Она выдохнула с явным облегчением, окончательно выдавая себя.
– Как ты меня нашел?
– Мне позвонила медсестра-дежурная, у тебя нашли мою карточку, ту, которую я дал тебе вчера.
– Я, кажется, сама ее достала и просила позвонить, – она наморщила лоб. – Плохо помню… Что со мной?
– Ты только сейчас пришла в себя?
– Нет, раньше. Но там был врач и еще какие-то… женщины. Мне дали успокоительного и вкололи обезболивающее. Сказали, что ты уже едешь.
– У тебя сильные боли?
– Кажется, да.
– Кто-нибудь знает, что ты ко мне обращалась?
– Знают многие. Папаша, например…
– Огородников, – мрачно кивнул я. – А еще Матвей Гановер. Который Хлыщ. И, скорее всего, еще человек десять… Кто-нибудь из них мог узнать мой адрес, телефон или мое имя?
– Эти знали.
«Знали» – значит, имеются в виду те двое, что пытались ее убить.
– Точно все?
– Точно. Это были мой личный шофер и телохранитель. Сотовых у них нет, а ночью они были у меня на виду. И отлучиться не могли. Да и не рассчитывали они…
– На твою крутость, – мрачно усмехнулся я. – Сейчас мы поедем ко мне домой. Потому что господин Глебов… кажется, Андрей Анатольевич, который старший помощник прокурора и одновременно один из учредителей твоего массажного салона, уже знает, что ты выжила и скорее всего прямо сейчас сюда пробирается твой муж… или отец, или брат. Или все мужское население твоей «семьи». Поняла?
– Поняла, – ответила она, – сейчас переоденусь.
Я отвернулся и только теперь заметил, что все время нашего разговора за нами следили два маленьких блестящих глаза – старушка, утопающая в груде покрывал и одеял, которую я принял за неодушевленный предмет, не мигая, следила за нами, и в глазах ее сиял неприкрытый интерес и любопытство.
– Простите, – сглотнув, сказал я.
– А ничего, – уверила старушка, чуть-чуть высовываясь из-под многочисленных одеял. – Это ж жизнь… – и тут же уверила: – Никому ничего не скажу!
Я подумал о многочисленных сериалах, которые скрашивали ее существование, и понял, что реальное жизненное происшествие только придало бабусе воли к жизни – оно было интересным и всколыхнуло ее застоявшуюся кровь. А скажет о происшедшем она только своим старушкам-соседкам, да и то не раньше, чем выйдет из больницы.
– Тогда спасибо. – ответил я.
Тут вернулся внучек, торжественно держа действительно большую коробку конфет и переводя дыхание – кажется, очень торопился.
– Вот, – сказал он, – пятьдесят пять рублей. – И протянул мне сдачу.
– Бабуля, – обернулся я, – простите, имени не знаю.
– Анна Андреевна, – простенько и со вкусом представилась она.
– Анна Андреевна, проследите, пожалуйста, чтобы на оставшиеся сорок пять рублей ваш внук купил вам фруктов или конфет – в общем, чего пожелаете. Еще раз спасибо.
Улыбающаяся уголками рта Валентина дотронулась до моего плеча, давая знать, что уже облачена в измятую, испачканную кровью, но наиболее приличную из имеющихся на данный момент одежду, и что готова отправляться.
Взяв у оторопевшего внучка коробку конфет, я вышел в коридор вместе со слегка качающейся «Наташей», и, встретив дежурную медсестру, которая, оказывается, все это время не отходила от помещения, сообщил ей, что мы немедленно уезжаем, причем попросил вернуть мне мою визитную карточку.
Карточку она тут же вернула, а слабые попытки нас не отпустить без разрешения главврача были прерваны кратким и эффектным ударом – то есть коробкой конфет «в знак благодарности для всего коллектива Второй Советской больницы!»
Мы почти бегом спустились на улицу, я усадил, вернее, уложил мадам публичного дома на заднее сиденье с приказом не вставать и не высовываться, и спешно завел мотор.
Тварь моя четырехколесная загудела, задрожала и запыхтела, при всем этом еще и не переставая мерзко тарахтеть, и мы дали старт.
Отъезжая, в зеркале заднего обзора я увидел буквально подлетающие к больнице две машины – черную «Волгу» и джип «Landrover».
Несомненно, мы опередили тех, кто приехал на этом транспорте, и я практически не сомневался в определении целей и мотивов людей, приехавших «навестить» Мадам Наташу, а потому все же рисковал, задерживаясь здесь сверх необходимости – но, специально объезжая их по дуге с выездом на шоссе, я прочел вслух и запомнил номера, велев «Наташе» записать их сразу же по приезде.
Мы отъехали на три квартала, когда через все то же незаменимое зеркало заднего обзора я заметил прочно приклеившуюся к моему следу вишневого окраса «девятку», стекла которой внаглую зеркальничали, а водитель явно пытался не отстать, одновременно оставаясь незамеченным.
– Валентина, – не поворачиваясь, спросил я, – ты не подскажешь, кто бы мог преследовать нас на вишневой «девятке»?
– Нет, – медленно ответила она, – Мои отечественных машин не любят. Хлыщевские тем более. Это как визитная карточка.
– Значит, за нами следит ФСБ или частная подпольная организация любителей руководительниц публичных домов… или их ненавистников.
– Не смешно… – Она помолчала, раздумывая, как и я, что предпринять, чтобы избавиться от слежки. А я решил прямо сейчас во всем разобраться.
– За что тебя хотели твои же люди?
– Они не мои. Все, кто был со мной, – Хлыщевские. Только Михаил…
– Это твой любовник, который пропал?
– Да… Только он пришел со стороны и был допущен. Потому что я так хотела.
– Ну и?
– Я слишком долго знала то, чего не должна была знать. А они не подозревали об этом. И намекали при мне на вещи, которые я не должна была понимать. А понимала.
– Практически-то что это тебе давало? Тьфу, черт! – Я едва не столкнулся с придурочным молодым человеком на новенькой «Калине», которую так рекламируют в последнее время. Он высокомерно отразил наглой рожей мой негодующий взгляд, но все же уступил место для обгона.
– Идиоты моложавые, – прошипел я.
– Вот в этом суть, – неожиданно заметила Валентина с заднего сиденья, где ее, похоже, немилосердно бросало из стороны в сторону при моих не слишком внимательных маневрах.
– В чем? – удивился я.
– В новых молодых людях. Чрезвычайно уверенных в себе, приходящих в дела по следам папаши или других родственников. Ничего из себя не представляющих. Купивших образование. И покупающих моих женщин.
– Ты об Огородникове-младшем? – догадался я.
– Да, – ответила она. – Полный урод. Был.
– Он здесь при чем?
– Он хотел кинуть отца. Об этом знала только я… и одна из девчонок.
– Ах, черт! Катя?! – Все происходящее начинало принимать совершенно иной окрас, словно родившийся у белой матушки негритенок.
– Нет, не Катя! – Валентина, похоже, волновалась не меньше меня. – Какая разница, кто! Главное, что знали двое… Да еще сам сынок и Курилов, его деловой партнер; если кто еще, то о них я не знаю, но думаю, это все.
– Так что они замышляли? – поинтересовался я, наблюдая за преследующей «девяткой» и мысленно пытаясь делать ставки: свернет за мной в переулок или нет.
– Это неважно.
– Ты хочешь, чтобы я продолжал свое дело? – спросил я, решив прибегнуть к простейшему и надежному средству, когда имеешь дело с женщиной, да еще и с беззащитной, пережившей покушение два-три часа назад. Если она хочет, чтобы я продолжал охранять ее и заботиться о ее жизни и здоровье, она расскажет мне все.
– Нет, – ответила она. – Мне больше не нужны эти четверо. Я просто хочу остаться при своих.
Я помолчал. Потом негромко вспылил:
– Черт возьми, Валентина Павловна! Какого хрена ты тогда делаешь в моей машине? Зачем я трачу на тебя свое время, деньги, нервы?
– Ты хороший человек.
Мне пришлось замолчать минуты на две.
– Ну хорошо, – начал я, кратко обдумав ситуацию и решая подступить к проблеме с другой стороны. – Даже если я сейчас привезу тебя домой и даже если мне удастся оторваться… о, черт, они свернули-таки!.. так вот, оторваться от этой «девятки», и если даже мой адрес все еще неизвестен Гановеру и его компании, долго это продолжаться не может. Огородников-старший – влиятельная фигура в городе. У него связи, какие нам обоим не снились. Ты сама сказала, когда пришла нанимать меня, что с «этими людьми» лучше не связываться.
– Ну, разумеется, – ответила она, – поэтому я и собираюсь уехать отсюда подальше.
А вот тут-то она и попалась. Потому что по голосу Валентины Павловны я понял, что на последнее у нее была весьма призрачная надежда.
– Ты сама понимаешь, что тебя в покое не оставят. Если ты знаешь что-то, что опасно для жизнедеятельности Огородникова, а тем более преступной группировки под его покровительством, если ты долгое время была практически на самом верху этой самой преступной группировки, в «своих», а теперь хочешь уйти – тебе не дадут. Тебя найдут, даже в очень простой и обычной ситуации. А тем более теперь, когда речь идет о партии пропавшего товара и полутораста тысячах долларов! И просто расправятся с тобой, как с помехой в эфире! Ты понимаешь это?!
– Понимаю.
– Да у него сына убили, в конце концов! Он пустил по следу четверых лучших людей Гановера, а их прирезали, как кроликов! Здесь действуют профессионалы, которые ни Огородникову, ни Гановеру, ни даже Глебову не известны! – Я волновался, а оттого несколько повысил голос.
– Не кричи, – негромко прошелестела она сзади, – обратят внимание.
– У меня раздвоение личности, я сам с собой, – мрачно сострил я. – Извини.
– Ничего.
– Но ты сама видишь, что, кроме всех вышеперечисленных, ты нужна еще кому-то. И этот кто-то, в отличие от них, уже висит у нас на хвосте… Поэтому лучше будет, если ты расскажешь мне, что и как. По крайней мере, вдвоем выбраться изо всего этого шансов больше, чем поодиночке.
– Ты прав, – вздохнула она. – Я тебе все расскажу, когда приедем к тебе домой.
– Спасибо.
– Попытайся от него оторваться. В крайнем случае, езжай прямо к дому и хрен с ними. Адрес и так не может долго оставаться секретом.
Я понимал это, как и то, что, если бы нас хотели прилюдно расстрелять из автоматов, как иногда рассказывают в криминальной хронике, это уже было бы сделано.
Конечно, если преследователю наша смерть не с руки, всегда можно договориться. Но у меня на сердце лежало нехорошее и тяжеленное предчувствие насчет преследующей нас машины, самой Валентины, всего происходящего, нехорошей смерти младшего Огородникова, пропажи этих чертовых долларов, в общем, насчет всего прошлого, настоящего и будущего этого замысловатого дела.
– Лежи смирно и крепко держись за все, что сможешь ухватить, – предупредил я. – Сейчас будет жутко трясти.
И увеличил скорость, резко сворачивая в сторону.
Кто-то засигналил, кто-то заорал, осыпая меня отборными и неразборчивыми ругательствами; две машины из встречного потока, на пути которого прошла гордая корма моей колымаги, шарахнулись в сторону, едва не столкнувшись.
Сознавая, что из неприятностей, в которые я настойчиво пытаюсь вляпаться, меня не вытянет сам командир взвода ГАИ Аслан Макаров, неоднократно помогавший мне в прошлом, я рванулся вперед по улице, на которую свернул, спиной воспринимая поднявшуюся сзади суматоху; пролетев до конца квартала, я свернул в переулок, где движение было разреженным, а никого из представителей ГАИ просто не наблюдалось, и увеличил скорость до опасной, промчавшись мимо деревянных стропил, несомненно, украшающих ремонтируемый универмаг.
Мысленно представляя себе свой маршрут (заворот направо, затем квартал прямо, теперь поворот влево), я преодолел проулок, снова повернул влево и оказался внутри огромного прямоугольного двора из двух нестыкующихся девятиэтажек; заехав внутрь и остановившись в тени деревьев, в проеме между двумя домами я узрел живописную картину и понял, что наконец-то в ходе этого дела удача обернулась ко мне лицом: вишневая «девятка» как раз выворачивала из-за угла, вслед за мной сворачивая в переулок. Но то ли водитель был неосторожен, то ли местная Аннушка уже успела пролить свое судьбоносное масло, но «девятку», так же превышающую скорость, внезапно занесло, причем на тротуар, где занимались привычной ходьбой безвинные прохожие.
Сшибая все на своем пути, отчаянно визжа трущимися об асфальт шинами, водитель успел-таки остановить движение до того, как под колеса попал застывший в оторопи мальчишка лет шести, но скольжение принесло свои результаты – задняя часть машины врезалась в вышеупомянутые мной стропила, ломая деревянные перекладины, словно спички; потерявшие опору стропила начали крениться и падать прямо на машину и стоящих рядом людей, но у последних было явное преимущество – свободные ноги и обзор – они успели вовремя отпрыгнуть.
Ведра с краской и известняковым раствором, а также полупустое корыто с подсыхающим бетоном рухнули прямо вниз, одно из ведер пробило лобовое стекло.
– О, господи, – пробормотала изумленная Валентина, – что там такое?!
– Наших преследователей постигла преждевременная авария, – прокомментировал я. – Будем надеятся, что свидетели не вспомнят о нашем не слишком заметном превышении скорости, пока я ехал по кварталу, а будут увлечены впечатлениями от крушения строительных работ. – Говоря это, я уже выворачивал на улицу через противоположный проход между домами – выворачивал тихонько и аккуратно, как и положено образцовому водителю советских автомашин…
Квартира моя, тихая, непривычно чистая и отрешенно-пустая, встретила нас совершенно спокойно и безэмоционально, как и положено квартире. Валентина Павловна молчала и думала о своем; совершенно автоматически она приняла от меня ручку и листок, на котором, пока я ставил чай, записала-таки номера «Волги» и «Лендровера».
– Ты знаешь эти машины? – спросил я, внимательно на нее глядя и чувствуя сквозящую в своем взгляде и выражении лица озабоченность.
– Знаю «Лендровер», – сказала она, отвернувшись от меня и продолжая о чем-то скорбно размышлять. – Это машина Хлыща. Он всегда ездит сам, без шофера. Но с ним обычно двое-трое ребят.
– Валентина, очнись, – жестко сказал я, понимая, что ее сомнамбулическое состояние продиктовано усталостью и нервозностью. – Нам нужно поговорить, прежде чем ты ляжешь спать.
– Спать? – спросила она, уставившись на меня с удивлением и непониманием; мысль о сне в таком положении, когда неудавшаяся попытка убийства могла повториться еще раз, и в любой момент нас обоих могли настигнуть злые киллеры, ей, кажется, в голову не приходила.
– Да, спать. Тебе необходимо отдохнуть.
– Ну да, – кивнула она, подумав, и я невольно залюбовался ее усталым изяществом. – Ты прав.
– Тогда садись на диван и рассказывай мне все, чтобы, пока ты спишь, я смог хорошенько обдумать, как нам сейчас действовать.
– Кажется, о пропаже товаров и денег договорились Паша и его друг из Красноярска – Курилов. Они хотели пошатнуть авторитет Огородникова-старшего у остального руководства – Глебова и некоторых других людей, о которых я сама толком ничего не знаю. Далее планировались еще несколько акций того же рода. Но если машины с товаром, скорее всего, осели где-то в Красноярской области, то деньги исчезли сам знаешь, как. Ничего не могу сказать о причастности к убийству Павла Петровича самого Курилова, но, как мне кажется, это не мог быть он.
– Почему?
– Потому что убить в такой ситуации – значит подставиться. Он успел смотаться из города быстрее, чем Папаша принял меры по его задержанию. Конечно, тут же из Красноярска пришли соболезнования, и уже через несколько часов оттуда прилетел официальный представитель Красноярской группировки, от отца Курилова. У них был конфиденциальный разговор, хотя Гановер там присутствовал… До чего они там договорились, я не знаю… Хотя Огородников оттуда вышел багровый, а Гановер и красноярский дипломат – белые. Может, уже развязана война между группировками? Они же друг другу доверять не могут! – В голосе ее яркая досада смешалась с волнением.
– Тебе это не нравится? – отреагировал я.
– Это неэффективно. Европейские формы работы и организации этой работы куда лучше. И пусть никто мне не говорит, что у нас в стране по-другому нельзя – все можно! Я же работала… Ладно, хватит. Ты меня конкретно спроси, чего тебе интересно.
– Как и что ты узнала такого, что тебя решили нейтрализовать?
– Ты представь себе ситуацию. – Она в задумчивости потерла ладонью лоб. – Сейчас подозревают каждого. В любой момент может взорваться бомба. И тогда все кинутся перегрызать друг другу глотки. Ты даже не представляешь, чем это чревато. А они это понимают. И хорошо, даже слишком хорошо. Поэтому и для красноярских, и для наших гораздо выгоднее, чтобы нашелся, и как можно быстрее, человек со стороны, который за все это отвечает… А я подошла на эту роль идеально. А, кроме того, Огородников внезапно прознал о моей осведомленности в его делах.
– Какой осведомленности? Откуда она бралась?
– Да у них все собрания, решающие разговоры проводились на моей базе, в помещениях, нередко с девочками. Разумеется, при них они болтали, особенно не стесняясь. А молодые, типа Паши, так и кидали понты: мол, вот какой я крутой. А девочки все это обсуждают. Я запретила им выносить мусор из избы, они строго наказывались за разглашение… но я-то могла спросить в любой момент. И всегда получала правдивый ответ. Да и сам Папаша…
– Сам Папаша? – почему-то удивился я, причем довольно глупо. Разумеется, Огородников пользовался своим положением, чтобы спать с кем ему вздумается и когда захочется из массажного салона; спал он, конечно, и с «Наташей».
– Он мужик самоуверенный, – покачала головой Валентина, вспоминая что-то из своей практики. – На женщин обращает внимание исключительно по определенному поводу. В делах их совершенно не представляет никем, кроме секретарш. Кем, собственно, я и была для него все пять лет. Обыкновенной помощницей. Конечно, с удовольствием выполняющей его прихоти и вполне естественные требования. А разомлевший мужик на любые откровения способен… Тем более мужик самоуверенный.