Воспоминание мелькнуло и пропало вместе с глупым страхом. Даже если за ним пришла Святая Инквизиция, ничего страшного не случится. Он расскажет отцу Кристобалю все, как есть — и про грозу, и про пирата Моргана. Зря он, на самом-то деле, не пошел к нему сразу, а трусливо прятался в Севилье. Словно в Севилье у его преосвященства нет слуг.
Тоньо почти уже обернулся к двери, чтобы встретить подарок Господа лицом к лица, как странно знакомый голос позвал:
— Ваша светлость, Тоньо! Это я, Берто! Ваш отец…
От неожиданности Тоньо выпрямился, треснулся затылком о притолоку и длинно выругался, поминая святую каракатицу, якоря и чей-то жирный зад. Выбравшись из потайного хода, он быстро поцеловал рухнувшую от облегчения в кресло Анхелес, забрал из ее рук свою сорочку и раскрыл дверь. За порогом переминался с ноги на ногу и что-то быстро бормотал верный Берто.
— …его сиятельство требует вас немедленно в Малагу! — вычленил Тоньо главное из сумбурной речи Берто.
Заметив в его руках трубочку письма, выхватил, сорвал печать и махнул идальго, чтоб не отвлекал. Тут же рядом с ним явилась свеча — в руках доньи Анхелес, вот умница — и осветила четкие летящие строки.
Герцог Альба приветствовал своего достойного отпрыска и сообщал, что у того имеется последний шанс избежать королевского гнева, буде отпрыск явится в Малагу за две недели до начала праздника святой Исабель и встретит ее величество как подобает наследнику рода Альба, а не продолжит прятаться в Севилье под дамскими юбками, словно трусливый плебейо. Так же отпрыску долженствует проследить за подготовкой Алькасабы де Малага к приему ее величества, разместить гостей, список коих находится у дона Бертрано, и развлекать оных гостей до прибытия королевы и герцога Альба. Разумеется, отпрыск также может пригласить своих благородных друзей погостить в Алькасабе на время празднования. Герцог также надеется, что его отпрыск достаточно повзрослел, чтобы осознавать свой долг перед семьей и вести себя достойно своего положения. Герцог считает, что трех месяцев каникул любимому сыну вполне хватило, чтобы оправиться от морских приключений и приступить к тому, для чего он был рожден.
Также герцог с радостью сообщал, что Пресвятая Дева в милости своей явила чудо и помогла ее сиятельству Марии Соледад благополучно разрешиться от бремени. Родился крепкий здоровый мальчик, настоящий Альба.
Ее величество Изабелла оказала новорожденному честь и стала его крестной матерью, наделив юного дона благочестивым именем Себастьяно. Ныне герцогиня Альба и дон Ренато Себастьяно Альварес де Толедо-и-Бомонт пребывают в добром здравии и просят своего сына и брата вознести благодарственную молитву Пресвятой Деве.
Под конец герцог заверял сына в своей вечной родительской любви.
Дочитав письмо, Тоньо недоуменно поглядел на Берто.
— Матушка родила?! Ей же сорок три года!
Толстяк опустил глаза и пробормотал что-то про чудо Господне, неисповедимые его пути и опасность для рода Альварес де Толедо всего лишь одного наследника, к тому же герцог так волновался, когда вы, мой господин, были в плаванье…
— То есть отец сделал бастарда и вынудил матушку признать его своим сыном, — хмыкнул Тоньо. — Кажется, я впервые начинаю ей сочувствовать.
Берто только тяжело вздохнул. Мол, не его ума это дело. А вот ехать в Малагу придется.
Высказав Пресвятой Деве все, что думает о придворной жизни, королевской милости и отцовской предусмотрительности, Тоньо, наконец, вспомнил о дивном ангеле. Она, о чудо, стояла рядом тихо — тихо, целомудренно прикрываясь простыней, и смотрела на него с такой надеждой, с таким доверием…
Вздохнув еще тяжелее, нежели друг Берто, Тоньо поцеловал ее в премило округлое плечико и спросил:
— Не согласится ли ваш благородный супруг оказать мне честь и стать моим гостем в Малаге? Я буду счастлив видеть вас обоих, и смею надеяться, фейерверки и прочие увеселения будут осияны вашей улыбкой, моя возлюбленная Анхелес.
Дивный ангел кивала, светилась счастьем и смотрела на Тоньо, как на архангела Гавриила Благовестного.
Разумеется, дон Ортега будет счастлив предложению дружбы от самого графа де ла Вега. Разумеется, донья де Ортега будет столь прекрасна и блистательна, что графу ни на миг не придется вспомнить о разнице их происхождения…
— Да, мой ангел, — прервал ее Тоньо. — Увы, я вынужден отправляться в Малагу немедленно, но я буду с нетерпением ждать твоего прибытия. Письмо для дона Ортеги я напишу сейчас же. И посети моего портного, тебе понадобятся новые туалеты.
Поцеловав ее в последний раз, Тоньо написал дону Ортеге крайне любезное письмо и покинул его гостеприимный кров. Его ждали Алькасаба де Малага, праздник святой Исабель и очередные дьявольские козни — уж в этом можно было не сомневаться.
Глава 15, в которой сэр Генри Морган посещает таверну «Девять с половиной сосисок» и заключает безумное пари
Впервые за всю свою капитанскую карьеру Марина не то что не понимала, а даже не задумывалась, за каким дьяволом ее понесло из Санта — Крус на Тортугу. Помнится, Нед что-то такое говорил о лучших ценах на перец и ваниль, или на турецкий шелк — все это до сих пор ждало своего часа в трюмах «Розы Кардиффа». А может быть Нед, как обычно, понимал своего капитана куда лучше, чем сам капитан. По крайней мере, сейчас Марина не понимала себя совершенно, а потому была устала и зла на весь мир. Настолько зла, что решила вначале хорошенько отдохнуть и повеселиться, а потом уже наносить визит вежливости губернатору.
На берег высадились уже под вечер и сразу, всей командой, отправились праздновать «землю». Как водится, в лучшую таверну обоих океанов.
Она располагалась в относительно новой и чистой части города, на склоне холма, и выглядела на удивление презентабельно: окна со стеклами, чистая мостовая перед дверью, плети дикого винограда по стенам, крутая черепичная крыша. И вывеска, по слухам, перекованная самим хозяином таверны из трофейной английской мортиры. Вывеска та изображала болтающуюся на крюке связку сосисок и кота, причем кот вцепился в нижнюю сосиску и жрал ее прямо на весу. Была в этой вывеске и еще одна немаловажная, хоть и не особо заметная непосвященному деталь: хвост кота был непомерно длинен и странно полосат, причем создавалось впечатление, будто этот хвост рос в несколько приемов, посредством приклепывания к нему маленьких пластиночек, и непонятным образом истирался, словно его то и дело касались жадные до удачи пиратские пальцы.
Таверна называлась «Девять с половиной сосисок» и славилась на всю Тортугу и далеко за ее пределами. Не только сосисками, и правда нежнейшими, розоватыми, щекочущими нос ароматами чеснока, зелени и дымка, плачущими прозрачным жирком на срезах… да, несмотря на все достоинства блюда, главное было в другом.
Именно здесь джентльмены удачи назначали важные встречи, заключали договоры, торговались до драки и хвастались до хрипоты. Порой и учиняли буйные дебоши, не выходящие, впрочем, за рамки местных приличий.
То есть, к примеру, поджечь таверну никто и никогда не пытался. Во — первых, дураков лишаться таких сосисок не находилось. А во — вторых, хозяина таверны — сухопарого, дочерна загорелого и одноногого — господа пираты уважали и откровенно боялись. Поговаривали, что Джон Серебряная Нога ходил в абордажной команде самого легендарного Флинта, мало того, остался единственным живым из команды, когда Флинт сгинул в лапах Дейви Джонса. Бог знает, сколько правды было в этих слухах. Честные труженики больших морских дорог отлично знали: не все слухи стоит проверять. А если и проверять, то лучше всего на чужой шкуре.
В последний раз, когда кто-то решил проверить, не зря ли вот уже десяток лет Серебряную Ногу просят разрешить те пиратские споры, что нельзя решить потасовкой или встречей тет — а — тет на узенькой дорожке между рифами, дело закончилось обновлением вывески: к кошачьему хвосту была приделана еще одна пластинка с нацарапанным на оборотной стороне именем. Джон Серебряная Нога слыл большим педантом и избавляться от этой репутации не спешил.
Впрочем, Марина не присматривалась к длине кошачьего хвоста (тем более его не трогала, и своей удачи хватало) и не собиралась в этот вечер ни торговаться, ни заключать сделки. Она всего лишь желала поужинать и порадовать команду хорошей едой, музыкой и сговорчивыми девочками. В спокойной, дружеской обстановке.
Увы, с обстановкой не выходило, даром что в уголке наяривали на гитарах какие-то смуглые музикос в полосатых накидках, а девочки — подавальщицы азартно вертели пестрыми юбками и выставляли напоказ обтянутые красными чулками лодыжки.
За столом в самом центре зала какой-то хлипкий юнец в еще более пестром, чем платья местных девиц, одеянии орал что-то гнусное категорически не в такт, норовил влезть на стол, соскальзывал вот уже в третий раз и пытался вытащить саблю. Марина не знала и знать не хотела, что юнец станет делать, если умудрится все же вытащить ее из ножен. Равно как и призывать его к порядку. У него, в конце концов, свой капитан есть.
За столом в самом центре зала какой-то хлипкий юнец в еще более пестром, чем платья местных девиц, одеянии орал что-то гнусное категорически не в такт, норовил влезть на стол, соскальзывал вот уже в третий раз и пытался вытащить саблю. Марина не знала и знать не хотела, что юнец станет делать, если умудрится все же вытащить ее из ножен. Равно как и призывать его к порядку. У него, в конце концов, свой капитан есть.
Здоровенный, белобрысый, с заплетенной в две косы бородой и с топором за поясом. Варвар какой-то, скорее всего северянин, вон как держится — натуральный медведь, жрет жареный свиной бок с урчанием и чавканьем, запивает элем из двухпинтовой кружки. И команда у медведя под стать, половина таких же беловолосых дикарей, половина — голодранцы со всех мест, кучей. Этого северянина Марина раньше не видела и о нем не слышала, а значит, он наверняка не стоит особого внимания.
И могло бы все обойтись мирно и спокойно, если б упившийся молодчик, вконец разойдясь, не пожелал поискать пикантных приключений по углам таверны. Девицы в красных чулках то ли ему не ндравились, то ли сами не прельщались его монетами. Марина какое-то время с интересом посматривала на галсы юнца по общему залу, на попытку пришвартоваться к очагу или пригласить на танец один из опорных столбов, но потом отвлеклась на вошедшего в зал португальца — не из тех, у кого можно принять кружку воды, даже если застрянешь в мертвый штиль посреди Саргассова моря. Наблюдая за капитаном Чавесом, в просторечии Чирьем, и прикидывая, какой подвох тот готовит на сей раз, Марина пропустила момент, когда пестрая жертва ямайского рома возникла перед ее столом. Возникла, покачнулась вперед — назад, и на весь общий зал протянула на корявой смеси французского, испанского и английского:
— Ой, какая девочка — а — а… Пойдем со мной, голубка, уж я тебя уважу!
Под ложечкой екнуло почти забытым страхом: неужели кто-то знает о ней, о Марине?! Тут же страх сменился злостью, а внимание само собой метнулось к тому столу близ дверей, который занял проклятый Чирей: видит, медуза гнилая? Увидел, разумеется, и уже глаза разгорелись. Он-то не сомневается, что пьяный юнец понятия не имеет, к кому подошел, но если теперь юнца отпустить, разнесет по обоим океанам отличную сплетню: сэр Генри Морган любит быть девочкой. Охотники проверить непременно найдутся, к цыганке не ходи.
Все эти мысли пронеслись ровно за тот миг, что понадобился сэру Генри Моргану, чтобы задвинуть растерянную Марину себе за спину и оставить наблюдать за тем, что он творит, откуда-то издалека.
А сэр Генри Морган смерил заливающееся пьяным хохотом недоразумение равнодушным взглядом, пожал плечами и с превеликой неохотой разрядил в него один из трех пистолетов. Тот, что лежал под рукой, у самой тарелки. После чего, не удостоив зал и взглядом, вернулся к сосискам.
Несколько мгновений зал молчал, заткнулись даже царственной важности и цыганской пестроты музикос, только раздавался размеренный стук — шарк Серебряной Ноги. Который и не подумал идти в сторону происшествия — чем явно обозначил, что оное волне укладывается в рамки приличий и является личным делом двух капитанов.
От стола у дверей повеяло горьким разочарованием, и тут же — радостной надеждой. Не надо было быть Кассандрой, чтобы догадаться: к капитану Моргану идет капитан Северный Медведь, и выглядит это так, будто на шлюп надвигается трехдечный сорокапушечный фрегат. Вроде «Санта-Маргариты».
И где теперь та «Санта-Маргарита»?
Команда северянина тоже двинулась следом, словно невзначай — кто к стойке, кто вроде бы к дверям, а кто и прямо за капитаном, но на некотором отдалении. Обыкновенный обход с флангов, тактика любой стаи шавок.
За перегруппировкой сил в зале сэр Генри Морган наблюдал с гораздо меньшим интересом, нежели за белой кошкой, поглядывающей со стойки круглым желтым глазом на последнюю в его тарелке сосиску. Кошка, в отличие от северного дылды и Чирья — Чавеса, точно знала, что свою сосиску капитан Морган съест сам, а быть может, еще и закусит медвежатиной. По соображениям поддержания репутации. А тем временем за его спиной тоже происходило некое движение. Кружки были поставлены, столы отодвинуты от стола, проверено наличие пистолетов и клинков. Но в отличие от северян, команда «Розы Кардиффа» не стала покидать насиженные места за столом. Кроме Неда. Он занял удобную наблюдательную позицию в партере, то есть взял на руки кошку, уселся на стойку и принялся чесать ей ушки.
Та замурчала на весь зал, благо все прочие даже дышать забыли от отчаянного любопытства.
Северянин шел, — ясно дело, всячески показывая свою невероятную мощь и отвагу, — пираты глазели, капитан Морган задумчиво резал сосиску. Ножиком. И вилочкой придерживал. Истинному сэру не подобает забывать о манерах никогда и несмотря ни на что. Тем более и смотреть было особенно не на что.
Сэр Генри Морган изволил оторваться от тарелки, лишь когда разочаровавшийся в тактике орущего мартовского кота северянин отпихнул от стола труп недоразумения, отодвинул стул и сел напротив. Что ж, не слишком вежливо подсаживаться без приглашения, но много лучше, чем кидаться в тупую драку. Плюс одно очко.
— Капитан?.. — поднял бровь сэр Генри Морган, намекая, что неплохо бы представиться.
— Капитан «Ульфдалира», — пророкотал северянин на почти приличном французском, глядя на него в упор, и вежливо добавил: — Люди зовут меня Торвальдом, а мать говорила, что отцом моим был Харальд из рода Хардероде.
Взгляд был хорош. Породистый такой взгляд, прямой и холодный, не то что у Чирья. Достойный предка, первого норвежского короля, Харальда Косматого. И корабль, который стоял на приколе в гавани — тоже неплох.
Двухмачтовая шхуна с испанских верфей, не самая быстрая на свете, но вполне юркая и послушная. Помнится, на носу шхуны красовался резной волк, явно недавно заменивший традиционную испанскую деву. «Здесь ходят волки» — хорошее имя для корабля.
— Капитан «Розы Кардиффа», сэр Генри Морган, — ответил на том же французском и сопроводил ответ светской улыбкой, прямо как на приеме где-нибудь в Лондоне. — Рад знакомству, герр Торвальд Харальдсон.
В прозрачных глазах северянина промелькнуло уважение пополам с досадой. Видимо, что сам не пришиб недоразумение, и теперь приходится сталкиваться лбом с самым бешеным капитаном на обоих океанах. Не то что его нежелание было заметно или хоть как-то похоже на трусость, напротив, каменная рожа стала еще более каменной, об такую топор точить можно. Но грош цена была бы сэру Генри Моргану, если б он не видел, что там за каменной мордой творится.
— Семь морей знают о капитане Моргане и благоволят к нему, — сказал северянин и покосился одним глазом под стол, на тело. — Этот сын свиньи заслужил, чтобы ему укоротили язык. — И, перебивая недоуменный ропот своей команды, поднял руку. — Но жизнь за хмельную глупость — это слишком дорогая цена. Что скажут мне мои воины, если я позволю убивать их просто так? На моей родине виру за жизнь берут кровью, но мои родные фиорды далеко, а капитан Морган всего лишь ответил на оскорбление. Поэтому я согласен взять виру золотом.
Всю эту речь, на удивление разумную для такой топором тесаной физиономии, сэр Генри Морган слушал со светски — скучающим видом, и размышлял, как бы подоходчивее объяснить волчьему капитану, что никакого золота он не получит, а если устроит драку, то вряд ли выйдет из нее живым. Небольшой тупик. На что сэр Генри Морган и указал капитану волков:
— Золотом? — он кинул презрительный взгляд под стол. — У нас в Уэльсе за свиней золотом не платят, Торвальд Харальдсон. Тем паче за бешеных.
Матросы позади довольно засопели. Не заворчали, нет, еще не хватало вслух одобрять или не одобрять своего капитана. Зато матросы «Ульфдалира» придвинулись на полшага, повинуясь напрягшемуся загривку Торвальда Харальдсона.
Северянин нахмурился.
— Стало быть, в Уэльсе нет законов, капитан Морган? Любой прохожий может заколоть твою свинью и выпить твой эль?
— Хотел бы я посмотреть на того прохожего, — сэр Генри Морган ухмыльнулся, глядя волчьему капитану в глаза, чуть подался вперед…
Марина откуда-то издали наблюдала, как натягивается тетива волчьего терпения, готовая вот — вот лопнуть, и как мерзавец Морган наслаждается моментом мертвой тишины, всегда предшествующей драке. А потом, в тот самый миг, когда тетива лопается, и рука северянина тянется к топору у пояса, Морган вольно откидывается назад и орет на весь зал:
— Эй, эля на всех, пьем за упокой свиной туши!
Северянин растерян, но не обезоружен. И облегчения не показывает, так только, руку от топора убрал и хмурится поменьше. Но Морган-то видит: волк слишком умен, чтобы лезть в драку, когда ее можно избежать, но и отступить не может. Свои же порвут.