меня у монитора. – Читаем: «6 % россиян считают надежными тайниками холодильник, духовку и банки с крупами», «7 % россиян хранят деньги в матрасе или под ним», «10 % прячут ценности в вещах на антресолях», «20 % держат деньги в книгах или между нами», «26 % используют для хранения своих сокровищ стенки, комоды, письменные столы, секретеры, тумбочки и пианино» и «только 4 % россиян устраивают мини-тайники в полу и стенах, на которые воры обращают внимание в последнюю очередь»! Натуральная инструкция для вора!
– Вот именно! – согласилась я. – То есть грамотный домушник, следуя данной инструкции, первым делом должен обшарить полки и ящики, переворошить белье и одежду, перевернуть и выпотрошить матрас, скатать ковры, сорвать со стен зеркала и картины, опустошить банки с припасами и взломать унитазный бачок… Ты понимаешь, что получается? Получается, что баба, разгромившая Масину комнату, выполнила только малую часть обязательной программы домушника!
– И слава Кришне, – пробормотала Ирка.
– По-моему, одно из двух: либо она не знала, как правильно вести поиски скрытых ценностей в типовой российской квартире, либо ей кто-то помешал развернуться как следует.