— Да, папа, — признал он, что отец в очередной раз прав, — лучше, если Юра позвонит сам.
Ошибка
Соломин уходил из кабинета далеко за полночь — последним и весьма подавленным: дело, обещавшее быстрые дивиденды, провалилось… и с треском. Профессор столичного лондонского университета Дэвид Кудрофф оказался достаточно умен, чтобы не брать с собой никаких бумаг вообще. Надо полагать, сейчас и договор, и иные, возможно, противозаконно вывозимые документы идут себе с консульской почтой — безо всякой опаски…
— Козлы…
Ясное дело, что Кудрофф, едва его начали шмонать, тут же наябедничал в британское консульство, те сообщили о своих претензиях в МИД, мидовцы, а точнее, Андрей Андреевич Павлов с помощниками, первым делом убедились, что Соломин ничьим разрешением не заручился и действует на собственный страх и риск…
— Блин… — почесал голову Соломин. — Ну, я попал…
Разнос, который он получил, был абсолютно заработанным и совершенно ураганным по интенсивности. Так плотно его не укатывали в грунт уже давно. И все-таки Соломин понимал, что в чем-то главном он прав! На его правоту указывали, в частности, предпринятые профессором меры предосторожности. Опытный разведчик наверняка взял бы договор с собой — специально, дабы продемонстрировать легальность своих поступков, но Кудрофф чувствовал себя виновным и боялся… слишком боялся.
Соломин закрыл кабинет на ключ и двинулся вниз по лестнице. Теперь ему предстояла тяжелая, кропотливая работа по выявлению контактов всех попавших в поле зрения лиц, и в центре стоял Алек Савельевич Кантарович.
Соломин улыбнулся и прокашлялся. Он вовсе не разделял подозрений Черкасова в адрес этого молодого человека. Однако вокруг Алека определенно что-то происходило, и эти его контакты с заграницей, в частности со Штатами, откуда столь неожиданно для всех он вернулся, наводили на мысли.
«Что ж, прослушку мы поставили, теперь будем ждать…»
Опытный разведчик, полковник Соломин имел основания полагать, что под видом безобидного туриста, или студента по обмену, или вообще какого-либо экзотического персонажа типа индийского гуру Москву однажды посетит и настоящий курьер. Человек, призванный к одному: вывезти секретные разработки Института киберфизики. И первым, на кого он выйдет, будет Алек Кантарович.
Сон
Это был сон из детства, еще с тех времен, когда отец пытался объяснить, почему он так и не вернулся в Москву. Догоняющий их большой черный пес пытался схватить Соню за руку, но она не отпускала руки отца, а он все бежал вперед и вперед к спасительному свету в конце подземного перехода. Но на этот раз проклятый волкодав изловчился и впился в ее запястье. Она вскрикнула, и тотчас в глаза ударил свет. Яркий, закрывающий и поглощающий все сущее. Глазам было нестерпимо больно смотреть на это божественной силы свечение. Она поморщилась и попыталась открыть глаза, но свет был слишком ярок.
Тогда она решила обмануть его и прикрыла глаза ладошкой, как делают маленькие дети, которым запрещают смотреть на солнце, чтобы не ослепнуть, а им очень хочется. Ты закрываешь глаза ладошкой и делаешь маленькую-маленькую дырочку меж пальцев. И через эту щелку можешь увидеть солнце — большое, яркое и теплое. И когда это удается, ты чувствуешь себя волшебником, обманувшим само солнце.
Почти проснувшаяся Соня потянулась и вдруг почувствовала, что пес по-прежнему держит ее левую руку в своей страшной зубастой пасти. Она потянула руку, но та не поддавалась. Было больно. Вся еще во власти иллюзий Морфея, боясь посмотреть налево, она прищурилась как ребенок, чтобы страх не набросился сразу и его можно было побороть, и медленно приоткрыла глаза.
Пес действительно захватил ее руку, и та сильно горела и распухла. Но этим страшным, черным и зубастым псом оказалась чугунная батарея старой арбатской квартиры. Рука не хотела вылезать из межбатарейного плена.
— О нет…
Соня потянулась к предусмотрительно врезанному вентилю и, завернув его до отказа, немедленно уменьшила подачу горячей воды. Расслабив руку, резко дернула ее, охнула и признала поражение. Чугунные зубища-секции батареи не выпускали.
— И что теперь делать?
Можно было, конечно, дождаться конца отопительного сезона, когда придут сантехники, снимут батарею и отвезут их вдвоем в клинику.
«Позвонить в службу 911?»
Что-то подсказывало Софье, что такой службы в Москве попросту нет.
Она огляделась, оценила свое положение в чужой квартире и застонала. До зеркала не достать, до одежды не дотянуться, а значит, и в порядок себя не привести. Но рано или поздно хозяин квартиры придет, и что он увидит?
— М-да…
Соня мысленно перебрала в памяти все, что произошло накануне. Долгий перелет через Цюрих из Майами в Москву. Ожидание и неизвестность на аэровокзале. Встреча с молодым, приятным, но слишком уж активным мужчиной. Он подхватил ее вещи, сначала чуть окончательно не раздавив, привез в какую-то квартиру, где-то в центре Москвы. Как же его звали?
Соня тряхнула головой; она почему-то совершенно упустила его имя. Кажется, Артур? Или Антон? Или Андрей? Нет-нет, как-то Ар… Арт… ах да! Точно, Артем!
Она улыбнулась. В Америке это имя ей не встречалось, но именно так звали мальчика из далекого московского детства, который ходил с ней в одну группу детского сада и даже подарил стеклянные шарики. Этот Артем ничего не подарил, а оставил одну в пустой квартире. Правда, прежде напоил вкусным чаем с пирожными. Да, они заезжали за пирожными, кажется, в «Прагу». Красивый такой дом в классическом стиле. Он принес целую коробку. И Соня незаметно съела почти все.
«Будешь отрабатывать свое обжорство в спортзале», — усмехнулась она, представив, сколько калорий было в этих эклерах. Не теряя времени, решительно сползла с кровати на пол и принялась качать пресс. Потом стала изображать велосипед, окончательно превратив свой плен в импровизированный спортзал. И лишь когда в прихожей загремели ключами, Соня подтянула выглядывающие из пижамы босые ноги поближе к себе и уставилась на дверь.
Пила
Катерина открыла дверь, вошла и сразу же поняла, о какой такой гостье предупредил ее, специально позвонив поутру, Артемий Андреевич.
— Эй! Кто-нибудь там есть? Помогите! — донеслось из спальни.
Голос звучал тонко и жалостливо.
— Ой! Ну, кто-нибудь, отзовитесь! Я же слышу — вы там. Пожалуйста.
Катерина хмыкнула и решительно толкнула дверь. Гостья — рыжая взлохмаченная девица в одной пижаме — лежала на полу рядом с батареей центрального отопления.
«Ох уж эти американские штучки!»
— Вы кто? Соня?
— Да. Я — Соня, — шмыгнула носом рыжая «штучка», — а вас как зовут?
— Меня зовут Катя. Екатерина, — сухо представилась Катерина.
— Приятно познакомиться, — вежливо отозвалась «штучка», — а вы не могли бы мне помочь?
Катерина насторожилась.
— Чем?
— Да я вот… тут застряла… Понимаете?
Рыжая «штучка» подергала левой рукой и показала на нее свободной правой.
Катерина вскинула брови:
— А зачем же вы залезли в батарею?
— Я? Я не залезала… она… оно само… — понесла несуразицу «штучка».
Катерина осторожно приблизилась. Подобранная шефом на каком-то вокзале американка в пижаме и впрямь застряла рукой меж секций батареи — самым нелепым образом.
«Хорошо еще догадалась горячую воду перекрыть…» — отметила Катерина. Однако ожог был уже заметен, а рука припухла.
— Можете? — потянула за обожженную руку Катерина, и гостья шефа мгновенно напряглась.
«Нет, не получается…»
Катя вышла из комнаты, прошла на кухню, достала из шкафа бутылку оливкового масла, обошла распятую на полу гостью со стороны головы и присела. Щедро смазала руку маслом и торжественно загремела металлом.
— Приготовьтесь к операции.
— Что?!
Екатерина вытащила из-за спины зубастую ножовку.
— С рукой прощайтесь, говорю… ну, и глаза лучше закройте… — И провела ножовкой по батарее.
Гостья завизжала и уже в следующее мгновение отбивалась от домработницы обеими совершенно свободными руками.
— Да… самый целительный в таких случаях фильм — это «Техасская резня бензопилой»! — рассмеялась Катерина. — Потому что видели его все.
Список
Борис Черкасов с утра был не в настроении. Во-первых, после каждого телефонного разговора с Соломиным ему становилось ясно, как много он потерял… и все только потому, что в Кремле в очередной раз поменялась сексуальная ориентация. Во-вторых, вчерашняя четвертинка была не последней, и он добавил еще и получил очередную бессонную ночь, прошедшую в перебранке с женой, уговаривавшей его бросить пить, закодироваться и сменить работу. И конечно же, ни того ни другого Борис делать не собирался. Работа ему даже нравилась, и он все больше чувствовал себя востребованным, а пил… ну пил просто потому, что пил. В конце концов, это не бабье дело указывать мужчине, что делать!
Он вздохнул и потянулся за бутылкой коньяка, которая дежурила в тумбе стола. Он всегда держал ее на пожарный случай. Сейчас был именно тот самый случай, а трубы, как говорится, горели с утра пораньше. Но едва он вытянул бутылку из укрытия, как в дверь постучали, и раздосадованный Борис вернул дежурную бутылку на место.
— Входите!
Дверь отворилась, и на пороге возник не так давно появившийся в институте и уже совершенно доставший Черкасова своей торговой жилкой коммерсант-издатель Алек Кантарович.
«Принесла нелегкая», — подумал Борис и кисло кивнул:
— Входи. Чего тебе?
Черкасов не считал нужным говорить этому сопляку «вы» и намеренно тыкал, заодно указывая, где его место в институте. Но теперь, когда он достаточно четко указал Юре Соломину главного «козла в огороде», все еще не посаженный в камеру Кантарович откровенно раздражал его.
— Здравствуйте, Борис Васильевич.
— И ты не хворай. Зачем пришел? — повторил раздраженно Черкасов.
Гость уже видел, что зашел не вовремя, но не отступил.
— Борис Васильевич, я, наверное, не вовремя. Но у меня короткий вопрос.
Черкасов высокомерно кивнул:
— Если короткий, то валяй!
— Мы поставили в план некоторые новые издания на следующие три квартала.
— И?
Черкасов демонстративно уставился на прыщ, выскочивший у Алека на носу и тщательно замазанный маскирующим гримом.
«Вот баба!»
Алек смутился; он явно не знал, как отвести этот зубодробящий взор чекистского оптического прицела, и от напряжения даже икнул.
— Ой! То есть я хотел сказать, что принес вам список. Можно заверить?
— Список? — поднял брови Черкасов и кивнул на свой стол: — Ну, раз принес, выкладывай.
Кантарович придвинулся, явно смущаясь, положил перед ним папочку с тесемочными завязками и, так же неясно чего смущаясь, отступил назад.
Борис видел, что Алек, по слухам уже начавший зарабатывать весьма и весьма приличные барыши на издательстве, экономил на всем: покупал самые дешевые картонные папки, использовал самую низкокачественную бумагу, и даже скрепки у него были мало того что железные, так еще и ржавые. При этом одевался он с иголочки.
Черкасов поморщился и развязал веревки. Выложил листы и попытался сосредоточиться. Это получилось не вполне четко. Тогда он решил довести начатый процесс до логического завершения и повернулся к Алеку:
— Так. Давай ты сейчас погуляешь полчасика, а потом зайдешь ко мне. Я посмотрю список и скажу тебе все, что думаю по этому поводу.
Кантарович забеспокоился:
— Борис Васильевич, только мне нужно обязательно не позже…
— Ишь ты! — Черкасов скорчил старческую рожу и шутовски зашепелявил: — Куда торописся, милай?
Алек смутился и тут же через силу, словно извиняясь, улыбнулся:
— Да в типографию нужно ехать. Сами понимаете, работа.
Вышло это так униженно, что Черкасов оживился:
— Ага. Понимаю. А я, значит, тут зря свой хлеб ем? Так получается, по-твоему?
— Да нет, что вы… — начал было Алек, но Черкасов уже поднимался из-за стола.
— А ну! Кру-гом!!! Шагом! Арш!!!
Кантарович пулей вылетел в коридор, едва не сбив спешившую к Черкасову секретаршу ректора, и Черкасов удовлетворенно рассмеялся, а жизнь на мгновение стала ярче и осмысленнее.
— Как я его! Еще годик, и он, даже если его не посадят, от пола у меня отжиматься будет!
Плевок
Едва не сбитая Кантаровичем секретарша взвизгнула и отскочила, и он окинул ее злобным взглядом, но нахамить не посмел.
— Здрасте! — выцедил сквозь зубы. — Тороплюсь, извините уж.
Алек ненавидел всех: и Черкасова, и этот институт, и эту страну. Выходки зама по режиму его и раздражали, и еще больше унижали. Порой он еле сдерживался, чтобы не сказать ему что-нибудь очень дерзкое и даже оскорбительное.
«Ну, ничего, придет время, и ты заплачешь… — бубнил он под нос, — кровавыми слезами. Дай только срок. Вашей конторе вообще день-два существовать. Всех вас изведем под корень. Вон как в Эстонии и Литве. Ответите за все, кровопийцы…»
Однако, погуляв, как было сказано, полчаса, Кантарович снова был в кабинете Черкасова. От того приятно пахло коньяком и лимоном. Настроение заместителя ректора по режиму заметно улучшилось, а в стальном взгляде бесцветных глаз заиграли искорки сознания. Алек, уже перебравший все мыслимые способы расправы над ненавистным чекистом и остановившийся на проклятье, вытащил и аккуратно поставил на стол очередные пол-литра «Хеннесси».
Черкасов криво усмехнулся, ловко подхватил бутылку за горлышко и вдруг подбросил ее высоко-высоко, под самый потолок. Алек вжался в стену и зажмурился. Однако ничего не произошло. Черкасов подхватил вращающуюся бутылку на лету и, продолжая траекторию полета, сунул ее в стол и захлопнул дверку.
— Чего прищурился? Садись.
Он явно смягчился с момента их расставания и явно не от съеденного лимона.
— С-с-с-спасибо, — голос Алека предательски дрожал.
Он присел в потрескавшееся кресло у стола, а Черкасов повернул и подтолкнул к нему папку из дешевого картона…
— Держи свой план.
Алек, затаив дыхание, открыл папку, и его затрясло от негодования.
— Но здесь же половина вычеркнута…
Почти половина тем и названий была размашисто перечеркнута красным карандашом с какими-то пометками. От плана издательства оставался куцый огрызок из никчемных устаревших учебников.
— Где ж — половина? Ты что, ослеп, Кантарович? — размашисто провел рукой над папкой зам по режиму. — Гляди, сплошной полет ученой мысли! Печатай на здоровье!
Алек шумно глотнул, а Черкасов развалился в кресле. Ему определенно нравилось демонстрировать свою власть, и сейчас он просто показывал, кто в институте решает, какие учебники печатать, а какие — нет.
— Вы, Борис Васильевич… вы, — Алек перебрал все подходившие к случаю слова, и не матерным было только одно, — вы — ретроград!
Черкасов подался вперед, упер здоровенные кулаки в стол.
— Кто-о-о-о? Я тебе покажу реет-ро-град! Ты у меня вообще вылетишь из института. Коммерсант, твою мать! Где ты был со своей коммерцией, когда я кровь проливал?! А?
Алек, уже понявший, что дальше будет лишь хуже, постарался смягчить свой выпад. Он улыбнулся жалкой, насколько смог, улыбкой и заставил себя посмотреть в налившиеся кровью глаза чекиста.
— Простите, Борис Васильевич. Вырвалось. Я не хотел вас обидеть. Но и вы меня поймите.
Наступила пауза, долгая, затяжная, и наконец Черкасов с презрением покачал головой и плюнул под стол — в корзину для бумаг.
— Тьфу ты, тля! Вот хотел хоть раз намылить тебе шею. Нет же! Снова ты выскользнул! Ух, Кантарович, поганое семя! Скользкий ты, как жаба во время случки.
Алек стоял перед ним, стиснув зубы. Он не мог допустить, чтобы столь тщательно подготовленный план издательства был сорван прихотью этого мужлана, однако возражать ему сейчас было бы неумно.
— Ладно, не гоношись, Алек Моисеевич, — то ли примирительно, то ли равнодушно махнул рукой Черкасов.
Алек вспыхнул:
— Но я не Моисеевич, извините. Я…
Черкасов опустил огромный кулак на стол.
— Все вы Моисеевичи! Живи, короче, пока. Но темы секретные не трожь! Не твоего пархатого ума дело! Понял?
Алек опустил глаза:
— Понял.
Затем, не поворачиваясь, попятился, нащупал дверь, открыл и кое-как вывалился в коридор. Закрыл дверь и огляделся по сторонам. В коридоре никого не было. Алек вобрал воздух в грудь, на мгновение замер и с чувством, смачно харкнул на дверь. Впрочем, тут же испугался и быстро-быстро размазал рукой плевок. И не успел Черкасов прислушаться к странным звукам за дверью, как Алек уже мчался в приемную ректора Рунге — аж через три ступеньки.
Гений
Вице-президент Академии наук и ректор Института кибернетической физики Илья Иосифович Рунге раскладывал на столе платежные ведомости, хотя вовсе и не ректорским делом было распределять премии и гонорары за напечатанные в издательстве работы его сотрудников. С недавних пор у терпящего системный крах института при почти полном отсутствии бюджетного финансирования появились собственные источники и статьи дохода. Прежде всего это произошло из-за лоббирования интересов коммерсантов, готовых на определенных условиях участвовать в научных программах, — из тех, кто еще верил в российскую науку и ее будущее, и из тех, кто вовсе в нее не верил, но готов был конвертировать уже заработанный научный капитал в твердую валюту. Приходилось считаться с первыми и мириться со вторыми.
Илья Иосифович поправил по очереди беретку, очки, галстук и почесал седую академическую бородку. Доходы от самостоятельной хозяйственной деятельности вовсе не росли, как хотелось бы, они скорее скакали как блошки. Но подскакивали все реже и реже и все ниже и ниже. В двери появилась секретарь.