— Я не буду на вас ссылаться. Напишу, что информация получена из вашего окружения.
— Все подумают, что это Миллвуд.
— Ну, так из вашего политического окружения.
— Все подумают, что это мисс Перл.
— Ну, так я вообще обойду этот вопрос молчанием.
— Так-то лучше,— удовлетворенно сказал Зеб Ванс.— Тогда некому будет злиться, если я заявлю, что ничего подобного не говорил, а без этого наверняка не обойтись. Вы же не хуже меня знаете, что этим подтирашкам,— он подождал, что-бы Морган вслед за угодливым Миллвудом посмеялся его остроте, — ни единого голоса у меня не отобрать. Они, конечно, тявкают, да только услышать их могут одни бедняки, которые от всяких помыканий совсем осатанели, а они, в своей богом забытой глуши, так привыкли голосовать за меня, что, наверное, не бросят, и когда я давно уже в земле сырой лежать буду. В общем-то, все это не так уж и плохо. Сказать по правде, клановцы мне повредить бессильны.
— Вызов Югу, одно слово,— сказал Морган.
— Дело-то в том, и от этого никуда не денешься, что теперь в глуши живет куда меньше народу, чем раньше.— Зеб Ванс прикончил «Виргинского джентльмена» и, зажав рюмку в огромном кулаке, протянул ее Миллвуду, который вскочил как ужаленный.— А вы, городские, никогда меня особо не жаловали, как мне это ни огорчительно. А потому, ежели я в следующем году снова выставлю свою кандидатуру, то могу и споткнуться.
— Если и найдется отпетый дурак, который попробует с вами соперничать,— сказал Морган,— так, когда вы прикончите своего древнего, изначального врага — ку-клукс-клан, вы уже добавите к своим друзьям из захолустья такое множество грамотных городских избирателей, что обеспечите себе еще шесть лет у общественной кормушки.
— Миллвуд,— сказал Зеб Ванс,— будь другом, присягни на Библии, что я сам не знаю, выставлю я свою кандидатуру еще раз или нет.
В Вашингтоне Зеб Ванс каждое утро ходил пешком в сенат из дома, где он снимал квартиру, в которой мисс Перл отвела ему в подвале спальню и рабочий кабинет, захламленный всякими бумагами; дом стоял неподалеку от того места, где Массачусетс-авеню пересекает Висконсин-авеню, то есть на северо-западной окраине Вашингтона, так что прогулка была длиной не в одну милю и неопытный ходок стер бы себе ноги в кровь еще на полдороге. Вскоре после речи против ку-клукс-клана редактор поручил Моргану прогуляться с сенатором и написать очерк.
— Вот хожу я так, Следопыт, и вспоминаю молодые годы. Миллвуд и до Рок-Крик-парка не дотягивает, а ведь туда вся дорога под гору.
— Не знаю, дотяну ли я,— сказал Морган.— Но прежде чем я рухну бездыханный, отдали бы вы мне последний долг, сказали бы, почему вы на днях проголосовали против поправки.
— Против какой же это поправки я голосовал?
— Как будто вы не знаете! Поправка к дорожному законопроекту, запрещающему ставить рекламные щиты вдоль шоссе.
— А! Рекламная поправка!
Зеб Ванс шел размашистым ровным шагом, впечатывая огромные башмаки в растрескавшийся бетон, руки его были засунуты в карманы, крупная голова с седеющей гривой неторопливо поворачивалась из стороны в сторону, когда он переводил взгляд с могучих деревьев за широким потоком машин на зеленеющие впереди газоны английского посольства. До Капитолийского холма еще далековато, уныло подумал Морган.
— По правде сказать, Следопыт, я в восторг не приду, если на моем могильном памятнике выбьют, что я проголосовал против. Ну и движение, черт бы его побрал, чистое убийство.— Он пустил в телеграфный столб коричневую пулю «Рабочего денька».
Морган уже давно убедился, что получать сведения от Зеба Ванса немногим легче, чем выуживать их из перехваченной шифровки противника: попробуй пойми, о чем речь, да и трудней установить, не фальшивка ли это.
— Мне эти паршивые щиты нравятся не больше, чем тебе,— свирепо сказал Зеб Ванс.— Вместо того, чтобы любоваться природой, смотри на такое дерьмо.
Он остановился и взглядом опытного земледельца оцепил худосочный уголок газона ее величества королевы английской по ту сторону посольской решетки.
— Уж, казалось бы, англичанишки-то должны знать, что весной траву удобрять не надо. Она же чахнет, — сказал он.
Пологий склон убегал вниз к Рок-Крик-парку, и зеленые полосы деревьев, меж которыми бесконечная круговерть автомобилей пронизывала утренний воздух шумом и выхлопными газами, смыкались вдали под клочком серовато-стального неба. Зеб Ванс продолжал шагать с неутомимым упорством лошади, впряженной в плуг. Вокруг дрожало жаркое марево — вашингтонский весенний день, который в любом другом месте считался бы летним; Морган перекинул легкий пиджак через плечо, но на выдубленном лице Зеба Ванса не выступило ни единой бусинки пота, хотя одет он был в неизменный костюм из синей саржи. Он смотрел вниз, на тротуар, и Морган вдруг заметил дряблую кожу на дряблых мышцах под подбородком — куда более верный признак старости, чем сенаторская седина. На мосту, под которым на набережной далеко внизу неумолимо ревели и отравляли воздух вездесущие машины, Зеб Ванс вдруг остановился и перегнулся через парапет. Солнечные зайчики плясали на черной ленте речки, могучие деревья тянули зеленые ветви к мосту, и в воздухе висел запах горячей резины.
— Ну, а что же мне оставалось делать? — сказал Зеб Ванс.— Судья не знает жалости.— Он сплюнул за парапет и пошел дальше.
Судья Уорд — в те дни просто «судьей» в Вашингтоне называли только одного человека — был членом сенатской комиссии по общественным работам и председателем подкомиссии, предложившей дорожный законопроект. Он ожесточенно противился так называемой рекламной поправке; если верить радикалам и циникам, горячность его объяснялась главным образом тем, что нефтяная компания, чьи интересы он ревниво оберегал, вложила в эти щиты огромные суммы. А если бы в то время судья Уорд воспротивился существованию Книги Бытия, сенат проголосовал бы против нее. Судья Уорд не был так уж всемогущ сам по себе, но он принадлежал к тем несокрушимым старейшинам в сфере политики, которые, точно стадо мулов, сбившихся в круг головами наружу, стояли друг за друга, преступая партийную принадлежность, границы штатов, возносясь чад сутью вопросов и над всеми правилами, упрямо отстаивая не принципы, а свое железное, свое божественное право на власть.
Зеб Ванс указал на мусульманскую мечеть за мостом, по ту сторону магистрали.
— Знаешь, они снимают обувь, когда входят туда. Ей-богу, Следопыт, нам, христианам, следовало бы кое-что перенять у чужеземцев. Только смотри не цитируй меня.
— Итак, на следующей неделе,— сказал Морган,— когда подкомиссия по ассигнованиям на общественные работы начнет платить по счетам за поставку свинины, она выделит средства на постройку в верховьях Кротана дамбы, за которую вы ратуете. Судья Уорд, конечно, позаботится, чтобы они не обошли ни одного из тех его друзей, которые помогли ему провалить рекламную поправку.
— Я бы вот поостерегся утверждать, что у судьи Уорда есть друзья,— сказал Зеб Ванс.— А в остальном суждение вполне здравое, разве что вместо «свинины» я бы подобрал другое словечко. Но я ведь неустанно твержу Миллвуду, что из тебя, Следопыт, вышел бы еще тот государственный муж.
Тротуар за мостом тонул в густой тени. Над безупречным газоном венесуэльского посольства играли прохладные струйки фонтанчиков, а перед мощеным въездом во двор японского посольства им пришлось остановиться и переждать, пока внушительный лимузин неторопливо втискивался в поток машин. Зеб Ванс чуть было не угодил в удаляющийся бампер смачным бурым плевком.
— Ну и махина! Словно они войну и не проигрывали,— сказал он.— А уж с их демпинговыми ценами вообще хлопот не оберешься.
Он умолк и заговорил снова, только когда они вышли на Шеридан-серкл.
— С одной стороны мне в глотку вгрызаются текстильщики,— сказал он,— а с другой — городская публика. И с табаком тоже что-то надо делать. Право слово, Следопыт, не одна пакость, так другая. А ты знаком с Мзттом Грантом? Он прежде был в составе сельскохозяйственной комиссии.
— В первый раз слышу.
— Ну, если до Дюпон-серкл нас ни одна машина не собьет, так ты с ним познакомишься в сквере, где я перевожу дух. Пиявка, а не человек.
Но когда они пересекли два концентрических круга мчащихся машин и добрались до сквера в центре, перевести дух надо было Моргану. С Коннектикут-авеню выехала бетономешалка без глушителя, и у Моргана зазвенело в ушах. На траве валялся пьяный оборванец и бормотал что-то непотребное, уставившись в равнодушное небо. Со скамьи поднялся высокий худой человек в тяжелых башмаках — таких же, как у Зеба Ванса,— и протянул сенатору костлявую руку. Его невозмутимое, как у Линкольна, лицо было сосредоточенно-серьезным, в глубоко посаженных глазах таилось непоколебимое упорство.
— Рич Морган… Мэтт Грант,— сказал Зеб Ванс.— Думаю ребята, если вы на минутку отвяжетесь от меня, так сможете друг другу подсобить.
— Рич Морган… Мэтт Грант,— сказал Зеб Ванс.— Думаю ребята, если вы на минутку отвяжетесь от меня, так сможете друг другу подсобить.
— Мистер Морган, с тех пор как вы приехали сюда, я все время хотел встретиться с вами, но не знал, как вас найти,— сказал Грант, и по его интонациям Морган сразу узнал уроженца своего штата.— Я работаю в министерстве сельского хозяйства, в табачном управлении, и регулярно читаю вашу газету.
— Звоните на сенатскую галерею для прессы. Мне передадут.
Зеб Ванс неторопливо опустился на скамью и вытянул ноги.
— Получше любого кабинета. Какой это богатый еврей все деловые сделки заключает на скамейке в парке?
— Барух,— ответил Морган.— Мистер Грант, вам когда нибудь доводилось разминать по утрам ноги вместе с сенатором?
— Был случай. Я тогда чуть в больницу не угодил.
— Посмотрите-ка на эту штучку,— сказал Зеб Ванс, провожая взглядом молоденькую брюнетку, которая вела на поводке огромного пса.— А вернее сказать, на эти штучки. Думаю, я вас обоих и по этой части далеко обойду. Только знаете, Мэтт, подумал я, подумал и боюсь — внести такой законопроект я не смогу.
— Спасибо, что хоть ознакомились с ним.
— Мне покуда нельзя перегибать палку. Если еще и табачники на меня озлятся, то у меня во всем мире ни единого друга не останется, разве что Миллвуд. Но я не скажу, что ваша затея такая уж пустая.
— Все равно им придется согласиться,— сказал Грант.— Другого выхода ведь нет.
— Ну, а возьмите самого что ни на есть простого работягу фермера да пошлите к нему чиновника указывать, сколько ему положено выращивать табаку, и чтобы больше ни-ни… Ну-ка скажите, Мэтт, захотите вы быть на месте этого чиновника, а? Ведь не захотите? Подумайте о своей супруге и детишках.
— Я не женат. И они согласятся.— Грант говорил серьезно с неколебимой убежденностью.
— Я вот что думал,— сказал Зеб Ванс.— Может, обиняком!
— Извините мое невежество,— сказал Морган,— но о чем собственно, речь?
Они с Грантом сидели по бокам от Зеба Ванса. Грант перегнулся через сенатора, и Морган понял, что перед ним человек, влюбленный в какую-то идею.
— Вам ведь известно, как обстоит дело с перепроизводством,— сказал Грант.— Вы же об этом писали. Семь миллионов фунтов листового табака, скопившиеся на государственных складах, нависают над рынком, словно грозовая туча.
Морган исписал об этих табачных излишках немало страниц. Ученые-растениеводы, устремляясь, как свойственно людям, все вперед и все выше, взяли четыре сорта табака и вывели из них новый сорт «Чэндлер-159», который, казалось, обещал стать в сельском хозяйстве тем же, чем был бы вечный двигатель в промышленности. «Чэндлер-159» не поддавался табачной мозаике и другим заболеваниям, которые нередко вконец разоряют фермеров-табаководов, и даже без орошения и особы. удобрений давал с акра по меньшей мере 150 фунтов, оставляя все другие сорта далеко позади. Когда же его поливали и удобряли, урожай можно было собирать круглый год. Не прошло и пяти лет с тех пор, как его вывели, а он уже захватил около шестидесяти процентов всех площадей, занятых под сигаретными табаками. Казалось, табаководы наконец ухватили за хвост сказочную жар-птицу,но только по злокозненной прихоти судьбы как раз тогда началась паника из-за рака и в ход пошли сигареты с фильтром, что сильно изменило положение. Фильтры требовали более душистых табаков, с более высоким содержанием никотина, а «Чэндлер-159», при всей своей мозаико-устойчивости и урожайности, обладал одним недостатком: он был бледным, довольно безвкусным и неароматным. Фабриканты сигарет с фильтрами от него отказывались наотрез, а иностранные покупатели предпочитали бледные неароматные сорта из Родезии, которые стоили дешевле. Ученые вывели табак, чрезвычайно удобный для выращивания, фермеры выращивали его в огромных количествах, по ни внутри страны, ни за границей его никто не покупал.
— Я даже немного злорадствую, — сказал Морган. — Слишком уж мы привыкли тут у себя во все вмешиваться. Природа нас больше не устраивает.
— Природа? — повторил Зеб Ванс.— Если бы меня только это беспокоило, я мог бы спать спокойно хоть до полудня. Да вот Мэтт считает, что я вконец спятил и начну воевать за то, чтобы у нас в штате этот проклятый сорт больше не сажали. Узнай Миллвуд, что я вообще согласился обсуждать такое, у него бы глаза на лоб полезли.
— Возможно, и у них полезут,— сказал Грант.— Но только вначале. Я убежден, я знаю, это произведет революцию в экономике сельского хозяйства. И будет распространено на все рыночные культуры. Мой проект обязательно примут, сенатор, и нынешний табачный кризис — самое подходящее время для первого его внедрения.
— Весовая пошлина. Ты думаешь, я останусь жив, Следопыт? Это впридачу к рекламным щитам и чертовым японским товарам втридешево?
— Без контроля над производством не обойтись. Без весовой пошлины,— продолжал Грант словно про себя, словно Зеб Бапс его не перебивал. — Ведь развитие агрономии достигло такого уровня, что любой наш фермер способен все больше и больше повышать урожай с акра. Другими словами, нынешняя система контролирования площадей, занятых рыночными культурами, превращается в пустой звук.— На траву слетел голубь, и Грант откинулся на спинку скамьи, словно очнувшись от каких-то видений. — Но конечно, я знаю, что в политическом смысле это не просто.
— Да, уж если я предложу такой законопроект,— Зеб Ванс поднялся со скамьи,— то могу домой не возвращаться. Тут меня никакая рыцарская броня не убережет.
— Я мог бы действовать через палату представителей,— сказал Грант,— но если подкомиссия по табаку не одобрит проект, на том все и кончится.
Зеб Ванс, сенатор от табачного штата, возглавлял эту подкомиссию.
Они пошли по аллее: Зеб Ванс — привычным размашистым шагом, а Морган и Грант — стараясь попадать ему в ногу. По Коннектикут-авеню пролязгал трамвай и скрылся в тоннеле под Дюпон-серкл.
— Я вот что думаю, Мэтт, надо бы погодить,— сказал сенатор.— На тех, кому вскорости предстоит уламывать избирателей перед выборами, ничего такого взваливать не стоит. А уж на меня и подавно. Лучше пусть поваляется пока посеред двора, а мы посмотрим, какие собаки будут задирать на него ножку.
Морган заметил, что эта воображаемая картина не слишком обрадовала Гранта — ведь Зеб Ванс говорил о его любимом детище.
Когда они перешли на тротуар напротив Массачусетс-авеню и прошли мимо чопорного фасада Салгрейвского клуба, Зеб Ванс вдруг захохотал и хлопнул Гранта по плечу.
— Может, нам удастся подсунуть это Оффенбаху. Он ведь некурящий.
Морган пристегнул ремень и отдал пустой стакан рыжей стюардессе. Внутри у него снова все напряглось.
— Ну, опять не курить! — пробурчал кто-то.
«Электра» устремилась вниз сквозь тьму и дождь, как отбившийся от стаи перепуганный гусь. А внизу ничего — только мокрая глина, подумал Морган с хмельной бесшабашностью, только мокрая глина и бесприютная жизнь.
Гласс и Френч вернулись на свои места.
— Пожалуй, времени сбегать и перехватить еще по рюмке у нас не будет,— сказал Гласс.
— Сразу видно, что вы эту авиалинию плохо знаете,— сказал Морган.— Наша колымага проторчит на взлетной полосе добрых полчаса, но в здешнем баре никаких напитков, кроме кофе и кока-колы, не раздобудешь.
Гласс охнул.
— Никак не могу запомнить, что в здешних краях ничего нет — одни баптисты и глушь беспросветная.
Морган почувствовал, что в нем пробуждается неистребимый дух южанина.
— Да еще людишки, которые поют исключительно в нос,— добавил Френч.
Но Морган никогда не бросался защищать Юг. Если ты с Юга, считал он, то Юг живет у тебя в костях, в душе, и там его незачем и не от чего защищать, а если ты не с Юга, то вообще не поймешь, как его надо защищать, потому что ни один южанин этого сам хорошенько не знает. Просто чувствует всеми фибрами — и только.
Морган отвернулся к иссеченному дождевыми каплями окну, к мраку, где по крылу пробегали зловещие красные отблески. Он старался не думать о посадке, но разговаривать с Глассом и Френчем не хотелось, и он заставил себя опять погрузиться в воспоминания, от которых его отвлек сигнал «пристегнуть ремни».
Адольф Хельмут Оффенбах, думал Морган. Сенатор-республиканец от Южной Дакоты. Или от Северной? Но в любом случае Зеба Ванса осенила поистине блестящая мысль: наречь сенатский документ № 1120 «законопроектом Оффенбаха». Грантовские утверждения, что рано или поздно все рыночные культуры будут поставлены под предложенный им контроль, Зе Ванс на время придержал и сосредоточился на табаке, убеди Оффенбаха, который был полным невеждой во всем, что не касалось пшеницы, свиней и стратегического командования военно-воздушными силами, поддержать этот законопроект. Впрочем, Оффенбах, вероятно, разбирался в положении дел все-таки лучше, чем третий член табачной подкомиссии Джозия У. Бингем, еще один южанин, который истово жаждал спасать Соединенные Штаты от чернокожих, а остальной мир — от коммунизма, а потому о табаке, а также об арахисе, плотинах, тек стиле и прочих интересах и нуждах своих избирателей знал ровно столько, сколько успевали вбить ему в голову его помощники перед тем, как ему предстояло голосовать или произносить речь (последнее случалось чаще). Прославился он главным образом тринадцатичасовой обструкционной речью, которую посвятил исключительно конституционным теориям Эдмунда Раффина из Виргинии (позволив себе лишь одно краткое отступление от темы: если, заявил он, какой-нибудь из этих новоявленных советских спутников посмеет осквернить небо над родным штатом оратора, святой долг миролюбивых военно-воздушных сил Соединенных Штатов — немедля его сбить).