Вот тут Тоньо едва не подавился. То есть подавился бы, если б заблаговременно, еще при упоминании матушки, не отставил бокал.
Правильно отставил. Потому что дон Родригес все с той же улыбочкой сообщил, что долго тосковать в разлуке с любимым братом лейтенанту Альваресу не придется. Это же, наверное, так тяжело — быть вдали от столь прекрасного дона Фердинандо, образчика манер, благородства, чести и изысканности! И братской любви, разумеется. Не вытерпев в разлуке с младшим братом, дон Фердинандо Альварес де Толедо-и-Бомонт, граф де ла Вега всем сердцем стремится к воссоединению семьи и не далее чем послезавтра, когда «Санта-Маргарита» подойдет к Тарагону, поднимется на борт. Впрочем, заходить в порт судно не станет, это слишком долго, а граф де ла Вега спешит в Мадрид — куда «Санта-Маргарита» его и доставит. Так что у благородных донов и любящих братьев будет целая неделя, а то и полторы…
Тоньо сам не понял, как удержался от того, чтобы разбить капитану Родригесу физиономию или взорвать «Санта-Маргариту» вместе со всей командой. Он даже ничего не поджег и сохранил вежливо — снисходительную улыбку, хотя внутри все корежилось от страха, бессилия и возмущения.
Каналья капитан сговорился с Фердинандо! Не побоялся ни герцога Альба, ни Великого Инквизитора, поверил сладким обещаниям и собственной ненависти, и теперь… Что теперь? Фердинандо будет с дюжиной прихлебателей — разумеется, бретеров и дуэлянтов, полностью от него зависимых и готовых на любое преступление по его слову. И капитан Родригес потом подтвердит, что сам Антонио вызвал кого-то из них на дуэль и был честно убит. Каким бы он хорошо не владел шпагой, против целой банды ему не выстоять. И убить их к бешеным каракатицам нельзя — это прямой путь на костер, причем совершенно неважно, будет орудием убийства огонь или клинок.
Проклятье!
— О, целая неделя? Это так любезно с вашей стороны, капитан Родригес. Поверьте, такая услуга не забывается, а Альба никогда не остаются в долгу. Конечно, если кредитор жив. — Он улыбнулся и пригубил свой бокал. — Кстати, ваша матушка не мерзнет зимой в таком старом доме? Хотя, наверное, нет, он же деревянный.
Улыбочка капитана Родригеса на миг стала напряженной, но он тут же рассмеялся:
— Ну что вы, лейтенант, какие могут быть долги! Я был бы плохим католиком, если б не сделал для ближнего своего такую малость. Господь все видит, и мне этого довольно.
Каналья. Боишься, но не отступаешь?
— Ну что вы, капитан, разве может любезность, сделанная от чистого сердца, остаться без награды? Конечно же, дон Фердинандо не унизит вас своей попыткой отдать долг золотом или услугой, он слишком благороден для этого. Но раз Господь все видит, он-то непременно вознаградит вас именно так, как вы того заслуживаете. Вы же не сомневаетесь в Его справедливости! Или в том, что у Господа достаточно слуг в этом бренном мире…
«Кажется, я опустился до угроз», — отстраненно подумал Тоньо, выслушивая очередное витийство капитана Родригеса, призванное доказать, что он не боится и не отступится от мести.
Тупик. Капитан стоит на своем, мне совершенно некуда деваться, что же делать?
— Что ж, благодарю вас за прекрасный обед и не менее прекрасное известие, капитан Родригес, — Тоньо откинулся на спинку стула. — Если позволите, я пойду займусь своими непосредственными обязанностями.
Капитан торжествующе ухмыльнулся и позволил. Царственно. Откуда только в нем взялось? Иногда мечты о мести творят с людьми чудеса. Делают из них настоящих львов. Правда, потом из этих львов получаются чучела, как в холле мадридского дома отца Кристобаля.
Ошиблись вы, непогрешимый наш отец Кристобаль, выбирая учителя! И меня это совершенно не радует.
Тоньо это не радовало до такой степени, что во время обхода орудийных палуб и осмотра припаса он едва не поднял «Санта-Маргариту» на воздух. Нечаянно. Просто слишком ярко представил, как две недели прячется от брата и его компании по всему кораблю, как они находят Тоньо около крюйт — камеры и обнажают шпаги — и под их ногами загорается палуба. Потому что он все равно не даст себя убить, даже если придется сжечь королевского ублюдка заживо вместе со всеми его фазанами. И плевать, что вместе с ними сгорит все судно и сам Тоньо! Вместе отправятся в ад, и еще посмотрим, кому там придется хуже!
— …дон Альварес! Стойте же, стойте!.. — вырвал его из кровавой мути перепуганный насмерть голос второго канонира, дона Карлоса Сантаны.
Тоньо вздрогнул и попытался понять, что происходит и почему у него перед глазами все равно огонь, все в огне, и он сам пылает, не чувствуя жара…
Он горит?! Господи, нет!
Огонь погас. Призрачный огонь, готовый пожрать самого Тоньо, и огонь настоящий — около него дымились какие-то тряпки, и доски палубы обуглились, а ствол мортиры нагрелся, как после десятка выстрелов. И обуглился бок бочонка. Порохового.
Господи, спасибо тебе, что бочонок был пустым!
— Все в порядке, Карлос, — буркнул Тоньо, отмахиваясь от дыма.
Канонир смотрел на него расширенными глазами и не решался осенить себя крестным знамением.
Тоньо передернул плечами.
— Я же сказал, все в порядке.
— Так точно, лейтенант, — дрожащим голосом отозвался Карлос и глянул вниз, на горелые тряпки. — Может быть убрать это?.. и это, вы… ну… если что надо, лейтенант, вы только скажите! Мы всегда!..
От этой внезапной поддержки, пусть робкой, пусть бесполезной, Тоньо полегчало.
Не настолько, чтобы поверить, что все обойдется само собой. Но способность мыслить здраво к нему вернулась. Как говорил мессир алхимик, нет такой задачи, чтоб не имела решения. А если ты его не видишь, значит просто смотришь не туда.
Но главное — дышать спокойно, улыбаться и не позволять ярости или отчаянию взять верх.
До самой ночи Тоньо дышал спокойно и улыбался, проводя ревизию своего пушечного хозяйства.
Проверил боеспособность двух новых мортир, заставил нерадивую обслугу починить заедающий пушечный порт, развел по разным расчетам двух имбесильос, что-то не поделивших в Барселоне…
Подумалось, что по большому счету он сам и капитан — такие же имбесильос. Петухи бойцовые. Гонору много, ума мало. Совсем же необязательно было оскорблять Родригеса, выглядывая в окно Каталины. Да и выбирать из всех дам именно ее, когда он видел, какими глазами глядит на нее капитан.
Но только теперь поздно. Капитан уже сговорился с Фердинандо, и послезавтра…
Нет. Сейчас не надо думать о том, что будет послезавтра. Сейчас надо подумать о вечном и прекрасном.
Помолиться. Подумать, что бы сделал отец Кристобаль на его месте… но не о том, что отец Кристобаль бы не попал в суп, как неразумный индюк.
Мысли о Великом Инквизиторе помогли Тоньо продержаться до ночи. Но вот ночью…
Ему снилось, как его впервые пришли убивать. В Саламанке. Весь тот ужас, когда он проснулся, услышал чужие шаги под своей дверью и понял, что это за ним.
Ему снилось, как он тихонько поднялся с постели, свернув одеяло и подушку так, чтоб было похоже на спящего человека, схватил кинжал и выбрался за окно, на узкий карниз. Как ждал, затаив дыхание и прилепившись к стене, что сейчас они переворошат постель, высунутся в окно и найдут его там. Как смотрел на мощеный камнем двор с высоты третьего этажа и думал, кто первый найдет его внизу, с переломанными ногами: мессир алхимик, Берто или убийцы?
Тогда, в четырнадцать лет, он не мог зажечь даже трут без огнива, не то что доски под ногами убийц. Тогда он вообще не был уверен в том, что у него будет фамильный дар Альба. И сейчас, во сне, он тщетно пытался дотянуться до своего огня, точно зная, что если не дотянется, не остановит убийц — они доберутся до него.
От старания и страха он покрылся ледяным потом, руки заскользили по камню, в носу засвербело… нет, господи, только не чихнуть!..
Он чихнул.
И тут же тихие шаги загрохотали к окну, за ним, и Тоньо замахнулся кинжалом, чтобы ударить первого же — и потерял равновесие…
Третий этаж.
Мощеный двор.
Я падаю?..
Будь ты проклят, Фердинандо!
Он упал и проснулся. Дома, в Саламанке. Полугодом позже. Проснулся от запаха дыма и панических воплей — в доме, где он снимал комнаты, начался пожар. Внизу, на первом этаже. И снова был ужас неминуемой смерти, тем более страшной, что его убивал огонь — тот самый огонь, что должен был повиноваться ему, служить и защищать.
И снова он тянулся и звал, не получая ответа. Снова проклинал Фердинандо, задыхаясь в дыму и прыгая все из того же окна в тот же двор…
Снова просыпался — за миг до следующего убийства.
Он прожил их все. Все одиннадцать покушений. Убийцы, пожар, яд, грабители на ночной улице, внезапная дуэль с опытным бретером, гадюка в его постели, разъяренные братья «опозоренной» им донны, снова убийцы…
Да когда ж это кончится? Что я сделал тебе, брат Фердинандо? Остановись же, прекрати! Господи, почему ты не остановишь его? Прошу тебя, Господи!..
Тоньо снова проснулся. В своей каюте на «Санта-Маргарите», которую он делил с еще тремя лейтенантами.
В холодном поту. С ощущением, что его услышали.
Глава 14*, в которой молния ударяет в дуб, но рушится изящная комбинация
Это было очень странно. Запах грозы, гулкая пустота и словно бы отклик его шагам, его дыханию — со всех сторон, как эхо в соборе.
Стараясь не разбудить соседей, Тоньо накинул камзол поверх исподней рубахи и босиком вышел на палубу, остановился у борта, держась за леер. Где-то вдали, на берегу, сияли отсветы молний, и до «Санта-Маргариты» доносились отзвуки грома. Воздух пах приближающейся грозой, бездонно — черное море волновалось и пенилось редкими бурунами, раскачивая судно.
— Шторма не будет, дон Альварес, — совсем тихо сказал рядом кто-то… ну да, дон Карлос, второй канонир. — Вам точно ничего не нужно?
— Спасибо, дон Карлос. Просто воздух, в каюте духота. Господь испытывает нас.
— Господь знает, что делает, дон Альварес, — так же тихо сказал Карлос и перекрестился. — Все мы в воле его.
— Ты не боишься колдовства. Почему?
Рядом пожали плечами.
— Потому что верю Господу. Если он дал вам это, значит, так нужно Ему.
— Господь знает, что делает, — повторил за ним Тоньо, пробуя эти слова на вкус.
Да. Именно так. Это и есть смирение — признавать за Господом право делать то, что он считает нужным, и принимать все его дары, даже те, которых не понимаешь и которые не нравятся. Отец Кристобаль сказал бы именно так. И отец Кристобаль принимает. Наверное, это и есть мудрость — не протестовать против того, что не можешь изменить, а искать другие пути решения. Там, где ты можешь изменить условия задачи. Добавить еще одно, меняющее все в корне.
— Прекрасная ночь, дон Альварес, не правда ли?
— Действительно, прекрасная, — улыбнулся Тоньо. — Благодарю вас, дон Карлос, вы мне очень помогли.
Рядом тоже улыбнулись. В такую ночь не важно, кто тут сын герцога, а кто — сын нищего идальго. В такую ночь важно, что кто-то стоит рядом с тобой и верит в тебя.
Гроза на берегу отгремела, так и не добравшись до «Санта-Маргариты», и Тоньо ушел спать. На сей раз — спокойно, без сновидений. И проснулся, совершенно точно зная, как остаться в живых и не позволить своему огню завладеть собой.
Простое, идеально простое решение! Стоило только изменить одно единственное условие задачи: допущение, что он никуда не денется с корабля.
Денется, еще как денется. И это не будет дезертирством, даже не мечтайте, капитан Родригес!
К следующему полудню, когда до Тарагона оставалось не более двадцати миль пути, на «Санта-Маргарите» началась тихая паника. Лейтенант Альварес заболел какой-то ужасной болезнью, вызывающей кашель, лихорадку, рвоту, воспаление глаз и красную сыпь на коже. Мало того, его соседи по каюте тоже начали кашлять и почувствовали себя дурно.
Капитан Родригес злился, требовал от корабельного лекаря немедленного излечения или хотя бы лекарства, чтобы болезнь не расползалась дальше.
Разумеется, тщетно. Болезнь пока остановилась на трех лейтенантах, но то и дело кто-то из матросов начинал кашлять и прибегал к тому же лекарю в панике.
В час пополудни, когда показался Тарагон, в каюту к Тоньо заявился капитан Родригес, зажимающий нос надушенным платочком. Он оглядел страждущих лейтенантов и суетящегося с тазиком помощника лекаря, выругался и пообещал посадить смутьянов в карцер.
— Лучше уходите, капитан, — слабым голосом отозвался Тоньо. — Может быть вы еще не заразились… простите меня, брат мой…
И надрывно закашлялся. Ему тут же отозвался второй лейтенант со своего ложа. И третий. Четвертым закашлялся капитан.
На него тут же замахал руками лекарь: уходите, не рискуйте вашим бесценным здоровьем!
Еще через полчаса всех трех лейтенантов вместе с помощником лекаря, который тоже начал кашлять, паниковать и покрываться сыпью, выставили с «Санта-Маргариты» на шлюпке. Сопровождать их вызвался дон Карлос, под предлогом того, что он вчера весь день провел с доном Альваресом и наверняка тоже заразился.
В доказательство он тоже закашлялся. Очень убедительно.
Капитан Родригес напоследок смерил Тоньо ненавидящим взглядом и тихо пожелал сдохнуть в муках. Увы, приложить к этому руку он уже не мог, как и оставить Тоньо на корабле. Командой овладела паника, там и тут слышалось про чуму, холеру, моровое поветрие и Господню кару, а в воздухе витал отчетливый запах бунта. Кому хочется плыть на обреченном корабле? Пусть лучше больные отправляются в город, там есть лекари с лекарствами, там есть чудодейственные мощи святой Теклы в соборе… вот и корабельный лекарь говорит, что нет лучше средства от этой страшной лихорадки, чем молебен и заступничество святой.
Видимо, даже приближение к святым мощам оказало целительное действие. А может быть свежий морской воздух, в котором не было разбрызгано алхимическое снадобье — недостаточно вонючее, чтоб его заметил капитан Родригес, но вполне годное для целей Тоньо.
Так что на берег готовились сойти уже не такие бледные и пятнистые лейтенанты, хоть все еще немного покашливающие — скорее по привычке и от содранного горла, чем от действия снадобья. Помнится, как-то Тоньо разлил случайно эту гадость на стол, сразу же закашлялся, но стоило как следует проветрить комнату, и все прошло. А учитель ему подробно рассказал, что случается с теми нерадивыми студиозусами, что льют что ни попадя себе на руки или, боже упаси, выпивают в похмельное утро.
Но, похоже, свежий морской воздух не избавил Тоньо от бредовых видений. Потому что на пристани ему померещился вовсе не его брат Фердинандо, а отец с десятком своих людей. Причем отец был одет в глубокий траур и даже его шпагу украшал траурный бант.
Тоньо даже протер все еще слезившиеся глаза, прежде чем взглянуть на пристань вновь.
Герцог Альба никуда не делся. Он даже помахал рукой, сохраняя мрачно — печальное выражение лица.
— Правь туда, — велел Тоньо дону Карлосу, сидящему у руля.
Едва Тоньо ступил на доски причала, отец раскрыл объятия и шагнул ему навстречу.
— Сын мой, в нашей семье горе! Твой брат, мой возлюбленный сын Фердинандо!..
Кто-то из сопровождающих отца рыцарей громко вздохнул и утер слезу, кто-то ахнул, кто-то зашептал молитву…
Господи, я перебрал с дозой и у меня бред? Или мне все это снится? Почему это все так похоже на дешевый балаган?!
— Да прослезись же наконец, люди смотрят! — сердито шепнул отец прямо ему в ухо. — Бастард сдох, слава Пресвятой Деве.
Тоньо от неожиданности вздрогнул и снова закашлялся. Со слезами.
— Ладно, сойдет, — одними губами сказал отец и снова привлек его к себе.
Рыцари вокруг них продолжали свое представление — то и дело разражались горестными вздохами, молились вслух и повторяли: какое горе!
О том, как сдох бастард, отец рассказал Тоньо несколько позже, когда пригласил офицеров с «Санта-Маргариты» остановиться в доме градоначальника, где гостил сам, и принять редкое лекарство, совершенно случайно имеющееся у него с собой и совершенно точно излечивающее эту ужасно опасную болезнь. Пока же им требуется отдых, а им с сыном нужно уединиться и помолиться за упокой души Фердинандо.
— Господь явил чудо, — строго сказал отец, когда они, наконец, остались вдвоем. — Гроза застала их в дороге, и в дуб, под которым Фердинандо решил переждать дождь, ударила молния. Мне рассказали его спутники. Они же доставили тело в Тарагон.
Вспомнив ночную грозу, свои сны и ощущение, что ему ответили, Тоньо опустил глаза.
— Я желал его смерти, отец. Молился, чтобы Господь остановил его.
Герцог Альба кивнул.
— Я знаю, сынок, и я тоже молился о том, чтобы королевский бастард скорее воссоединился со своим родным отцом. Но Фердинандо виноват сам. Нельзя так часто гневить Господа.
— Что теперь, отец?
— Теперь ты простишься с братом и вернешься на корабль. Его преосвященство никому не позволит усомниться в том, что смерть Фердинандо была чистой случайностью. В конце концов, только имбесиль пережидает грозу под высоким дубом, а Господь не любит имбесиль. Однако в ближайшие года два тебе не стоит попадаться на глаза герцогине. Ей тяжело будет пережить крах мечты стать королевой. Впрочем, и друзьям бастарда тоже. Зато у ее величества есть для «Санта-Маргариты» особенное задание, и капитан Родригес завтра же его получит. Ты слышал о пирате Моргане?
Воспоминание мелькнуло и пропало вместе с глупым страхом. Даже если за ним пришла Святая Инквизиция, ничего страшного не случится. Он расскажет отцу Кристобалю все, как есть — и про грозу, и про пирата Моргана. Зря он, на самом-то деле, не пошел к нему сразу, а трусливо прятался в Севилье. Словно в Севилье у его преосвященства нет слуг.