– Родом Марьям была из племени Амир ибн Саса – того же самого, что и Зайнаб, благословенная жена Пророка, мать правоверных. Отец ее был благочестив и угоден Аллаху. Но мать Марьям была из проклятого племени Маджудж[23], что поклонялись пустынным дьяволам.
Шайтановой дочерью была Шехина, матерь Марьям! Сам Шаддад ибн Ад[24] был ее дедом. И многое знала она из Книги Зогара, из Сифра де-Цниута и из Мидраш Неелам[25]. Сие есть книги запретные, проклятые Пророком. Злые языки говорили, что род свой ведет она от Неемы – дочери Каина и демоницы. И погибла Шехина не так, как простые смертные. Могущественный марид схватил ее и унес на край света, к горам Каф[26], где вечно она ублажает силатов[27] в Садах Отчаяния.
Искусство свое передала она дочерям. Искусство врачевания – дочери Асии; женское искусство – дочери Амани; искусство велеречивости – дочери Шахразаде, искусство разговаривать с джиннами – дочери Марьям. И счастливы были Асия, Амани и Шахразада, но не было счастья в жизни у младшей дочери.
В тринадцать лет Марьям потерялась в пустыне. Говорят, гули – девушки-джинны увлекли ее за собой, позавидовав ее красоте. Не умерла она лишь потому, что спасла ее кровь Неемы.
Нельзя было назвать Марьям благочестивой женщиной, чтящей Коран и Сунну[28]. Но когда ее мучения сравнялись с мучениями демонов ада, опустилась она на колени и вознесла молитву.
Аллах милосерден, он услышал ее. И был ей глас посреди пустыни, и ужасающий пламень сошел с небес, и сказал ей: «Вставай, Марьям, дочь Шехины. Отрекись от Иблиса и детей его, отринь кровь Маджуджа, и ты сможешь войти в Сады Мои». И пала ниц Марьям, и отреклась от нечестивых своих деяний, и поклялась никогда не прибегать к силе Шайтана.
Нашел ее в пустыне воин Гасан, благороднейший среди мусульманских воинов, силой подобный льву, а красотой – солнцу. И изумился он, увидев столь прекрасную деву среди песков. Не сетовал ее стан на тяжесть бедер, а живот не был в складках, подобно египетским свиткам, но черны были ее локоны, стан был гибок, подобно ветке, а лицо сияло красотой. И воспылало сердце Гасана любовью к дочери Шехины, и усадил он ее на коня, и увез в Йемен, а оттуда – в Халеб. И сочетались они брачным союзом.
У эмира же Халеба был сын Али – проклятье ему! И был он батинитом[29]. А еще – хашшашином[30]. Европейцы говорят про таких людей – гашишины, ассасины. И была у Али шайка в сорок дюжих молодцов, с которой он грабил караваны – недалече, в Палестине и Финикии. Его поджидал ковер крови, и был он хуже потомков пса и ослицы. Но никто не осмеливался тронуть избранника Верховного Имама исмаилитов, Ибн Саббаха. Ибо Старец Горы[31] в те годы был велик, и многие из эмиров дрожали при упоминании имени его.
Увидел Али Марьям и возжелал ее. И возжелал он садов ее тела – и возвести ее на свое ложе, чистой и невинной, ибо лучшая жена – жемчужина несверленая, как говорит мудрость пустыни. Но не жена была нужна исмаилиту. А лишь любовница. Прямо со свадьбы забрал он ее.
И повелел он Гасану: «Скажи: Марьям разведена со мной, трижды и трижды – иначе твоими костями будут питаться шакалы». Но отказался Гасан.
И посадили тогда ассасины Гасана в зиндан, но не убил его Али. Упросила его не губить жизнь Гасана юная Марьям. Ласками и мольбами склонила она его сердце к милосердию. Не тронул Гасана Али. Десять лет прожила Марьям с Али в грехе и отчаянии. Десять лет томился в темнице Гасан. Три раза рожала дочерей Марьям. И рождались они мертвыми, ибо кипящая кровь Неемы отторгала нечистое семя хашшашина.
Но вот возгласил Шахрияр поход против неверных. Отправились воины Аллаха в земли Виндхья[32]. Прекратилась торговля. Дорогим стал гашиш. Страдал Али. Кричал он так, как будто каленым железом выжигали его кишки. Обратился за помощью к Старцу Горы, но тот отвратил свой взор от слабого. Совсем потерял рассудок Али. Стал возводить на свое ложе прекрасных девушек, подобных голубицам, и убивать их наутро. Страшным стал, подобно пустынным джиннам, и многие думали, что сын эмира скоро изопьет воды из райской реки Каусар[33]. А быть может, и кипящей воды в Джаханнаме[34]. Ибо мало кто верил в набожность Али. Однако не довелось попробовать негодяю ни плодов заккума в Преисподней, ни блаженной прохлады рек из вина среди райских шатров[35].
Один из визирей при дворе эмира прознал о сокровище, что было припрятано Сулейманом в горе Джебель-эш-Шейх[36]. Десять джиннов охраняли сокровище – ужасные демоны, которых привез Сулейман из земель чернокожих. За лалы, смарагды и яхонты бывший исмаилит смог бы купить Иблисово зелье. Знал Али, что Марьям была сведуща в колдовстве. На все был готов хашшашин ради барша[37]. Ценность ее в глазах его изменилась.
И сказал он ей: «Буде желаешь освободить своего Гасана, усмири демонов, что спят в горе Джебель-эш-Шейх. Иди и живи с ним, если устроит его нечистая, к которой уже входили другие. А если нет – я обрею его своим ножом, да так, что никогда ему более не придется бриться».
Аллах знает пределы горя и отчаяния. Знает и то, что жизнь и любовь Гасана оказались для Марьям важнее, нежели Сады Джанната. И не нужны ей были шатры из яхонта, жемчуга и других камней и юноши в одеяниях с серебряными украшениями. А нужна была ей лишь любовь Гасана.
И решила она впасть в грех куфра[38] и воспользоваться тайным знанием Неемы и Сулеймана, ибо сказано в Коране:
«Cyлеймaн нe был нeвepным, нo шaйтaны были нeвepными, oбyчaя людeй кoлдoвcтвy и тoмy, чтo былo ниcпocлaнo oбoим aнгeлaм в Baвилoнe, Xapyтy и Mapyтy. И oбyчaлиcь oни тoмy, чтo им вpeдилo и нe пpинocилo пoльзы, и oни знaли, чтo тoт, ктo пpиoбpeтaл этo, – нeт eмy дoли в бyдyщeй жизни. Плoxo тo, чтo oни пoкyпaли зa cвoи дyши, – ecли бы oни этo знaли!»[39]
И отказалась она от Рая, где текут реки из воды, молока, вина и меда, ради жизни Гасана. И отправилась она месте с Али и сорока разбойниками к горе Джебель-эш-Шейх».
Пронзительный вопль в коридоре прервал повествование.
* * *Невзирая на инвалидность, Орест оказался в проходе первым. Тело словно само решило, что делать. Боль в ноге была адской, но в то же время – словно где-то на периферии сознания – мозг лишь фиксировал данные о повреждении, но отказывался давать им эмоциональную окраску.
Курд оказался в коридоре как раз вовремя, чтобы подхватить падающую филистимлянку. Хорошо, что он успел облокотиться о стену. Горничная была бледна, но жилка на шее билась. Никаких следов крови. Обычный обморок? Она так и не успела принести ему шербет.
Орест легонько похлопал ее по щекам. Но что же заставило ее потерять сознание? Детектив поднял голову и окаменел. В купе напротив, в луже крови, лежала мумия. Одетая в кремовый костюм и лакированные ботинки. У мумии не было сердца. Оно было вырвано прямо через расстегнутую рубашку. И покоилось рядом. На переливчатом шелке дивана. Пульсирующее, пурпурно-красное. Еще несколько судорожных сокращений (словно, игнорируя все законы природы, оно пыталось выжить вне тела) – и наконец оно остановилось.
И в то же мгновение начало усыхать. Бурые пятна покрыли багряно-алую плоть. Сердце съежилось, сморщилось, будто превращаясь в курагу или сушеную сливу. Отвратительный трупный запах заполнял помещение. Запах полуразложившегося трупа, запах смерти.
Орест закашлялся. Аккуратно положил горничную на ковер и встал на колени возле трупа. Провел над ним раскрытой ладонью. Запах… запах сильного колдовства. Зороастриец-герб сказал бы, что Орест чует друдж[40]. Православный священник говорил бы о грехе. Европейский алхимик сказал бы о черной магии. Магия была древней и сильной, как запах мускуса. Здесь свершилось колдовство. Большего, без специальных амулетов, курд, принявший гражданство Великороссии, сказать бы не смог.
Он провел ладонью над сердцем. Поразительно, но оно умерло почти на полчаса позднее своего хозяина. У простых правоверных такого не бывает. Орест выпрямился. Отпихнул ногой серебряный поднос и разбитую чашку.
В коридоре стоял бледный проводник и смотрел на него. Пассажиры выглядывали из дверей. Множество лиц – смуглых, коричневых или европейских, с самыми разными чувствами – смотрели в купе. Царила тишина. Только полный перс в феске что-то забормотал про себя, а рыжеволосый кельт пробормотал: «О, Кром!»[41]
Жозефина тоже стояла возле купе. Ее лицо напоминало посмертную маску из Мисра[42], только в глазах плясали огоньки.
Горничная пришла в себя. Ее смуглое лицо стало серым. Она смотрела в купе и икала. Детектив медленно закрыл дверь. Проводник сглотнул.
– И давно он… так?
– Я не знаю.
Видавший виды Орест справился с приступом тошноты.
– Вы, сударыня… Простите, как вас зовут? Юноша, принесите девушке воды.
– Я Меланто…
Бледный араб в форменном сюртуке отвернул миниатюрный латунный краник и наполнил водой хрустальный стакан. Подал его Оресту. Тот принял его и с невозмутимым видом вылил воду на голову филистимлянке. Та выпучила глаза, ошарашенно глядя на него.
– Так уже лучше, – удовлетворенно сказал он. – Принесите еще один стакан, на этот раз – пить. А еще лучше бренди или виски, ну или что у вас там из спиртного.
– Коран воспрещает пить… – заикнулся было мальчишка, но Орест мрачно взглянул на него.
– «Конем Аллаха» пользуются не только правоверные. А я не поверю, чтобы железнодорожная ассоциация отказалась заполучить прибыль с неверных собак-кафиров. Наверняка здесь есть нечто покрепче воды. Мы оба гарибы[43], я – из Московии, она из Народов Моря! Открой свои глаза! Если мы с ней впадаем в грех ширка[44], то ты проявляешь нифак и джахилию – лицемерие и глупость!
Сконфуженный араб ретировался.
– Кто это был? – кивнул Орест в сторону закрытой двери.
– Пассажир с места 56, – заикаясь, ответила служащая. – Блистательный господин Алхан. Он попросил у меня чаю с пряностями, и я уже несла ему его, когда… Я открыла двери, а он уже там…
Орест вытащил из внутреннего кармана часы.
– Во сколько он просил чаю?
– Как раз возле долины Кедрона, господин… незадолго до остановки.
Детектив хмыкнул:
– Однако обслуживание у вас расторопностью не отличается… А поезд идет со скоростью… примерно двадцать фарсахов[45] в час. – Орест посмотрел в окно. На горизонте виднелся Халеб. – Ну что же… смерть произошла примерно в течение получаса. Выходит, практически сразу же после того, как он попрощался с вами.
– Ну, у н-нас много заказов…
– Достаточно много, чтобы клиент умер в ожидании, – мрачно пошутил детектив и тут же об этом пожалел.
Горничная снова икнула. Ее лицо посерело.
Вернулся проводник с бутылкой коньяка и небольшой серебряной емкостью.
– Немного выпейте, но не более ратля, – посоветовал Орест. – Я возвращаюсь к себе.
– Я телефонировал начальнику поезда, – сообщил юноша, все еще бледный. – Возможно, остановят состав.
– Возможно. Но вряд ли. Кто-то убил этого нелюдя, – вздохнул курд. – Экспертизу на месте не произвести, так что, пока мы не достигнем Халеба, нет смысла и волноваться. Это мог сделать любой из тридцати людей в вагоне. Или нелюдей. Ведь столько здесь, кажется, посадочных мест. Это мог сделать ЛЮБОЙ. Даже вы. Или я.
Он оперся рукой о стену. Боль вгрызлась в ногу огненными зубами.
– Пойду-ка я… Извините.
* * *Жозефина уже была в купе. Она сидела молча и смотрела перед собой. Орест со стоном закрыл дверь. Вытащил из кобуры пистолет. Положил рядом. Шум в коридоре нарастал. Поезд начал сбавлять ход. Неужели они все-таки остановятся посреди пустыни? А, нет, вот снова застучали колеса. Локомотив разгонялся.
– Многое я повидал, но мумии, разгуливающие без сердца… – улыбнулся он.
Девушка молча посмотрела на него. Черты ее лица застыли, словно она обратилась в диоритовую статую времен фараонов. Детектив вздохнул.
– Нет, так дело не пойдет.
Он раскрыл стоящий на полу кофр и извлек оттуда бутылку дорого бейлиза.
– Неприкосновенный запас, – пояснил он. – Как раз для такого случая. Пожалуй, нам подойдут чашки для кофе… Жаль, мы так и не успели попробовать вашу либерику… Выпейте немного. Вот так.
Девушка одним глотком проглотила обжигающий напиток. Закашлялась. Ее взгляд стал более осмысленным. Орест налил еще немного. На самое донышко.
– Пожалуй, стоит повторить. Не каждый день увидишь «Имхотепа» где-либо еще, кроме нуарных комиксов, – неловко пошутил он. – И знаете что? Вы ведь рассказывали историю про Марьям. Рассказывайте. Доведите ее до конца. Вам надо отвлечься. Кто бы это ни был, полагаю, он не станет этого повторять. Очевидно, доблестный господин Алхан успел нажить врагов… В крайнем случае, у меня есть «Азазаль», – он любовно погладил пистолет. – А стреляю я без промаха. По прибытии поезд, конечно, оцепят и нами займется полиция – ну а пока что…
– А что вы думаете сам, детектив?
Орест поморщился:
– Я думаю, что господин Алхан был, очевидно, не ангел. Для того чтобы убить человека в поезде, практически на глазах трех десятков свидетелей… нужно иметь веские причины. И очевидно, это были не деньги. Ради денег убивают несколько более… Уединенно. И менее… Зрелищно.
Он поднял чашку и улыбнулся:
– Выпьем за Марьям?
Девушка посмотрела на него, и ее золотые губы печально изогнулись. Она зябко обхватила себя руками.
– Рассказать? Ну что же… Пожалуй, я расскажу вам… о Марьям.
Поезд набирал ход. За окном тянулась бесплодная пустыня.
– Нет мощи и силы, кроме как у Аллаха. И Джаханнам уготован отказавшимся от него. Но сердце Марьям радовалось, когда шла она к горе Джебель-эш-Шейх. Ибо пусть ей придется питаться лишь головами дьяволов и пить лишь жидкое пламя, но Гасан будет жить. Ее Гасан.
«Бери мое согласие, – сказала она тогда. – Перед лицом Аллаха и ангелов его даю я тебе его, с радостью. Ибо видит Аллах, лучше быть в аду, но спасти любимого, нежели быть в раю, но погубить его. И пусть Абу Мурра, Отец Горечи[46], заберет мое сердце, лишь бы Гасан жил». И отреклась она от Корана и Сунны, и сняла с себя дозволенные одежды, и осталась в одной парандже. И увидело небо, что до сих пор Марьям стройна, как буква алиф[47], и прекрасна, словно рассвет.
Оставили они коней у подножия горы Хермон, поднялись на нее, и стали видны внизу земли амореев и город Нимрод. И прозвучал азан – призыв к молитве, но не стала молиться Марьям. Не суждено ей выпить Тасним – воды, что падает в Раю с высоты. Уготованы ей ужасы Джаханнама. Отчего же сияет лицо ее?
Легкой газелью поднимается она по склону горы, зовет за собой разбойников. Сияет, как утренняя звезда. Идут они за ней. Видят – пещеру, подобную глотке Дандана[48], морского зверя. Темна она. Свисают сталактиты с верха пещеры. Словно щерится. Стоит тридцать глиняных чаш на плоском камне перед пещерой. Нет, тридцать одна. Смотрит на них, смеется Марьям.
«Вот ключ от сокровищ, достойнейшие. Вот ключ от Врат Ада. Выпейте чаши, и будут они слаще для вас, чем набиз – финиковое вино, и ароматнее, чем цибет и недд[49]. Свежее бузы[50] и шербета. И даже барш-гашиш не сравнится со сладостью ее.
Один лишь глоток – и вы станете жить вечно. Старость отступит, и будете вы молоды и веселы до самого Страшного суда. И будет вас ждать не райский сад, но геенна огненная – ан-нар, ал-джаханнам. Один лишь глоток – и калам[51] Всевышнего вычеркнет вас из Книги Жизни. И муки ваши будут длиться вечно.
Но не пробуйте войти в пещеру, не испробовав Вина Горечи. Мариды разорвут вас».
И в ужасе воззрились разбойники на Марьям. Тени сгустились вокруг нее, словно призраки мертвых, и песок кружился, сплетаясь в таинственные фигуры. «Еще не поздно уйти, Али, – смеется она. – Духи стерегут это место». Но только ощерился в ответ батинит. «Слаще шербета и гашиша, говоришь? – оскалился он. – Да будет так! Душе моей давно уже гореть в Джаханнаме!» И одним глотком выпил напиток. Демон бессмертия вошел в сердце его.
«Люди не смогут более причинить тебе греха, – прошептала Марьям. – И смерть ушла от тебя, ибо нет больше Аллаха в сердце твоем». Вздохнул он и разбил чашу о камни скалы. «А вы, трусы? – взревел он. – Остаетесь здесь или идете за мной?» И так страшен он был, что не посмели разбойники перечить ему. Выпили вслед за ним.
Последней же пила Марьям. И отвратил Аллах сердце от нее.
Вошли они в пещеру; и даже самый наивнейший из феллахов не дал бы за их жизнь даже медного фельса[52], если бы не было с ними дочери Шехины. И вот пришли они к изваянию ужасному, подобному рыбе и человеку, с хвостами и кольцами, как у змеи. До того омерзительно было это чудовище, что попятились разбойники, не испугавшиеся пламени ан-нара. И вспомнила Марьям книгу Зогар и прислушалась к голосам духов. И духи, увидев в ней кровь Лилит и кровь Неемы, поведали ей.
Некогда был здесь город Гасур. И Сауштатар, царь царей, возвел святилище здесь, дабы угодить жене своей, Суламифь, что родом была из Палестины. Возвел он храм для демона Намтара. Но пала Ниневия, и пески занесли Гасур. Из века в век сидит Намтар в пещере, и лишь изредка путники наведываются к нему. Он древнее Аллаха, древнее Исы[53] и веры в Ахура Мазду. И проклятия правоверных, и вера правоверных – ничто для него!
Так поведали ей мариды. А еще поведали они ей, что нашел Пещеру в своих странствиях Сулейман. И привез он джиннов из Мисра и Нубии, из Аднана[54] и Шама, и усмирил их колдовской печатью, и оставил лежать у подножия Намтару[55] на век, на два, на веки веков. И запечатан кувшин на сундуке с сокровищами прекрасной Сабы[56], и нельзя достать сокровищ, не разбив сосуд.