В коридоре раздался грохот и громкие Нянькины охи. Видно, уронила бак с бельем, что несла на кухню кипятить. Нона поначалу не придала им значения – старушка любила и поохать, и вообще привлечь к себе внимание. Нона взяла из института домой несколько непростых расчетов и не хотела отвлекаться на очередной Нянькин театр, но к старческому оханью прибавились голоса соседей.
Не желая, чтобы очередное Нянькино выступление прошло при большом стечении зрителей, Нона отложила записи и, подняв на лоб очки для чтения, выглянула в коридор.
Няня Катя и правда уронила бак: белье мокрым комом лежало посреди коридора в большой луже, источая крепкий запах хлорки. По одну сторону лужи топталась сама виновница происшествия и соседка Аля. Нянька всплескивала руками, всхлипывала и терла глаза. Аля, приговаривая: «Не трите, Катерина Сергеевна, хлорка», возила тряпкой по полу, пытаясь остановить расползавшуюся воду.
По другую сторону лужи переминалась с ноги на ногу высокая незнакомая женщина с вещевым мешком в правой руке, через плечо – шинель в скатке и примотанное к ней также по-солдатски скатанное коричневое детское пальтишко. Рядом на полу стоял картонный чемоданчик. Из-за спины гостьи выглядывала совсем беленькая, как зимний заяц, перепуганная девочка.
Женщина медленно, как-то нерешительно спустила с плеча мешок, подняла взгляд на Нону, и та вскрикнула, закрыла рот ладонью, не в силах поверить глазам.
– Зойка, Зойка моя вернулась, – разобрала, наконец, слипшиеся в один влажный всхлип причитания Няньки. – Нона, родненькая, гляди… гляди… Зойка наша… Живая… А они… Живая…
Незнакомая женщина сделала шаг вперед, но остановилась на краю пахнущей хлоркой лужи. Словно переступить через сырое было выше ее сил.
Нона застыла, не зная, что сказать и сделать. Не могла эта чужая взрослая женщина быть ее маленькой Зойкой. Той сейчас только двадцать стукнуло, а эта – едва ли не старше Ноны: на худых щеках темные тени, запавшие глаза смотрят настороженно, недоверчиво. Словно она еще не решила – к своим попала или все еще среди чужих.
Не в силах понять, отчего сестры все еще не бросились друг другу на шею, Нянька замолкла, все крутила седой головой, глядя с мольбой то на одну, то на другую. Только Аля в наступившей тишине все ворочала и ворочала тряпкой.
И тут девчушка, что стояла за спиной похожей на Зойку незнакомки, выскочила и, подхватив бельевой бак, принялась подбирать с пола и заталкивать туда белье. Простыни хлюпали под ее маленькими руками, мыльная вода лилась на подол платья и вытертые коленки коричневых колготок.
– Тяжело, Оля, дай лучше я, – сказала чужая женщина Зойкиным голосом, перехватывая у девочки бельевой ком. Та тотчас отняла у Алевтины тряпку и ловко собрала грязную воду в ведро, одним движением протерла плинтус, а потом уставилась на Няньку.
– Что? – недоуменно замерла та, глядя на девочку.
– Да поставь туда, я потом приберу, – сказала Аля, улыбаясь. – Вот какая помощница у вас теперь, Катерина Сергеевна. Да, Оля?
Девочка молча кивнула соседке, и Алевтина скрылась в своей комнате, не желая мешать семейной встрече. А Оля опять повернулась к Няньке и вопросительно подняла руку с тряпкой.
– Да не надо больше сейчас ничего мыть. – Зойка, бросив свой скарб прямо на полу и подхватив бак, прошла по блестящему полу, остановилась у двери. – Открой-ка мне ванную. А дальше по коридору направо дверь – там ведро вылей. На мойке шланг лежит рыжий – надень на кран и ведро новое набери. Тряпку, как промоешь, повесь на нижнюю трубу. Нянь, давай переполощем слегка и кипятить поставим. Скажи только, где вещи кинуть, чтоб не на ходу?
Оля шмыгнула с ведром в уборную, словно всегда тут жила. Зойка поставила бак, принялась собирать с полу вещи, то и дело поглядывая на сестру. Нона все стояла в дверном проеме, боясь пошевелиться. Все казалось каким-то чудным сном – ущипнуть бы себя и проснуться, да жалко, уж больно хороший сон. Могла бы стать такой Зойка лет через десять – такой собранной, взрослой, вышла бы замуж, родила такую вот Олю…
Зойка обняла снова защебетавшую радостно Няньку, подошла, остановилась напротив Ноны в паре шагов: хочешь – обними, хочешь – дверь закрой и представь, что и не было ничего. А в голове у Ноны все вертелось одно: «Сон это, сон».
– Ну, здравствуй, Нонча. Пустишь?
Нона осторожно протянула руку, коснулась пальцами щеки незнакомки.
– Зойка, моя Зойка, – выдохнула она, бросилась на шею сестре и заплакала, как маленькая, со всхлипом. Сестра прижала ее к себе и все гладила по спине. Нона почувствовала, как сунулась к ним Оля, но Зоя напомнила ей про белье, и девочка послушно отправилась в ванную, утянув за собой Няньку.
– У тебя волос седой, – прошептала Зойка, отстраняя все еще вздрагивающую от слез сестру. – Дай выдерну. А то Антон тебя замуж седую не возьмет…
– Нет Антона, – бросила Нона глухо.
– Как – нет? – От удивления Зойка стала почти прежней. Девчонка совсем – усталая, потемневшая от горя, а все девчонка.
– Курск. Героически… Четвертого августа сорок третьего… Да я уж привыкла… почти. – Нона взяла из рук сестры скатку и, войдя в комнату, повесила на крючок за дверью. – Мы с Нянькой думали, что уж и тебя нет…
– А я вот она, – улыбнулась Зойка, – живая, невредимая. Про другое потом… Просто скажи мне, можно ли нам пока у вас пожить. Мне обещали комнату дать… мне и Оле, а пока вот… – Она развела руками, осматривая знакомую обстановку, отмечая перемены.
– Еще спрашиваешь! Живите, сколько живется. Твой дом-то. Я сейчас в институте работаю, больше не скажу, нельзя. Но паек у меня хороший. Хватит на всех.
Зойка вскинулась, хлопнув себя по лбу, протопала в коридор. Вернулась со своим вещмешком, из которого, заговорщически подмигивая, принялась выкладывать на стол продукты: здоровый шмат сала, который тотчас наполнил комнату смачным чесночным духом – у Ноны аж рот наполнился слюной; два куля сахара, чай, консервы, папиросы.
Пришла Оля, кротко села возле стола. Взглянула на Нону и тотчас опустила глаза. Но этого взгляда хватило, чтобы стало ясно – непростую дочку привезла себе с войны Зойка. На работе Нона такие глаза в каждом кабинете института видела – внимательные, глубокие и какие-то стариковские, словно знает их обладатель больше Ноны раз в триста, потому и молчит.
– Значит, Оля… – через силу улыбнулась девочке Нона.
– Оля Волкова, девять лет, – весело представила девочку Зойка. Оля вскочила со стула, сделала юбку колокольчиком и поклонилась, точь-в-точь как на детском утреннике. – Между прочим, самая молодая медсестра, любимица трех фронтов и особенно девяносто пятой танковой бригады. – Сестра подмигнула, Оля смущенно опустила глаза, смешно покрутила носом и снова села к столу. – Там танкист один был, Саша. Чудной, но Ольгу обожал почти так же, как она его. Удочерить хотел, даже жениться на мне грозился. – Зойка рассмеялась приятным воспоминаниям. – На Сашином танке Оля в Берлин и въехала. Раньше матери.
Девочка кокетливо, явно копируя жесты Зойки, пожала плечами: не виновата она, мол, что так повезло.
– Счастливица Оля. А раньше как ты по фамилии звалась?
– Она всегда Волкова была, – в голосе Зойки прозвучала такая сталь, что Нона на мгновение испугалась. Видно, придется привыкать, что теперь их маленькая Зойка стала матерью, да такой, что за своего приемыша горло переест.
– Болтают сидят. – Вошедшая Нянька вытерла мокрые руки о фартук и тотчас всплеснула ими, оглядев стол. – А я чувствую, сальцом пахнет. Оля, дочка, иди пока, белье покарауль. Щипцы я на крышке бака оставила. Как закипит, станет вылезать, толкай его обратно в бак. Не справишься сама – высовывайся в коридор и кричи: «Нянька Катя!», я прибегу и пособлю. А мы пока чай накроем.
– Не говорит она, Няня, – тихо проговорила Зойка. – Вы давайте накройте, а мы с Олей при белье посидим. Не хватало еще общую плиту залить.
Нянька заохала, жалея девчушку. Нона, стараясь скрыть замешательство, принялась убирать продукты и накрывать к чаю. Зойка и Оля отправились на кухню, как были: дочь – в перешитом пахнущем хлоркой платьице и колготках с мокрыми коленями, мать – в гимнастерке и галифе.
– Зойка бы хоть в платье переоделась. Ведь не окоп, – пробурчала Нянька, по своей манере легко переходя от бурной радости к недовольству всем и вся.
– Может, у них не во что, – заступилась Нона. – Мешок уж она весь вытряхнула, а в чемоданчике, я по звуку поняла, почти пусто. Подгоним ей что-нибудь из моего, а там придумаем что получше. Видно, хороший шофер наша Зойка – войну прошла, в Берлине бывала, вернулась живая и целая, даже вон дочку себе какую отхватила.
– Юродную, немую, – пробурчала Нянька.
– Зато красавица и… – Нона чуть не сказала «колдунья», но вовремя спохватилась, верно ли истолковала взгляд девочки. Не стоит давать Няньке повод лишний раз языком трепать.
– Уж куда красавица. Как мы теперь Зойку нашу замуж отдадим? И одно срамно сказать, на войне с мужиками вместе была, может, в одной землянке спала, мало ли что там делалось. Ну да таких много сейчас, может, кто из мужиков и не спросит, как на фронте жила, мол, что было, то было. Но ведь с грузом еще. Скажут, прижила в окопе да на чужую шею посадить хочет.
– Да что ж ты за бабка такая негодная! – рассердилась Нона. – Ведь знаешь нас с Зойкой с рождения, а все гадости думаешь. Неужто ты всерьез полагаешь, что могла наша Зойка сожительствовать на войне с мужчиной?
– Побольше тебя знаю, – фыркнула Нянька. – Ты войны не видала, а я знаю. Мне в четырнадцатом-то году уже двадцать шесть лет было. Видела, как, бывает, женщины себя среди солдат-то ведут, когда выжить и покушать хочется. Вон сколько она еды натащила. Неужто, думаешь, простой шоферке столько дадут? А где она пропадала все время? Ведь уж год почти как война кончилась… – Нянька прижала к носу кулек с салом, вдохнула чесночный аромат, шмыгнула пару раз, всхлипнула и заревела, вытирая салом щеки: – Дура я старая, про чужой сказ, про гадкий язык печалюсь. Главное, вернулась моя Зойка. Пусть порченая, пусть с дитей юродивой, а главное – тут. И отмоем, и откормим, и замуж отдадим…
Защипало в глазах от жалости и нежности – и к бестолковой старухе, и к вернувшейся сестре. Нона обняла Няньку, приговаривая:
– И верно, дура старая, морщинистая. Не дала Зойке через порог ступить, а уж сватаешь на сторону. Пусть хоть побудет со мной да с тобой.
– Пусть, – всхлипнула Нянька. – А Павел с завода, Марфы Игнатьевны новый жилец, очень хороший мужчина. И, опять же, фронтовик – знает, что почем на войне было, не станет Зойку попрекать.
– Нянь Кать, горбатого могила исправит, а брюзг-ливый и из гроба будет дудеть. – Нона взяла чайник, вышла в коридор, оставив старушку отчитывать за неблагодарность ее пустой стул. У двери в кухню остановилась, не решаясь войти. Слышно было: Зойка рассказывает дочери о том, как они жили до войны, а Оля болтает ногами, задевая ботинками перекладину лавки. Звук такой, словно кто мерно трет шкуркой по дереву.
– Куда ты все смотришь? Нет там никого, – прервала рассказ Зойка. – А если и прошел кто, так тут все свои.
Зашипело. Кипящее белье выдавило через край ведра струйку мыльной воды. Зойка, причитая совсем как Нянька, бросилась к щипцам, Оля не двинулась с места, продолжая шаркать ногами о лавку. Нона завернула за угол и натолкнулась на ее внимательный пронизывающий взгляд.
– Залила все ж таки плиту, – расстроенно призналась Зойка.
– Поставлю на другую, Аля ругаться не станет. Давай я пока с бельем постою, тебе с дороги и вздохнуть, и переодеться надо, наверное. А если…
– Я пока так, – отмахнулась Зойка. – Привыкла за пять лет без малого. А ты, Оля, пойди переоденься. Чемодан я под вешалку поставила.
Девочка, продолжая пристально смотреть на тетку, махнула рукой: мол, и я пока так посижу.
– Умница ты моя, – улыбнулась Зойка. Девочка спрыгнула со скамейки и прижалась к матери.
– Умница Оля. Волшебница-колдунья, – проговорила, улыбаясь, Нона. Радость на лице сестры тотчас померкла, на нем читался невысказанный вопрос: «Откуда?»
– Я уже четыре года работаю в Институте практической магии. Такие глаза, как у твоей Оли… Но вы не бойтесь, мои хорошие, дальше меня не уйдет, а больше здесь никто не признает, если ворожить не станешь прилюдно. Не станешь ведь?
Оля затрясла головой, обещая, что ни за что не станет.
– Тогда и бояться нечего, – улыбнулась Нона. – А если и узнают, так интернат для магов при институте – лучший в стране. Я на работе поговорю, и устроим тебя. Будешь к нам на выходные приходить. Блинов напечем…
– Ей нельзя в интернат. Вернее, без меня нельзя.
Оля обняла мать, испуганно и как-то судорожно прижавшись лицом к ее боку.
Из коридора раздался стук, потом голоса. Тяжелые шаги сперва замерли у порога, а потом на кухню заглянула Алевтина.
– Там какой-то майор Зою Васильевну спрашивает. Зоя, тебя, что ль?
Оля состроила забавную гримаску, а Зойка крикнула:
– Входите, Юрий Саввич! Что вы в сватовство майора играете, за углом стоите? Мы тут белье стираем.
– Значит, без вас достирают, товарищ Волкова.
В дверях появился высокий военный. Мертвые злые глаза и землистый цвет лица плохо вязались с широкой добродушной улыбкой. Прошел, скрипя сапогами, церемонно представился Ноне – «майор Румянов», потрепал по голове Олю, отчего та невольно дернулась. – Вижу, хорошо все у вас, дома рады. Но рассиживаться некогда. Оля, ты как, готова сегодня?
Зойка встала между ним и девочкой, строго напомнила, что они только приехали, с прошлого раза суток не прошло. К удивлению Ноны, майор не рассердился, а, напротив, глянул уже не холодно, а как-то обеспокоенно.
– Период вырос? Хуже? – спросил он вполголоса, бросая многозначительные взгляды на Нону. Одного такого взгляда достаточно было, чтобы выскочить за дверь и задавить в зачатке саму мысль о том, чтобы подслушать, о чем станут говорить. Однако Нона стояла, методично утрамбовывая щипцами в ведро выпирающее белье.
– Это моя сестра. Сотрудник Института практической магии, – сообщила ему Зойка.
– Уровень допуска? – обратился к Ноне майор.
– Третий, – сипло пискнула та, не в силах подавить дрожь в коленях.
– Маловат, но вы ведь не маг? Верно, не маг, – ответил он самому себе. Пристально глядя Ноне в переносицу, сплел пальцы и едва слышно выдохнул через стиснутые зубы. – А охраночки на вас серьезные стоят. Виноградов ставил?
Нона улыбнулась через силу, не зная, плохо или хорошо для капитана Виноградова, что его охранные заклятья считал с нее этот жуткий майор.
– Виноградовские рунки я всегда узнаю. Учились вместе. Умеет он секреты огораживать. Говорите при сестре, Зоя Васильевна. Мои маркировочки не хуже Виноградовских. Скажете лишнего – Нона Васильевна забудет. Так что, не поедет сегодня Оля? Сколько восстанавливалась после прошлого раза?
– Шесть часов, – ответила Зойка и торопливо добавила: – Знаю, что норма, но еще ведь переезд, дорога. Место для нее новое.
Девочка подошла к матери и потянула за рукав гимнастерки.
– Уверена? – в один голос спросили Зойка и майор.
Девочка кивнула так, что из жиденькой белой косички с приплетом выбилась прядка и упала ей на лоб. Зоя тотчас заправила ее, погладила дочку по голове.
– Ну-ка, Ольга Ивановна, давай магометрию проведем, токи твои пощупаем. Я знаю, что ты у нас боец ответственный, но гробить себя мы с Зоей Васильевной тебе не дадим.
Румянов повернул Олю спиной к себе, провел ладонями вдоль позвоночника, долго крутил руками над головой девочки, бормоча заклятья, но ни знаков, ни слов Нона разобрать не смогла – через защитное заклинание все виделось как в тумане, и взгляд сам уплывал, переходя на что-то другое: залитую мыльной водой плиту, скамейку, где только что сидела Оля, щель между половицами, в которой застряла чья-то шпилька.
– Да вроде ничего, Зоя Васильевна. В норме Оля. Небольшая поправка на эмоции, но все положительные, приняли вас, я вижу, хорошо. – Майор подмигнул Ноне, и словно сами загорелись в мозгу слова: «И впредь, надеюсь, все мирно будет». – Едем? Медкарты в машине.
Оля легко пошла следом за военмагом, сохраняя ровно такую дистанцию, чтобы казаться послушной и одновременно не коснуться его руки в дверях. Зойка быстрым тяжелым шагом приблизилась к застывшей Ноне и шепнула:
– Ничего страшного. Оля раненых лечит. За это и паек, и все. Не будет от того ни тебе, ни нянь Кате плохого.
– А вам? – не удержалась от вопроса Нона.
– Пейте чай без нас, не ждите, – словно не услышав ее, продолжила Зойка. – Час-полтора – и будем дома, помогу ужин готовить.
– Тебе обязательно с ними?
За спиной снова зашипело. Переваливаясь через край, кипящее белье лило воду на плиту.
– С ней – обязательно. Мы «Материнским словом» связаны, – бросила Зойка. В одно движение оказалась у плиты, толкнула белье щипцами обратно в бак и вышла.
Дверь хлопнула раньше, чем Нона пришла в себя. Она подхватила бак и поволокла в ванную. Вывалила белье в таз, обжегши до красноты руку, закусила губу, чтобы не заплакать.
– А Зойка где? – сердито спросила Нянька, стоя на пороге ванной.
– По делам поехали. – Нона спрятала руку в карман. – Сказали, часа на полтора. И мне, Нянь, надо до работы. Забыла кое-какие расчеты отдать. Обернусь мигом, не успеешь чашку допить. Алевтину пригласи, угости из Зойкиного мешка.
Нянька развернулась и потопала по коридору в комнату, бурча: «Вот еще, буду я по чужим мешкам шарить. Не приехавши, рубашки не переменив, – по делам. Какие-такие дела у них?»