– Какое?
– Есть заковыристое ученое слово... Экс... Эксги... Не помню. Но суть заболевания заключается в том, что человек не может с собой совладать – он обязательно должен постоянно показывать свои гениталии окружающим. Независимо от того – нравятся они кому-то или вызывают отвращение. Так вот все эти эксы собрались на нудистском пляже Коктебеля и прекрасно себя чувствуют. А с нас хотят взять деньги за то, чтобы какая-то задрыга жизни трусы с себя стащила. И что мы увидим под трусами? Да все то же! Никаких приятных неожиданностей нас с тобой под ее трусами не ожидает. Могу спорить! На любую сумму! А деньги берут, – он опять вышел на свою тему. – Ты знаешь, что я хочу сделать? Скажу! Я пойду на этот нудистский пляж и наберу девочек с письками всех цветов радуги. Представляешь, какая будет красотища! Как в детстве мы запоминали цвета? Каждый охотник желает знать, где сидит фазан! Правильно? И по буквам мы запоминали цвета радуги... Красный, оранжевый, желтый, зеленый, голубой... И всех их я затащу на яхту... И выйдем в море! – Эти слова ему, видимо, понравились, и он повторил: – И выйдем в море! Представляешь этот кошмарный стриптиз?
– А если какого-то цвета не найдется?
– Пусть перекрашивается. Закупим вина, коньяка...
– Шампанского, – подсказал я.
– Вот там шампанское будет уместно. Приглашаю! Едешь с нами?
– Когда?
– Ну как... Надо же команду подобрать! – Андрей рассмеялся. – Говорю же – всех цветов радуги! Выбирай любую! Едешь?
– Еду. С одним условием.
– Слушаю!
– Чтоб было шампанское.
– Заметано! – Он подставил свою мокрую от дождя ладошку, и я с силой хлопнул по ней своей ладошкой так, что брызги полетели. Договор состоялся. Впрочем, лучше сказать – уговор. Осталось малое – дождаться лета и подобрать семь цветов радуги.
– А если не согласятся?
– Что не согласятся? – не понял Андрей.
– Перекрашиваться.
– Мужик! – назидательно произнес он. – То, что нельзя купить за деньги, можно купить за большие деньги. Слышал такую истину?
– Приходилось.
– А я не один раз убеждался в ее правильности и силе! Кстати, вон он пошел!
– Кто?
– Мясистый.
– Где?! – вскинулся я.
– Видишь шашлычную?
– Вижу.
– Мужик за столик садится... Видишь? В белом пиджаке. К нам лицом, видишь? Я же сказал – только ты появляешься, где-то рядом обязательно возникает мясистый.
Я всмотрелся в человека, севшего за столик в глубине шашлычной. Нет, мы с ним не встречались. Так и должно быть – знай он меня, ему не пришлось бы так долго колебаться и маяться.
Он был не из наших.
Не из первой волны. Из первой волны никто не уцелел. На что уж бойкие были Гриша с Валерой, а и им не удалось выскользнуть из смертельного водоворота.
Мясистый сел грамотно – спиной к кирпичной стене, лицом к набережной, в тени зонтика, который был вставлен в центре стола в специально сделанную дырку. Если бы Андрей не показал, я бы никогда не увидел его в глубине забегаловки, под зонтиком, в сумерках уже наступившего вечера. А он на освещенной набережной видел всех, достаточно подробно видел. Видел и нас, он шел сзади и приблизился, когда мы трепались с девчушками из «Душки».
Кстати, а почему – «Душки»? Может быть, они имели в виду, что человек, заглянувший к ним на огонек, как бы попадает к душке – милой такой, теплой и податливой?
Ну, ладно, это уже моя мысль рванулась куда-то в сторону.
Возвращаемся к Мясистому.
Он шел следом, а наткнувшись на нас, весело болтающих с юными девушками, свернул в сторону. У Андрея была хорошая привычка – он все время оглядывался и осматривал приближающихся людей. Хорошая привычка, и, видимо, не зря она у него появилась.
А Мясистый свернул в шашлычную. Он понимал – впереди нет уже ничего, набережная заканчивается, дальше только взлетная дорожка дельтапланов и нудистский пляж. Дельтапланы сейчас не летают – дождь, пляж пуст по той же причине.
Значит, решил он, не позже чем через десять-пятнадцать минут мы все равно вернемся по этой же дорожке. И ему нет надобности мокнуть, ему даже выгодно на какое-то время отстать, чтобы исчезли те слабые подозрения, которые, возможно, у меня появились. А на обратном пути он снова увяжется следом за нами.
Хотя нет, за мной.
И мне ничего не оставалось, как сказать Андрею:
– Надо бы все-таки заглянуть к этой «Душке».
– Заглянем! – подхватил Андрей. – И Мясистый останется с носом!
Он все понимал, этот Андрей, он все схватывал на лету. Не надо бы мне терять его, может, у нас что-то завяжется. Похоже, он прошел школу не менее суровую. И уцелел. И я уцелел... Пока. А там будет видно.
Дойдя до причала, мы круто повернули влево и через сотню метров оказались возле площадки аттракционов – какие-то качели, вертушки с кабинками, хилые провинциальные горки, которые не заставят визжать даже самых слабонервных. Тут же стоял на подпорках самолет, призванный, видимо, привлекать детишек на качели. Прямо у наших ног начинался глубокий котлован, залитый водой. В самом низу можно было различить бетонные балки, фундаментные блоки, ржавую арматуру.
Наконец мы увидели веревку, протянутую между двумя столбами. На ней мокли под дождем разноцветные трусики, наверно, не меньше дюжины. По этой маленькой подробности можно было догадаться, что стриптизное заведение где-то рядом.
– А где же «Душка»? – спросил я.
– Знаешь, похоже, здесь, – Андрей указал на откровенно сараистое сооружение с многочисленными заколоченными дверями. Дважды обойдя вокруг продолговатого здания, мы наконец увидели дверь, из которой просачивался слабый свет.
Вошли внутрь.
Так и есть, это была «Душка».
В вестибюле стоял бильярдный стол, и два босых мужика в плавках пьяно тыкали киями в шары, иногда попадали. На нас они не обратили внимания. Я уже знал – на этом столе стриптизерши спали по ночам, других постелей у них не было. Дальше шла небольшая комнатка, которая явно претендовала на то, чтобы называться баром. Стойка из широкой неструганой доски, стена, уставленная причудливыми бутылками, похоже, пустыми. За стойкой стояла маленькая женщина, оказавшаяся необыкновенно деловой и цепкой, на стриптизершу из киевской бригады она явно не тянула – за сорок было тетеньке.
– Вы к нам? – спросила она, радостно мерцая нарисованными глазками.
– Вроде того, – Андрей, не переставая, с подозрением осматривался по сторонам. – Это, простите... Стриптиз?
– Стриптиз будет позже. Проходите в зал, выбирайте столик, – женщина показала на дверь.
Мы прошли в зал.
Ощущение сарая только усилилось.
Земляной пол, с десяток столов, накрытых свекольными плюшевыми скатертями, сырой полумрак.
В зале не было ни единой души.
– Вам повезло, – сказала женщина. – Можете выбрать любой столик. Советую поближе к сцене.
Действительно, один угол помещения был освещен несколько лучше других, там же было сооружено возвышение, на которое поднимались, видимо, желающие обнажиться. Как и во всяком подобном заведении, на помосте была вертикально закреплена труба, похоже, водопроводная, выкрашенная красной масляной краской. Вокруг трубы и будут, вероятно, обвиваться члены киевской бригады, изображая неземные страсти.
Мы сели.
Очертания зала терялись в темноте, из кухни доносилась ругань посудомоек и грохот посуды. Там, видимо, орудовала любовь моего знакомого Алевтина. После ночной ругани его избранница отправится к нему в номер изображать все, чему научится за ночь.
– Сейчас подойдет девушка, и вы сможете сделать заказ, – маленькая женщина сразу брала нас в оборот.
– У нас есть один недостаток, – сказал Андрей. – По неосторожности, идя к вам, мы купили коньяк.
– Вообще-то, у нас не принято приходить со своими алкогольными напитками, – поджала губы тетенька.
– У нас нет с собой алкогольных напитков, – наконец и я подал голос. – У нас с собой прекрасный коньяк.
– Наверняка у нас есть такой же.
– Нам уйти?
– Да ладно уж... Оставайтесь, – сжалилась она, окинув безнадежным взглядом пустой зал. – Что ж мне с вами делать.
– У вас принято вступать с девушками в разговор? – спросил Андрей.
– Разговор не возбраняется.
– А остальное?
– Как договоритесь.
– Я слышал, что девушки могут даже снять трусики, но за пятьдесят гривен? – спросил я.
– Да, цена такая... Для каждой девушки.
– А если попросить, чтоб сняли все?
– Двести гривен.
– Значит, их четверо?
– Да, труппа состоит из четырех артисток.
– Деньги им или вам?
Тетенька заподозрила, что над ней попросту смеются. Но мы были невозмутимо серьезны и не давали никаких оснований заподозрить нас в каких-то насмешках.
– Как хотите, – сказала она. – Другими словами – конечно, деньги надо вручать девушкам, но если вы их отдадите мне, возражать не буду.
Она ушла, и мы с Андреем остались одни в полутемном зале с выгороженным некрашеными досками углом, в котором могла расположиться компания веселая, пьяная, денежная и потому, естественно, самая уважаемая. Черный земляной пол, длинные плюшевые скатерти с какими-то похоронными кистями, грохот посуды и продолжающаяся ругань на кухне – все это несколько угнетало.
Она ушла, и мы с Андреем остались одни в полутемном зале с выгороженным некрашеными досками углом, в котором могла расположиться компания веселая, пьяная, денежная и потому, естественно, самая уважаемая. Черный земляной пол, длинные плюшевые скатерти с какими-то похоронными кистями, грохот посуды и продолжающаяся ругань на кухне – все это несколько угнетало.
– Ты бывал раньше на стриптизах? – спросил Андрей.
– Приходилось.
– Где?
– В Стамбуле... Каире... Мадриде...
– Ну и как?
– Ничего. Повеселее, чем здесь. В Стамбуле места для стриптиза не было, и девочки танцевали прямо на столах. Среди рюмок и тарелок. Но ничего не разбили, не раздавили. Девочки-то наши, московские. Турки запретили им произносить хотя бы слово по-русски, чтобы мы не догадались, что они наши. Откуда родом? – спросил я. Москва, – ответила одна. А перед нами в Каире танцевала черная толстуха с вислым животом. К тому же совершенно беззубая... Забавная такая толстуха... Веселая, представляешь? Смеется, а зубов нету.
В общем, вечер у нас с Андреем получился на славу. Нам принесли салат из помидоров и перца, какие-то многократно разогретые котлеты, оставшуюся, видимо, от вчерашнего веселья жареную картошку. Мы еще что-то попросили, может быть, даже шашлык, но помнится это слабо. Коньяк выпили весь, две бутылки, и, кажется, заказали еще одну.
Третью тоже выпили.
Помню, играла музыка, девочки что-то изображали вокруг водопроводной трубы, хорошие такие девочки, но невеселые. Улыбаться улыбались, но веселья в их глазах мы не обнаружили. И по этой причине, а вовсе не из жлобства, трусики не заказывали. Какие трусики, если от земляного пола тянуло холодом, за окном шелестел сентябрьский дождь, а нас в зале было всего двое. Никто, кроме нас, не пожелал в этот вечер предаться страстям порочным и необузданным.
Оно и понятно – старички съезжались на сентябрь в Коктебель со своими выверенными старушками и небольшими деньгами. Сезон заканчивался, что и отразил в своем бессмертном произведении Жора Мельник. Кстати, произведение получилось настолько выразительным, с такими потрясающими подробностями, что купили его в первый же вечер. Но об этом я, кажется, уже говорил. «Конец сезона» – так он назвал свое произведение.
Подошла распорядительница и напомнила о трусиках – ее интересовала судьба двухсот гривен, которые мы упомянули в начале гульбища.
– Упаси, упаси, упаси! – свирепо прошептал Андрей, махая руками. – Мы люди испорченные, но не садисты же! Зябнут красавицы, гусиная кожа покрывает их юные груди, а мы им про трусики?! Да они совсем околеют! Ни в коем случае! – И он строго поводил указательным пальцем из стороны в сторону.
Распорядительница исчезла, как бы растворилась в сумерках помещения. Девочки из киевской бригады еще некоторое время что-то там от нас прятали, чтобы возбудить любопытство – что, дескать, они там от нас прячут, что там такое у них завелось? Они возникали из узкой щели в стене, затянутой черной шторой, исчезали, опять появлялись, глазками моргали, зубки показывали, хорошие зубки, беленькие такие, ровные, молоденькие. Но, к сожалению, это были не улыбки, это было что-то другое.
В каком-то порыве благодарности за жидкие аплодисменты они подбежали к нам, и мы, не требуя с них ничего, сунули им за эти самые трусики по сотне гривен, после чего девушки наконец-то улыбнулись искренне и почти весело.
Возвращались мы под дождем, заботливо поддерживая друг друга, предупреждая о лужах, но не для того, чтобы их обойти, а просто из желания проявить заботу. Набережная была почти пуста, но в углублениях, под навесами, под разноцветными зонтиками все еще сидели нахохлившиеся отдыхающие и потягивали вино, коньяк, жевали шашлыки. Из ресторанов доносились грохочущие звуки динамиков, которые уместны разве что на стотысячных стадионах, а здесь, в небольших забегаловках, от этого грохота плясали рюмки на столах, сами по себе перемещались ложки, вилки, да и столы тоже не могли стоять спокойно и устойчиво. Этакий южный полтергейст. Голоса милых девушек, которые пели в микрофоны, посредством динамиков превращались в такой рев, как может реветь, наверно, только смертельно раненный слон. Узнать мелодию было совершенно невозможно. Но такова была мода в Коктебеле, в сентябре, в последнем сентябре уходящего тысячелетия. Впрочем, кажется, я обо всем этом говорил. Но после полутора бутылок коньяка, не считая шампанского и мадеры, меня можно простить.
Пройдя через пустую площадь мимо писательской столовой, мы с Андреем свернули на территорию Дома творчества. Бывшую территорию Дома творчества, потому что сейчас она уже расхватана под рестораны, особняки, под какие-то сооружения, понять назначение которых было так же сложно, как и найти их владельцев.
Дальше наши пути расходились – Андрей шел направо, в сторону административного здания, а я к девятнадцатому корпусу. Мы обнялись, похлопали друг друга по мокрым спинам, выражая тем самым полнейшее расположение, любовь, а то и дружбу. Оторвавшись друг от друга, прощально потрясли в воздухе мокрыми кулаками и шагнули каждый в свою темноту. Он пошел по выложенной плитками дорожке, а я нырнул в кусты, чтобы за спиной красногубого Ленина напрямик выйти к своему жилью. Но немного не рассчитал, что опять же простительно, и уперся в трансформаторную будку – рассмотреть ее в темноте было совершенно невозможно.
А когда я обходил будку...
Что угодно может случиться с человеком после полутора бутылок коньяка, если закусывает он многократно разогретой котлетой, которую не берет даже вилка из нержавеющей стали. Да, котлеты от «Душки» вилка из нержавеющей стали не брала! А после полутора бутылок на нос...
Ах да, я уже об этом говорил.
Так вот, пройдя всего несколько шагов по свежей зеленой траве, выступившей из осенней коктебельской земли после недельных дождей... А травка проросла прямо весенняя – густая, яркая, свежая!
Как выяснилось через минуту-вторую, проросла она специально для меня. Какие-то высшие силы, ко мне искренне расположенные, специально организовали эти затяжные дожди, чтобы выросла вокруг трансформаторной будки густая, высокая, весенняя трава.
Да, в сентябре.
Так вот, когда я вышел из-за трансформаторной будки...
Прошу прощения, я, кажется, опять повторяюсь.
«Новые хохлы», построившие ресторан на набережной, запитались от этой будки – кухня, освещение, музыка и прочее. Им потребовалось очень много электричества. И они прорыли канаву, а в эту канаву уложили кабель. Хорошо уложили. Но ведь канаву-то после того надо зарыть. Не зарыли. Только присыпали. А после дождей земля осела, и канава приобрела прежнюю глубину. Вот в эту канаву после полутора бутылок коньяка и разной мелочи, вроде шампанского и мадеры, я и влетел.
И уже падая, на ходу, в полете, отталкиваясь от ствола дерева, которое, пользуясь моей беспомощностью, тут же устремилось навстречу, так вот, уже в падении я услышал звук. Нежный такой, негромкий, но очень четкий металлический щелчок. О, как хорошо мне знаком этот звук, как часто я слышал его в последний год. Это был звук выстрела, смягченный глушителем. И тут же раздался шлепок пули в тот самый ствол, который устремился мне навстречу.
Я упал.
И сразу стал совершенно трезвым.
Упал в темноту, в высокую траву, на спину, разбросав руки в стороны. И пользуясь тем, что мои телодвижения со стороны увидеть невозможно, внаглую, не таясь, вынул сзади из-за пояса пистолет и остался лежать все так же, разметавшись в траве. Но рука моя, правая рука, с пистолетом, удлиненным глушителем, была направлена в ту сторону, откуда прозвучал щелчок выстрела.
Рассмотреть в темноте меня все-таки можно было, можно. Смутное белесое пятно – не сразу поймешь, где голова, где ноги. И все мои надежды на спасение были в том, что за мной охотился все-таки профессионал. Если любитель и отморозок – мне конец. Он будет стрелять из кустов, пока не кончатся патроны. И, конечно, добьет. Чего тут добивать-то, с трех шагов промахнуться невозможно. Профессионал подойдет вплотную, чтобы сделать контрольный выстрел в голову.
Моя рука с пистолетом утонула в густой зеленой траве и была совершенно не видна. Я мог даже немного пошевелить ею, чтобы направить ствол в то место, где, как мне показалось, чуть сдвинулись кусты, чуть зашелестело. Дождь падал мне прямо на лицо, смывая остатки хмеля. Какой хмель, когда рядом с твоей головой в ствол вошла пуля. А если бы эти ребята, «новые хохлы», засыпали канаву?
Я бы не упал.
Пуля долетела бы куда ей положено, и все.
Прости-прощай, село родное...
Он поднялся из кустов и прошел мимо фонаря, чтобы проверить – нет ли кого рядом. Я узнал – это был Мясистый. Он сожрал свой шашлык под зонтиком, дождался нашего возвращения из стриптизного учреждения и подстерег, все-таки подстерег.
Очень хорошо.
Он не может уйти, не убедившись, что дело сделано.