Странная публика собиралась в ресторане Славы Ложко. Вроде бы люди как люди, так же пьют, так же едят, разговаривают, когда молчит музыка, и намертво замолкают, когда раздаются взрывоподобные рулады со сцены, – пустыми глазами смотрят в кирпичную стену перед собой и уносятся куда-то, где тихо и прохладно, уносятся, оставляя здесь, за столом, свое потное, упившееся тело. А едва замолкает грохот, души вновь возвращаются в свои постылые тела. Так вот, несмотря на то что публика вроде бы самая обычная, таковой она вовсе не является. В каждом посетителе таится что-то от истории самого Славы, его прошлого, а то и будущего.
В тот вечер, когда я снова оказался в зале, в нем за поворотом, у открытой террасы с видом на Карадаг, за сдвинутыми столами сидели две компании. Веселились и произносили тосты мужики, блистали женщины, не больно хороши, не больно, но блистали чем могли. После третьей рюмки кто угодно заблещет, заискрится, заиграет имеющимися цветами радуги.
Мы со Славой сели в сторонке за маленький столик тоже с видом на профиль Волошина, на пустынный, холодный уже пляж, где маялись несколько посиневших «моржей». Похоже, Слава как-то проникся ко мне, что-то во мне учуял обостренным своим нюхом.
– По коньячку? – спросил он.
– Можно.
Он сделал какой-то жест над головой, и Алла, так похожая на знаменитую когда-то Монику Витти, принесла нам в графинчике коньяк, на тарелочке нарезанный лимон, две маленькие рюмочки, о чем-то пошепталась со Славой и умчалась. Но Слава успел-таки, изловчился шлепнуть ее по виттиевскому заду, Алла подпрыгнула, понеслась еще быстрее, совершенно осчастливленная хозяйским вниманием.
– Хорошая девочка, – сказал я.
– Тебе одной мало? – спросил Слава, глядя на меня подозрительно и недовольно.
– Более чем достаточно.
– Тогда нечего на чужих глазеть.
– Они тут все твои?
– Все.
– Дай бог тебе здоровья, – я поднял свою рюмку, и Слава наконец улыбнулся, простив меня за неуместную похвалу Алле.
– Пока хватает, – сказал он. – Видишь эти компании? – спросил он, показав в конец террасы. – Как они тебе?
– Нормальные ребята.
– Присмотрись повнимательнее – может, чем-то отличаются? Хоть чем-то?
– Ничего такого не замечаю, – сказал я. – Женщины... И за одним столом, и за другим... Ты бы не взял их в свой ресторан.
– Поэтому они здесь только в качестве посетителей, – ухмыльнулся Слава. – А теперь послушай, – он наклонился, приблизившись ко мне через стол. – Те, что у самой стены, – феодосийские воры. Среди них несколько крутых авторитетов. А ближе сюда – менты. Тоже из Феодосии. И не просто менты – руководство уголовного розыска.
– А как они здесь оказались?
– Мои друзья, – невозмутимо ответил Слава. – А для друзей, как ты успел заметить, здесь всегда найдется и стол, и кров. И даже кое-что еще, – он так пристально посмотрел на меня, что я догадался – Монику Витти имеет в виду. – Поделиться?
– Как-нибудь в другой раз.
– А сегодня я и не предлагаю.
Обе компании продолжали веселиться, мужчины разливали вино и коньяк, женщины весело хохотали, иногда все склонялись к центру стола – обсуждалось что-то закрытое, предназначенное не для всех, не для каждого уха.
Потом началось то, что и должно было произойти. Задумчивый парнишка из воровского застолья пригласил танцевать полненькую тетеньку с соседнего стола, а опытный опер, как объяснил Слава, не поднимаясь со своего места, протянул руку, тронул женщину, сидящую за соседним столом, кивком головы пригласил пройтись к эстраде.
Прошло совсем немного времени, и оба стола опустели – все отплясывали на каменных плитах под грохот динамиков и песню светленькой девчушки, голос которой, усиленный динамиками, напоминал рев заводского гудка, сзывающего рабочих на смену. Когда танцующие вернулись к своим столам, то не все, не все сели за свой стол, кое-кому больше понравилось у соседей. Все так же весело смеялись женщины, мужчины наполняли бокалы, иногда склоняясь к центру стола пошептаться, поделиться чем-то важным. И никого не смущало, что компании уже переполовинились, и, судя по оживлению за столами, было ясно, что многие из них знакомы давно и достаточно близко.
– И часто они вот так собираются? – спросил я у Славы.
– Случается, – коротко ответил он.
– Они как – договариваются о совместной встрече?
– Конечно, нет. Сегодня вот столкнулись... Какая-то у них совместная дата.
– Здесь не ссорятся?
– А чего им делить, – удивился Слава. – У меня места всем хватает. А кроме того, люди-то одного пошиба. Ну, случился в жизни казус – оказались по разные стороны баррикады... А Гражданская война? Братья, даже братья воевали друг с другом – кто у белых, кто у красных... Сейчас то же самое. Видишь, как им хорошо друг с другом! Хочешь познакомлю? И с теми и с другими? Хорошие ребята, ты им понравишься. Я вижу, ты мужик непростой, что-то есть у тебя в прошлом... А может, в тебе зреет какое-то будущее, а? – Слава пристально уставился мне в глаза.
– Скорее всего, и то и другое, – ответил я и только сейчас увидел, что за воровским столом, опьянев и приспустив галстук, сидит мой знакомый рыжий лейтенант и, положив руку на плечо рыжей женщине, что-то доверительно шепчет на ухо. Судя по блуждающей улыбке женщины, он говорил совсем не об уголовных делах, похоже, он склонял ее к делам совершенно иным. И она принимала его шепот вполне благосклонно. Было ясно, что речь между ними шла о времени и месте. Остальное было уже решено.
Подняв голову, лейтенант долго всматривался в меня и, наконец узнав, погрозил указательным пальцем. Дескать, знаю я о тебе кое-что, дескать, только доброта моя позволяет тебе сидеть здесь и наслаждаться изысканным обществом.
– Твой знакомый? – спросил Слава.
– Допрашивал.
– По какому поводу?
– По поводу трупа.
– И что?
– Отвертелся.
– Он или ты?
– Похоже, мы оба отвертелись друг от друга.
– Цепкий парнишка.
– Видишь, как к бабе прицепился.
– Я не о том.
– Понимаю, Слава, все понимаю.
– Если будет слишком уж стараться, скажи мне.
– Заметано.
– Наконец-то родное словечко услышал, – усмехнулся Слава и пошел к стойке по ресторанным своим делам – выпивка, как я заметил, закончилась и на одном столе, и на другом. Менты и воры уже начали обмениваться – вино на водку, водку на коньяк, хлеб на салат.
Этого Слава допустить не мог, и еще до того, как вернулся за наш маленький столик, Моника Витти уже несла подносы с бутылками. Некоторое время Слава хмуро рассматривал оживающие столы своих друзей, потом резко повернулся ко мне.
– А ты напрасно позволяешь бабе своей шастать с кем угодно!
– Ты о чем, Слава?
– Черненькая, загорелая...
– Ну?
– Только что пошла с каким-то хмырем в Дом творчества. Смотри, я предупредил своевременно.
– Давно?
– Две минуты назад. Пока я с выпивкой разбирался, они прошмыгнули мимо меня. По набережной. И тут же свернули в узкий проход, знаешь?
– Я пошел, – сказал я.
– Дуй, Женя. Это лучше, чем на моих девочек пялиться.
Только что прошел дождь, и набережная была в плоских мелких лужах. Редкие прохожие шли уже в куртках и свитерах.
Свернув в парк Дома творчества, я не увидел ни Жанны, ни ее спутника. Далеко они уйти не могли, да и не принято в Коктебеле ходить быстро, куда-то спешить или опаздывать. Походка у всех здесь прогулочная, а если кто торопится, на него тут же обращают внимание – что случилось?
Я пересек парк, всю территорию Дома творчества, но Жанны так и не увидел. Не было ее и за воротами с противоположной стороны. Куда она могла деться? Только на базар. Я прошел мимо винных рядов, мимо коньячных, овощных, осетровых, котлетных...
Жанны нигде не было.
Если Слава видел ее две минуты назад... Хорошо, он мог ошибиться и видеть ее четыре, пять минут назад. Но и в том случае ей некуда деться. В эту дождливую погоду... Не в кустах же она прячется с этим хмырем!
И тут я догадался – переговорный пункт!
Я направился через шоссе в обратную сторону. Нет, не ревность меня обуяла, все было гораздо проще. Нащупав в ее сумочке холодный ствол пистолета, я понял, что девочка эта непростая. Затянувшийся отдых Жанны на этих берегах должен иметь какое-то объяснение.
В переговорном пункте я увидел ее сразу – она стояла в открытой кабине лицом к аппарату и уже с кем-то говорила. Да, время, чтобы получить талончик и набрать номер, у нее было.
Отойдя в заросли низких деревьев, я расположился под навесом газетного киоска и стал ждать. Жанна появилась минут через пять. Раскрыв зонтик, она быстро прошла к шоссе, пересекла его почти бегом и тут же нырнула в увитый диким виноградом проход к частным домикам.
Так, теперь я знал, где она живет.
Не торопясь, все тем же коктебельским прогулочным шагом я пересек шоссе, подошел к увитой виноградом калитке, заглянул внутрь – длинный зеленый проход, маленькие домики, низкие двери.
Я вошел в павильон, увитый диким виноградом, и, взяв кружку пива, пристроился у крайнего столика. Отсюда хорошо были видна и дорога, и выход из калитки, в которой скрылась Жанна. Павильон был хорош еще и тем, что сам я оставался за стеной зелени совершенно невидимым.
– Привет, старик! – Кто-то так неожиданно хлопнул меня сзади по плечу, что я вздрогнул. Это был Саша Юдахин, московский поэт. Если кто хотел увидеть Юдахина, мог спокойно идти сюда и, прождав пять минут, десять, наверняка столкнулся бы с ним.
– Привет.
– Ждешь кого?
– Вроде нет.
– Только что встретил твою красавицу.
– Какую?
– А у тебя их сколько? – захохотал Юдахин. Поставив на стул свою громадную сумку, из которой торчали теннисные ракетки, он направился к стойке и уже через минуту сидел за моим столиком с кружкой пива. – Торопилась. Разговаривать не пожелала, стихи мои слушать не пожелала, комплименты хотел ей выдать – не пожелала. Представляешь?
– С трудом, – я был сбит с толку.
– Вы что, поцапались?
– Да нет...
Как же она сумела выйти со двора так, что я не заметил? Значит, там есть второй выход? Но зачем ей пользоваться вторым выходом? От меня скрывалась? Зачем? И откуда ей было знать, что я иду по следу? Кто-то предупредил? Не тот ли хмырь, о котором говорил Слава? Он мог заметить меня на переговорном пункте, а когда Жанна закончила говорить, предупредил ее обо мне...
Могло такое быть?
Похоже, так все и было. Но как я мог ее упустить, если не отрывал взгляда от заросшей виноградом калитки?
Саша рассказывал, где лучше брать молоко, как выбирать помидоры, показал кусок мяса, который взял для поджарки – оказывается, у него здесь свой дом и он жил в Коктебеле с полгода – с ранней весны до поздней осени.
– А раньше ты встречал Жанну? – спросил я его.
– Нет, она недавно появилась. Приехала сюда загорелой. Если думаешь, что она здесь приобрела столь роскошный цвет кожи... Ошибаешься. На других побережьях побывала в этом сезоне. Мне кажется, мне кажется, – выпятив вперед нижнюю губу, Юдахин с такой пристальностью устремил в пространство голубой свой взгляд, будто видел там какие-то тайные знаки и изображения, – мне кажется, что даже не на одном побережье она побывала до Коктебеля.
У Саши был молодой животик, но теннис делал походку легкой, движения порывистыми, а занятия стихами оживляли взгляд и мысль.
– А сейчас... Ты давно ее встретил?
– Только что! Минуту назад!
– Мы с тобой уже трепемся пять минут.
– Значит, прибавь наши пять минут. Беги! Ты еще догонишь!
Я уже знал, что не догоню. Но решил воспользоваться юдахинским советом.
– Попробую, – сказал я и, опрокинув в себя последний глоток пива, вышел из павильона. Юдахин тут же за моей спиной кого-то окликнул, к кому-то подсел, оглянувшись, я увидел, что он кому-то радостно машет рукой – ему уже было не до меня.
Заросшая калитка, в которую совсем недавно проскользнула Жанна, выходила прямо на улицу, на единственную центральную улицу Коктебеля. Пройдя в нее, я увидел то, в чем можно было убедиться и со стороны, – уйма построек, мелких, нагроможденных одна на другую, бесконечное множество дверей, какие-то низенькие заборчики. На каждой двери – номерок. Видимо, здесь было нечто вроде коммуналки и жильцы сдавали свои конуры приезжим.
Продолжая идти по кривоватому зеленому коридорчику, я изредка встречал хозяев, смотревших на меня с явной надеждой – неужели в конце сезона у них появится постоялец? Проход между тем все круче поворачивал влево, и через некоторое время я опять шел в сторону дороги. Так и есть – впереди забрезжил выход, и когда я миновал последнюю дверь, то оказался прямо на центральной улице Ленина.
И все стало на свои места.
Жанна, конечно, знала об этом проходе и воспользовалась им, чтобы отсечь «хвост», то есть меня. Причем проделала все это просто безукоризненно. Я вспомнил, как, входя в заросшую калитку, она даже сложила зонтик, сунула его в сумку, давая понять, что она дома, она пришла и зонтик ей уже ни к чему. На то, чтобы быстрым шагом пройти весь этот лабиринт, требовалось не больше двух-трех минут, но вышла она уже за поворотом.
Оставался один вопрос – зачем ей понадобились эти игры?
А может быть, это не игры, а суровая необходимость, возможность уцелеть, выжить?
Опять же пистолет в сумочке...
Рыжему лейтенанту она сказала, что провела ночь со мной, хотя я ее об этом не просил. Она меня спасала или себя?
Все-таки есть различие, когда собирается мелкая шелупонь, мечтающая купить подержанный «жигуленок», и когда в одной комнате оказывается публика другая – миллионеры, пусть даже скрытые, тайные. Как далеко, как далеко был тот банкет с шампанским в Центральном Доме литераторов, когда все радовались необыкновенным закускам, непривычному питью. Возбуждала сама обстановка, пустота высокого зала, обилие свежего воздуха, не испорченного дымом плохих сигарет, вонью рыбных потрохов, криками дурными и необузданными. Теперь, посетив рестораны Кипра и Мадрида, Канар и Стамбула, все немного поуспокоились, как бы подустали. Да, наверно, именно это появилось в словах, повадках, даже в походке – этакая изысканная утомленность.
На звонки Выговского съехались все точно в срок, не позже и не раньше. Время для всех вдруг обрело какую-то незыблемую твердость, с ним уже нельзя было поступать как прежде – легко, беззаботно, с безоглядной щедростью. И в глуповатом определении «время – деньги» появился смысл, значение, даже тяжесть.
Агапов приехал на новом джипе, а почему бы и нет? Машина надежная, с хорошей проходимостью, сильная, красивая машина, ее можно загрузить всем, что понадобится в дороге. Французский джип, едва ли не самый большой из всех джипов.
Усошин – на поезде. В мягком вагоне, двухместном купе, которое он занял с красивой девушкой – дерзкой, вызывающей, но при этом послушной.
Курьянов прилетел рейсовым самолетом.
В общем, собрались.
В кабинете Выговского.
Разговаривали сдержанно, здоровались вполголоса, улыбались затаенно. Никто не вскрикивал, не хохотал весело и переливчато, никто не хлопал друг друга по спине и не бросался в чьи-то там объятия. Посверкивали дорогие туфли, вспыхивали в полумраке дорогие галстуки, воздух наполнял запах хороших духов, одеколонов и прочих лосьонов.
Серьезная публика собралась.
Миллионеры.
Особняки в Испании и на Кипре, дачи в Подмосковье, квартиры в лучших домах, внутри Садового кольца.
Выговский толкался в общей толпе, произносил какие-то слова, улыбался, но когда сел за свой стол, все поняли, что пора заниматься делом. Немного суетился Курьянов – всем крепко жал руки, заглядывал в глаза, жарко дышал. Чувствовал себя новичком, хотел понравиться и выдавал, выдавал себя. На него поглядывали усмешливо и понимающе. Ну, хлопнул мужика, завалил, можно сказать. С кем не бывает? Делал бы дело. А дело свое он делал, деньги получал и вслушивался, вслушивался в каждое оброненное слово – проникался.
И это тоже все видели и снисходительно прощали. Проникайся, дорогой, проникайся. А там посмотрим...
– Давно мы не собирались в столь полном составе, – сказал Выговский.
– Надо бы почаще, – быстро вставил Курьянов, и все опустили головы, скрывая понимание – лезет мужик, лезет без мыла. Не надо бы ему вот так возникать, не надо бы...
– Был бы повод, – сказал Выговский. – Суть знаете. По нашей вине случилась беда. В гостинице «Россия». Люди пострадали. Недоработка вышла. Решение было правильное, исполнение... Оставляет желать лучшего.
– Ни фига себе! – дернулся Здор.
– Миша, ты хочешь что-то сказать? – спросил Выговский.
– Виноват, – Здор прижал ладони к груди.
– С нас хотят получить пять миллионов долларов. По миллиону за каждого.
– Послать их! – сказал Курьянов.
– Ты берешься это сделать?
– Обсудить надо... Поприкинуть, – смешавшись, пробормотал Курьянов.
– Вот и я о том же.
– Они сами пришли сюда? – спросил Горожанинов.
– Не приходили. Не звонили. И не возникали никаким образом. Усвоили урок в гостинице. Общаться с нами им показалось опасно. Человечка прислали.
– А может, этот человечек никого не представляет? – спросил Агапов. – Сейчас такие водятся... Появились откуда-то. Раскрутить бы его.
– Обещал представить доказательства.
– Какие?
– Позвонил и сказал, чтобы мы не волновались. Доказательства, дескать, будут достаточно убедительными.
– Пять миллионов – это ни в какие ворота! – воскликнул Курьянов. – Нет таких цен. На нас просто наехали. Беспредельщики какие-то. Отшивать их надо.
Мандрыка сидел в глубоком кресле лицом к окну. Слушать слушал, но головой не вертел и как бы показывал своей нарядной неподвижностью, что это еще не разговор, это все треп, а настоящий разговор начнется позже.
– Что молчишь, Вася? – обратился к нему Выговский.