– Она не помнит. Не знает кто. Думает, что я ее с Украины привезла. Мы ей так сказали с капитаном Румяновым… Ах да, майор теперь Юрий Саввич… У Оли «Материнское слово» память забрало. Я и сказала, что нашла ее на Украине, на каком-то маленьком хуторе, названия которого не запомнила, ехать нужно было. Что всю войну проездили мы с ней вместе, но в тот день, как попали под бомбежку, меня ранило, а ее оглушило. Оттого и не помнит она ничего, но непременно вспомнит, как поправится. Может, и стоило ей матерью назваться, но уж больно лет мне мало для матери, так что Оля знает, что неродная. Об этом говорите смело. А вот о том, что немка она… Как ты поняла, что не наша-то?
– Не я. Алевтина засомневалась. Она в плену у немцев была. Сказала, уж больно арийская девчонка у тебя. Понятно, не болтают, что с немцем ты ее прижила – Оля хоть и выглядит кнопкой, а видно, что родилась до войны. Но Алька молчать не будет, так что готовь ответы такие, чтобы квартира вся на твоей стороне была. Придется вспомнить хутор, с которого ты Олю забрала. А если она вспомнит?
– Не дай бог, – шепнула Зойка. – Она ведь с танками в Берлин… Стольким солдатам нашим жизни спасла… Меня сколько раз спасала.
– Ну, будем надеяться на лучшее. А про Ольгу придумай хорошо. Женщины у нас в квартире любопытные, упрямые все как не знаю что. Будут спрашивать – отвечай со всеми деталями, чтоб обревелись и больше не думали, отчего Ольга у тебя такая белобрысая. Вон иди сейчас во двор белье вешать. Там и старухи дворовые сидят, у вешалов, и Алевтина свое развешивает, и еще кое-кого я заметила из самых болтливых. Давай я платье тебе дам. – Нона с удивлением осознала, что все произошедшее заставило ее вспомнить прежний менторский тон, когда она учила Зойку, давно, до войны. Десять лет – большая разница для сестер. Теперь Зойка казалась старше невоевавшей Ноны на столько же, а все же прежние учительские нотки в голосе сестры словно успокоили ее, вернув в безмятежное прошлое. Смягчив голос, Нона продолжила: – Понимаю, что так удобнее тебе, спокойнее, но ни к чему сейчас о войне людям напоминать.
– Да, надо учиться жить в мире, – согласилась Зойка, встала, повернулась, чуть отставив руки, чтобы Ноне легче было оценить ее нынешнюю фигуру и выбрать платье.
Переодевшись, Зойка словно сбросила лет пять. В гимнастерке она выглядела худой – затянутая в ситец с мелкими васильками, казалась легкой и стройной, как девчонка.
«Девчонка и есть, – напомнила себе Нона, – двадцать лет».
В васильках ли было дело, но глаза Зойки засияли синевой, словно она сняла с себя вместе с формой часть горьких воспоминаний. Но тень их тотчас вернулась, едва сестра взглянула на девочку, неподвижно лежащую на кровати.
– Не беспокойся. Я посмотрю за ней, пока ты во дворе.
Вошла Нянька с чайником, жалуясь, что не по своей воле заболталась в прихожей с соседками, всплеснула руками, довольная тем, что Зойка сняла «военное» и платье сестры пришлось ей впору.
Несмотря на кроткий протест Зойки, что она собралась развесить белье, Нянька усадила всех пить чай, бурча, что в третий раз греть не станет. Сестра, словно оживая в знакомой обстановке, рассказывала забавные истории из фронтовой жизни, расспрашивала Нону и няню о том, как эти годы жили они. Вместе поплакали об Антоне. Зойка достала из чемодана несколько старых фото.
Видно было, что Оля, без движения лежавшая на кровати, заставляет нервничать и мать, и Няньку, поэтому Нона усадила обеих спиной к девочке, пообещав, что, если та проснется, непременно скажет.
– Да она живая ли у тебя там? – не вытерпела, наконец, старушка.
– Она у меня маг, нянь Кать. В госпитале работает. Лечит людей. Дается это Оленьке непросто, сама видишь. Сейчас она спит, сил набирается, чтобы потом еще кого-то с порога смертного вытащить, – терпеливо проговорила Зойка, улыбаясь с неприкрытой материнской нежностью. Бросила быстрый взгляд на Нону – та кивнула, мол, правильный тон, так же говори и с соседями.
– Вот так Олю ты себе привезла, – надулась Нянька. – Наградила семью Волковых колдуном.
– Так она белая, – рассмеялась Зойка. – Вот в силу войдет, поменьше работы будет в госпитале, мы тебе спину заговорим. Совсем не пройдет, это ж магия, а не чудо, но болеть будет в разы меньше.
– Вот еще. И кривая похожу, если девчонка после такой работы как мертвая лежит, – пробурчала Нянька, поднимаясь. Принялась убирать со стола. Зойка вышла, через пару минут мелькнула в коридоре – уже с тазом белья. Хлопнула дверь в прихожей.
Нона отправилась мыть посуду на кухню, а когда вернулась, обнаружила Няньку сидящей на краю Олиной постели. Вид у старушки был непривычно мягкий, жалостливый. Она погладила девочку по волосам, поправила завернувшийся воротничок, поддернула повыше шинель, так что Нона испугалась, как бы не заметила ремней. Нянька взяла ладонями девочку за щеки, поцеловала в лоб, как делала раньше, укладывая Нону и Зойку спать. Нона подростком очень сердилась за такие нежности, а Зойка всегда кротко подставляла золотой пробор под Нянькины губы. Оля не двинулась, даже ресницы не дрогнули. Нянька грустно посмотрела на девочку. «Сиротка», – словно говорили все ее разом поникнувшие морщины. Старушка приметила кончик красной нитки, потянула. Нона даже рта раскрыть не успела. Мгновение, казалось, ничего не происходило – бледная девочка лежала навзничь, под грудой из одеяла и шинели трудно было даже различить, дышит ли она.
И тут Оля судорожно вздохнула, вздрогнула всем телом – не будь ремней, ее подбросило бы над кроватью. Из приоткрытого рта послышались хрипы, сдавленное бульканье. А потом…
– Отставить тащить старшину, Корнеев, – сиплым прерывающимся мужским голосом проговорила Оля, тяжело кашляя, аж скрипела панцирная сетка. – Дурак. А ну брось, пристрелю! Видишь, не жить мне. Гранату дай и убирайся. Пошел, Корнеев. Ну что ты плачешь, как девка, что ты сопли мажешь. Пошел!
– Ой, прощения просим, товарищ генерал-майор войск магии, – тотчас ответила себе Оля высоким девичьим голосом, захихикала. – Это мы голову мыли с девчатами, вот волосы и заледенели. Так чаю нам товарищ младший сержант дал котелок, вот мы и чаем. Есть оставить марафеты до победы! «Мессер», товарищ генерал-майор! Вон, над лесом, там! Есть! – Девочка задергалась, пытаясь вырваться из крепкой хватки ремней. Сползло на пол одеяло. – Юлька, стреляй! Юлька, родненькая! Маманька, страшно-то как, страшно-то, кх… – она захлебнулась криком.
Нона бросилась к девочке, зажала ей ладонью рот. Крик стих, но Олю колотила мелкая дрожь.
– Я Зойку позову, – бросила Нона перепуганной Няньке. – Прикрой дверь, переполошим всех. А станут спрашивать, скажи, кошмар девчонке приснился – войну прошла, всякое видела.
Нона осторожно убрала руку от губ Оли, и та тотчас зашептала сипло, со свистом:
– Разворачивай машину, Женя! Я пустой, хоть шапкой во фрица бросай. Уходи! Зайдут в хвост – хана. Эх ты ж, твою мать, ядрена щука! Как же это ты, Женя… Да, «Ворон», прием, прием. Я не творю. Пилота потерял – сейчас в кабину переберусь и встре… Твою…
– Не надо, дяденька, не надо. Не надо, дяденька, не… – вскрикнула Оля пронзительно, уже не мужским, а высоким детским голосом, и заплакала, тоненько всхлипывая. Всхлип оборвался.
– Жми, товарищ Кондратьев! Сейчас мы суке по свастике-то наваля…
Голова Оли дернулась, словно ей выстрелили в лицо. Нона вскочила и, плотно прикрыв дверь, побежала во двор.
Зойка, солнечная и милая, вовсю разговаривала с соседками. Те качали головами, приложив руку к щеке, сочувственно охали, всхлипывали, смахивая слезы. Белье, наполовину развешанное, лежало в тазах, забытое всеми. Нона заставила себя успокоиться и сбавить шаг. Не стоило пугать Зойку – ей, видно, удалось расположить к себе женщин из нескольких квартир. Почитай, первая мирная победа. Не стоит ее пугать, чтобы случайно дела не испортить.
– Давай, помогу, – проговорила Нона, приближаясь. – Нянька уж ругается, что ушла да провалилась.
По глазам Зойки стало ясно: она догадалась, зачем вышла сестра. Но Зойка спрятала встревоженный взгляд, улыбнулась: «Нянь Катю не слушать – себе дороже. Давай раскидаем – и в дом».
Перебрасываясь веселыми, ничего не значащими фразами, они развесили белье, простились с соседями из других квартир, пригласили к вечернему чаю Алевтину и неторопливо вошли в подъезд. До квартиры Зойка бежала, прыгая через ступени. Ворвалась в комнату, тяжело дыша, бросилась к кровати, на которой кричала и билась Оля.
– Еще четверых похоронила, – подсказала зареванная Нянька. – Все плачет да кричит. Раз ругалась так, что и выговорить нельзя. Уж как его, бедолагу, мучили, а он им все «гниды» да «суки» да что похуже. Еще раз не по-русски говорила, «пшепрашем, пан офицер», говорит, а потом все кричала, аж из-под ремней закровило.
Зойка не слушала, шарила по кровати.
– Нитка где? – крикнула она страшным голосом, прерывая Нянькин монолог. – Нитка красная… Куда дела? Красная, заговоренная, где?!
Нону словно холод сковал – ни рукой, ни ногой не шевельнуть. Зойка полезла под кровать, стал шарить по полу. Отыскала нитку, облила остатками кипятка из чашки и, разжав ложечкой дочке челюсти, намотала нитку на язык. Оля грызла ей пальцы, рвала ногтями простыню. Наконец она затихла, и Зойка, взлохмаченная и обессиленная, сползла на пол у кровати.
– Нельзя ей нитку снимать, хоть первые два часа. Там самый страх идет, она ведь за всех смерть их переживает. Не дается так просто магия земли. Вылечит одна одного-двоих, а потом вот сказки страшные слушает, что ей земля в уши шепчет. Что ты плачешь? – напустилась она на Няньку. – Генералы плакали. Вот такая у колдовства цена. Каждый раз говорю: не трогай, Оленька, не лечи, а она все жалеет, все жалеет…
Зойка, стоя на коленках у кровати, обняла бездвижную Олю и, уткнувшись ей лицом в живот, перетянутый ремнями, заплакала.
Оля пролежала так до вечера. За это время прибегал от Румянова справиться о здоровье лекарки юный маг в штатском, заходила на вечерний чай соседка Аля, приведшая с собой бабу Маню, жившую в малосемейке этажом выше. Наученные произошедшим, ни Нона, ни нянька Катя к девочке не подходили, соседкам объяснили, что задремала сиротка, тяжело далась дорога, всю ночь не спали. Женщины поохали и засиживаться не стали. Когда Зойка начала клевать носом прямо за столом, ее уложили спать, пообещав присмотреть за девочкой.
Около девяти Оля открыла глаза, Нона расстегнула ремни, помогла ей подняться и дойти до стола – девочка едва держалась на ногах. Нянька попыталась накормить картошкой – Оля, не поднимая глаз, подцепила на вилку пару кусков, проглотила, потом забралась под бок к матери, не обращая внимания на причитания Няньки, что так они обе не выспятся и встанут разбитыми, и тотчас уснула.
К общему удивлению, Зойка с дочерью поднялись раньше всех в доме, причем двигались по комнате так бесшумно, что даже няня Катя, вечно спавшая, как воробей на коле, проснулась лишь от запаха жареной картошки и кофе.
Оля, аккуратно причесанная, все в том же перешитом сарафане, но в светленькой чистой рубашечке, сидела за столом, скромно сложив руки на коленях. На ее щеках играл румянец, словно щеки эти сперва умыли ледяной водой, а потом растерли махровым полотенцем.
– Зойка, кофе откуда? – спросила Нона, набрасывая халат поверх ночной рубашки.
– Ольгин, – улыбнулась сестра. – Вчерашнее лечение дало хороший результат, вот майор и прислал гостинец лекарке. Они там у себя часов не наблюдают – боец в половине четвертого утра в окошко стал стучать. Думала, всех вас перебудит, да и нижних жильцов заодно.
– Как в окошко? Этаж-то второй, – удивилась Нянька. Она уже умылась, торопливо перекрестилась на образок, что достала из ящика комода и тотчас спрятала, и теперь уселась за стол «гостьей», позволяя Зойке подавать и потчевать.
– Так магами не за ум становятся. Рядовые, ефрейторы магии – те же мальчишки. Только вместо камешков он станет в окошко молнийки шаровые пускать. С горошинку – а шипят и бахают так, что мертвого поднимут. Или как этот – левитировать взялся. Ночью-то, когда не видать ничего, все окна погашены. Зажег себе «светлячка», к окошку подлетел, за подоконник зацепился и стучит, летун. – Зойка расхохоталась. – Сказать Румянову – уши оборвут и на «губу» на двое суток за растрату магической энергии и угрозу мирному населению. Балбес. Зато мы с кофе.
Нона сбегала в ванную, сполоснула лицо и вернулась к столу. За Зойкиной веселостью чувствовалось какое-то напряжение. Все еще под впечатлением от вчерашнего, Нона хорошего не ждала. Может, Зойка и смирилась с судьбой, принимает все, что связано с ее «магической» дочерью, как данность и не страшится того, что может произойти, – Ноне до такого смирения еще не одну ночь вздрагивать.
– Только вот я сказать хотела… – Зойка прокашлялась. Оля, до того весело вертевшая головой, опустила глаза. – Квартиру нам пока дать не могут. Если еще месяц-два мы тут у вас поживем…
Нона уже открыла рот, чтобы заверить, что не месяц-два – хоть два года живите, но что-то словно остановило ее, заставив промолчать. Вмешалась Нянька:
– У вас? Вот еще! Твоих матери-отца комната, такая же твоя, как и Нонкина! Жаль, после смерти Василия Ильича вторую комнату забрали, было бы просторнее. Да и так уместимся. И глупостей не городи! Сколько живется, столько и жить будете. Правда, Нона Васильевна? – угрожающе глянула старушка на Нону. Та кивнула, стараясь улыбнуться и не смотреть на Олю.
Что-то еще умеет девчонка? Что может выкинуть? Сутки назад она вторглась в их жизнь – а уже голосами мертвых разговаривала, людей лечила, военные маги по нескольку раз на дню заглядывают, соседи судачат… Вот окажется, что при полной луне она зверем оборачивается и людей грызет…
Оля подняла голову, послала тетке долгий тяжелый взгляд и отрицательно покачала головой.
«И мысли читает», – обреченно констатировала Нона.
Худенькая сероглазая беленькая, как ангел, Оля подхватила полускрой хлеба, намазанный вареньем, и, откусив громадный кусок, принялась жевать, смешно шевеля щеками и курносым носом, так что даже две тоненькие косички прыгали над щуплыми плечиками. Кто в таком фарфоровом херувиме заподозрит зло?
И все же два месяца – не такой уж долгий срок. Нона решила не брать работу домой, как можно меньше оставаться с Олей наедине, не думать при ней ничего крамольного и обиняком попросить у капитана Вино-градова какую-нибудь защиту – от воздействий и чтения мыслей. Хоть бы такое недоверие и обидело Зойку. По работе Ноне приходилось иметь дело с расчетами, которые не должны были попасть в руки не то что врагу, но и любому магу вне института. Виноградов уверял, что все секретное огорожено рунами, так что даже из памяти невозможно вынуть, но что, если Оля окажется рядом, когда Нона считает?
Мысль, что придется подольше задерживаться на работе, не показалась такой уж плохой. Устыдившись собственного малодушия, Нона рассердилась сама на себя – неужели оставит она старую няню, которая, хоть и бубнит постоянно, столько добра сделала им с Зойкой, одну с маленьким чудовищем?
«Кто знает, кого она там лечит, – подсказал внутренний голос. – Может, она мертвых поднимает. А потом голоса их предсмертные ее мучают, смерть их переживает за то, что вернула жизнь». И невольно кольнула крошечная тоненькая иголочка – может, где-нибудь среди тех, кого вылечила, достала из-за смертельной грани колдунья Оля или какой-нибудь еще маг, есть и Антон.
Соседский мальчишка Антон, ефрейтор артиллерии Антон Сергеевич Юрцев. Когда пришла похоронка его матери, они с Ноной сутки просидели, запершись в комнате. Юлия Львовна плакала, вспоминала его детские шалости и болячки, все переспрашивая: «Помнишь ли, Ноночка?» Нона все помнила, сидела с сухими до боли глазами. Из института приходили, кто-то крикнул раздраженно в коридоре: «Жениха у нее убили, ясно?! Проплачется и на работу придет!» Нона так и не заплакала, на следующий день пришла в институт и села за свои бумаги. Все знали, и потому никто ничего не спрашивал, а Нонка считала-считала-считала, словно цифрами плакала. Тогда и пришел к ней на помощь неуклюжий маг Крапкин – завалил работой так, что Нона по нескольку дней не бывала дома, ночевала в кабинете на кушетке. Другие маги стыдили Крапкина, но тот только очочками поблескивал и твердил, что дело безотлагательное, «три креста». Ему предлагали в помощь других математиков, знакомых с нужными разделами, но Крапкин уперся и едва не уморил Нону работой. Однако через три недели рассчитанное ими в четыре руки блокирующее заклинание, эффективное против живой силы и техники без введения дополнительных переменных, применил в самом разгаре операции «Суворов» генерал-полковник магии Иванов, один из ведущих магопрактиков Западного фронта, в результате чего был освобожден Смоленск. Крапкин получил благодарность от Министерства, Нона – новую гору работы, которую взвалили на нее маги, до той поры не считавшие, что девушка способна хорошо рассчитывать боевые заклинания повышенной сложности. Нону перевели в отдел капитана Виноградова под начало Елены Ивановны Спицыной, стали доверять все более серьезные данные, а работу попроще позволяли брать домой. Нона была этому рада – стоило вернуться мыслям об Антоне, она хваталась за вычислительные таблицы. Иногда он снился ей, но сны забывались к утру. Оставалась только игла в сердце да ощущение, что еще секунду назад ее рука касалась его светлых, чуть вьющихся волос.
Это ощущение пришло сейчас – хватило одного взгляда на Олю. Отчего было не выйти за Антона тогда, до войны? Не хотела связывать его на чужой стороне. А так… может, была бы у нее сейчас такая девочка…